3
В четверг, двадцать седьмого февраля, я решил возобновить анамнез и вновь пригласил Лилию Алексеевну в свой кабинет. Войдя, та села передо мной на стул (не в кресло), но на просьбу продолжить воспоминания осторожно помотала головой, слабо улыбаясь.
— Я бы не хотела сегодня, Пётр Степанович.
— Почему?
— Мне стыдно. Я скверная, злая. Мне кажется, я смеюсь над вами, невольно. Мне кажется, вы даже сами это замечаете. Кто я такая, чтобы над вами смеяться? Я душевно нездоровый человек, пожалуйста, сделайте скидку на это и простите меня, если я вас чем обидела! — проговорила она с чувством. — А если начну сегодня, снова не удержусь. И ещё мне нужно подумать. Посидеть, помолчать, подумать, смириться с тем, что я здесь, понять, что дальше. Я знаю, что с моей стороны это кажется очень высокомерным, вы же хотите помочь мне, тратите ваше время, а я тут вдруг смею ставить какие-то условия. Но, Пётр Степанович, пожалуйста!
Она сложила ладони на груди, не молитвенно, как католики или буддисты, а в замóк, но казалось, что именно молитвенно.
Я тяжело вздохнул.
— Конечно, Лиля, я ведь не могу вас заставить…
— Можете, — возразила она.
— Каким образом?
— Ну, у вас, наверное, есть какие-нибудь препараты, которые развязывают человеку язык…
Я улыбнулся её наивности: конечно, есть! Ещё у нас есть компьютер в каждом кабинете, томограф и служебный вертолёт.
— Кстати, Пётр Степанович, мне… назначат… медикаменты? — выдохнула она.
— Я ваш врач, Лиля, и я вам пока ничего не назначал.
— А назначите?
Мне вдруг захотелось пошантажировать её: она мне — откровенность, я ей — отсутствие медикаментозного вмешательства. (Вообще-то пациенты обычно ему не сопротивляются: многим, скорее, приятна мысль, что им вводят лекарство, и лекарство «само работает».) Но тут же, к счастью, пришло в голову соображение о том, как непригляден такой шантаж.
— Я обещал Галине Григорьевне, Лиля, что не буду использовать медикаменты, непосредственно влияющие на кору головного мозга и нервную деятельность, — ответил я. — Я и вообще пытаюсь воздерживаться от них, не только с вами. Чем больше будет ваша воля к исцелению, тем легче мне будет выполнить своё обещание.
Девушка вся вспыхнула, я первый раз увидел краску на её бледном лице.
— Спасибо! Что бы я за это не сделала! Так вы всё-таки хотите, чтобы я сейчас осталась?
Я снова вздохнул.
— Хочу, но и не хочу тоже. Мне не нужен такой анамнез, который я из вас, Лиля, выдавил прессом благодарности.
Девушка встала.
— Я вам обещаю, Пётр Степанович: если вы не назначите мне лекарства, я вам всё расскажу, что вы только ни попросите! Я все ваши указания буду выполнять безропотно! Это не актёрство, поверьте!
— Верю, верю! — ответил я, почти смеясь. — Идите уже, Лилия Алексеевна! Думайте над своей жизнью! И не забудьте мне потом рассказать, что вы надумали…
4После её ухода я постарался отметить в блокноте всю симптоматику расстройства и поставить диагноз.Итак, имели место, во-первых, пресловутые «голоса», дающие указания на то, как вести себя, то есть, говоря проще, Шнайдеровский «симптом первого ранга». Были и другие явно продуктивные симптомы: вспышка галлюцинаторного бреда, надежды найти в пустой шкатулке те самые изумруды и рубины (Бог мой, какие изумруды в нищем 1997 году?!), которую я наблюдал собственными глазами.Во-вторых, вероятна была ангедония, то есть неспособность получать удовольствие. Чем иначе можно объяснить отсутствие начала половой жизни, и это в двадцать три года? В пятилетнем возрасте пациентки отец ушёл из дому, возможность, к примеру, домашнего насилия и глубокой последующей травмы как будто исключалась, да ведь её и не спрячешь, такую травму — точнее, чтобы скрыть своё волнение при прямом, личном, едва не оскорбительном вопросе, травмированному
5Первым я сумел дозвониться до Анжелы, по её рабочему телефону (женщина была хозяйкой косметического салона).«Анжела Алексеевна» моему желанию побеседовать с ней ничуть не удивилась и обнаружила вежливую готовность (правда, без особого энтузиазма). Конечно, пояснила она, ехать ради этой беседы в клинику ей бы совсем не хотелось… Я заверил, что этого не потребуется. Мы договорились о том, что я навещу госпожу предпринимательницу в её салоне в пятницу, после конца её рабочего дня.(Читатель наверняка спросит: что же это я, вечер с в о е г о выходного дня решил потратить на служебные занятия? Именно так. А почему бы и нет? — думалось мне. Дело было не только в незаурядности случая, дело было в моём одиночестве. Другие люди, говорят, имеют хобби. Но какое, к чёртовой бабушке, хобби может иметь психотерапевт?! Собирать марки? Благодарю покорно. Или смотреть идиотские фильмы, забавляясь постановкой диагноза действую
6В воскресенье, в первый день весны 1997 года, я вновь увидел свою пациентку.— Ну, что, вы подумали? — шутливо спросил я её вместо приветствия.— О чём?Лилия села на стул, положив руки на колени.— Кресло удобнее, между прочим… О своей жизни.— Да, — ответила она серьёзно.— И что же вы решили?— Я решила… — девушка выдохнула. — Я поняла, что больна. Наверное, всё, что со мной было, было болезнью. А если даже нет, что всё это уже не вернуть. Я ждала пять дней! — воскликнула она страдальчески. — Пять дней. И — ничего. Значит, нужно как-то жить дальше. Лечиться, например. Хотя э т о разве важно?Я внутренне порадовался тому, что имеет место явный прогресс в виде осознания болезни и готовности трудиться над её исцелением.— Может быть, это и не очень важно, но вы, без сомнения, доставите удов
7Какова этиология этого заболевания? — размышлял я наедине. — Ведь люди не сходят с ума от неумных запросов назойливых ухажёров! (Или сходят? Что там, внутри себя, чувствует женщина, для нас загадка.) Такие события становятся психической травмой, превращаются, так сказать, в последнюю каплю лишь на фоне длительных и крайне дискомфортных условий жизни, социальных или психологических. Лилию же никто не истязал, не ставил перед ней непосильных требований, напротив, у неё была любимая, всё-таки, работа, работа, совпадающая с призванием… Впрочем, неврозы появляются и от сравнительно менее веских причин — но дело в том, что (не я это первый заметил) для быстрого прогресса психического расстройства при отсутствии значительных внешних факторов нужна малая воля и, так сказать, внутренняя предрасположенность в виде склонности бежать от реальности и винить других людей в своих бедах. Нужно то, что обыватель презрительно называет слабохаракте
8В понедельник вечером я позвонил матери моей пациентки и спросил её о возможности побеседовать. Галина Григорьевна обнаружила готовность приехать прямо в клинику. Я извинился и объяснил, что это мне, как раз, неудобно: в моё отсутствие кабинет занимает другой врач. Селезнёва-старшая как-то боязливо, хотя и радушно пригласила меня к себе домой: в трёхкомнатной квартире, оставшейся ей от родителей, она теперь жила одна.Ещё в прихожей Селезнёва принялась угодливо суетиться вокруг меня, вешая пальто, разыскивая тапочки; провела, наконец, в комнату, усадила, как до того старшая её дочка, в мягкое кресло; поспешно принесла на подносе чаю и печенье. «На этом самом подносе, — подумалось мне, — младшая дочь могла нести Тихомирову чай, находясь уже в двух шагах от своей болезни. Как много мрачных тайн и скрытого человеческого горя впитывают в себя скатерти, занавески, абажуры, пледы, диванные подушки, ковры, фоторамки на стенах, все — воп
9В четверг, 5 марта 1997 года, я, как всегда, начал свою работу с обхода и, остановившись у Лилиной койки, фальшиво-бодренько осведомился:— Ну, на что жалуетесь?Обычный ответ был «Ни на что, спасибо», и я, назначив время визита в мой кабинет, шёл к другой койке. В этот раз Лилия подняла на меня глаза.— На вашу коллегу.Я раскрыл рот.— Что такое?— Она велела мне во вторник вколоть какую-то гадость.— Так, и что? — спросил я быстро.Девушка поманила меня ладонью, будто желая что-то сказать на ухо.Я склонился к ней, честно говоря, не без напряжения, иррационально испугавшись, что она, подобно Николаю Ставрогину, сейчас вцепится мне в ухо зубами. Что ж, пострадаю за науку и перестану строить иллюзии о незначительности её недуга.— Медсестра притворилась, что делает укол, и не сделала, — прошептала мне на ухо девушка.Умница
10В тот день мы возобновили, и в пятницу, 6 марта, продолжили анамнез.Не прошло и трёх дней после знаменательной встречи, как Лилия уволилась с работы и съехала от матери и сестры (та полгода назад ещё жила вместе с мамой и, между прочим, сама переехала через несколько недель), сняв дешевую квартирку.— Простите, голубушка: а на какие деньги?— Как — на какие? — удивилась девушка. — Я продавала камни. Ах, да…— Но если камни были вашей фантазией?— Я и подумала, что для вас это не объяснение… Ну, что же, — улыбнулась она, — считайте, что я продавала свои фантазии!— А кому вы их продавали? — поспешил я уточнить.— В ломбард, — ответила она растерянно. — Я… я сейчас не вспомню точного адреса...— Так-так…— Но я постараюсь вспомнить. Озадачила
11Нет, решительно, решительно я должен был бороться за её устойчивое, бодрое настроение! Ведь пора было уже приступать и к собственно терапии, но разве не коту под хвост полетит терапия, если пребывание в палате способно за один час разрушить с таким трудом и осторожностью возводимое здание? Тётки-«эмигрантки» (так я про себя называл Ирину и Ларису) — и в самом деле склочные бабы, а Алёна — ещё и агрессивная особа, такое общество не добавит душевного здоровья.6 марта, в пятницу вечером, я постучал в кабинет завотделением, вошёл и для начала вручил Сергеевой, в честь наступающего праздника, коробку конфет, которую купил в ларьке на территории клиники (во всякой больнице есть ларёк с конфетами и цветами, думаю, очень доходный бизнес). Та расцвела.— Ну! Ну, змей-искуситель… Не иначе как о чём-то просить пришли меня, старуху, иначе бы не разорились.— Да какая же вы старуха, Лидия Константиновна! Вы
2 Неужели, спросят меня, неужели и я, трезвый и разумный человек, так скоро поверил чудесной, дивной сказке, а не изыскал сотню объяснений, куда более вероятных, когда сама версия Тихомирова про пресловутых сионистов не звучала так фантастично? О, я не вполне уверен, что поверил до конца, что верю сейчас! Возможно, я ошибся и выпустил на волю сумасшедшую, которая своим безумием соблазнит ещё многих и многих. Но возможно и то, что я был прав — и это значит, что ныне где-то проходит своим путём в е с т н и ц а м и р о в г о р н и х, оборачиваясь то Гретхен, то принцессой Мандаравой, то валькирией, то девой Февронией, то Василисой Премудрой, то Вечной Сонечкой, то плакучей берёзой, неся осуждение порочным, предостерегая нестойких, освобождая пленённых в духе, утешая тоскующих, окормляя алчущих правды, вдохновляя отчаявшихся. Пути Господни неисповедимы, и это говорю я, врач-психиатр, психотерапевт высшей
EPICRISIS[ЭПИКРИЗ]1Моё повествование близится к концу.В ночь на 26 марта 1997 года, как я и ожидал, девушка бежала. Окно моего кабинета она заботливо притворила, чтобы распахнутые створки не бросались в глаза; я, придя рано утром, плотно закрыл их и запер. Я же и поднял тревогу, утром обнаружив побег пациентки и перепуганным представ перед заведующей отделением.Скандал разразился большой. Едва ли кто способен был даже подумать о моём соучастии в этом побеге, но, так как именно я был лечащим врачом бежавшей, именно меня и постарались обвиноватить. Я не стал ждать новых шишек на свою голову и уволился по собственному желанию.26 марта, в день большого переполоха, уже выйдя после работы через проходную, я увидел на улице… Таню.— Таня! — поразился я. — У тебя ведь ещё дежурство?— Плевала я на дежурство! — сообщила мне сестра. — Идите сюда
10Мать подошла ко мне вплотную и пристально оглядела с ног до головы, заглянула в глаза.— Всё такой же… У-у, баран кучерявый! — она потрепала меня по голове.Это верно, так она меня при жизни и называла.Я кашлянул.— Ты, это, мам… садись, что ли.— Ты мне не мешай! Хочу ходить и буду! — Она обошла помещение. — Кабинет твой, да, Петруша? Тесновато…— Ты как… живёшь т а м?— Нормально я живу! — сообщила мама, с любопытством рассматривая свои (чужие) ногти. — Ну, угораздило ведь… Нормально, не хуже других людей! Странно только т а м немного.— Почему странно?— Животных нет, совсем. А я бы кошечку завела… И небо…— Что небо?— Небо зелёное… Вот дурь рассказываю-то, а? Тебе разве интересно? У тебя самого какая жизнь? — требова
9— Что это? — прошептала девушка: я напугал её.— Ключи.— От чего?— Вот этот — от моего кабинета. Ночью дежурная сестра обычно спит в сестринской. Окна открываются легко. От окна до земли — полтора метра, это не так высоко. Были же вы ивой! — не удержался я. — Так станьте на минуту снежным барсом!— А что дальше?— А дальше — второй ключ. Знаете старые чёрные ворота в углу сада, которые теперь не используют? Прямо в воротах — дверь, на двери — замок.— Откуда у вас этот ключ?— Ночью я перепилил дужку старого замка и повесил новый.— Это… это провокация какая-то?— Ничуть. Слово вам даю, что правда.— Но я больна!— Нет.— Не надо, не надо, не мучайте меня! Я за ворота выйду — и дальше-то что? Куда я пойду, зимой, нищая?&mdash
8В среду, двадцать пятого марта, Сашу выписали. За радостными хлопотами я не имел много времени позаботиться о других пациентах и лишь мимоходом сообщил Лилии о сеансе в семь вечера, после ужина. Та не возразила ни слова, даже не удивилась, отчего так поздно назначена терапевтическая беседа.Около трёх я освободился: как раз к тому времени, когда начался тихий час, а потом в расписании стояла прогулка, затем — работа в мастерских, после неё — тридцать минут свободного времени и ужин. Долго, бесконечно тянулись эти наполовину праздные для меня часы.Девушка вошла, наконец, в мой кабинет, в своей простой одежде гимнастки, и снова, как намедни, в квартире Тихомирова, учащённо забилось моё сердце.— Здравствуйте, Лиля, — произнёс я с трудом. — Что вы какая тихая сегодня?— Потому тихая, что мне стыдно.— За что стыдно?— За то, что я вам наговорила в воскресенье. Наглая, самоу
7Во вторник, двадцать четвёртого марта, в половине пятого вечера, я подошёл к дому господина художника.Занавеси на окнах были задёрнуты. Ключ оказался именно там, где Таня указала.Я зашёл, запер дверь за собой, оставил ключ в замочной скважине, и, не снимая пальто, не зажигая света, тут же приступил к обыску.Самые большие надежды я возлагал, конечно, на ящики рабочего стола. Увы! Шкафы с одеждой и бельём тоже не дали никаких результатов. В книжном шкафу оказались одни книги. Нигде ни намёка на тайник или сейф! Увы, увы! Как много сил потрачено хорошей девушкой на эту авантюру, и всё без толку!Для порядка я решил заглянуть и на кухню. Куда там! На полках кухонных ящиков — хоть шаром покати! Кроме пустой посуды, разыскал я только одинокий пакет с макаронами-«рожками», осиротевшую банку варенья, жестянку кофе и твёрдую, как кирпич, буханку чёрного хлеба. В морозильной камере холодильника сыскались, правда, пельмени
6В отвратительном настроении, с чувством того, будто меня раздавили, как таракана, я в то воскресенье добрёл домой — и, едва вошёл, услышал радостный трезвон телефона. Звонила Таня.— Пётр Степанович! — весело закричала она в трубку. — Прыгайте от счастья!— Да, как раз собирался... Что за шум, а драки нет, Танечка?— Во вторник поедем с Тихомировым в Суздаль, на его машине!— Ну, рад за тебя...— Ой, какой вы дурак! — обиделась она. — Ради вас же еду! А вы в это время его квартиру обыщете!— Думаю, Таня, что это уже не очень актуально...— Пётр Степанович, вы с ума сошли? — зашлась она. — Я для кого тут целую неделю выкаблучивалась, влюблённую дуру из себя строила? Да я... я вам голову отверну за такие слова!— Не надо голову отворачивать, Танечка. Я... пойду, ладно.— Ну, то-то! Он ключ хранит за косяко
5День весеннего равноденствия, воскресенье, принёс мне две больших печали: первую — от моей пациентки, вторую — от заведующей отделением.— Ну, как самочувствие? — спросил я Лилию во время утреннего обхода (посещение двухместной палаты я оставлял напоследок, как самое приятное).— Спасибо, доктор, бывает и хуже... Нет, ничего не беспокоит. Я хотела сказать вам, что, наверное, сегодня мне стоит пропустить ваш сеанс.— Почему? — поразился я.— Я не отказываюсь, — пояснила девушка, — просто боюсь, что без толку вы будете со мной мучиться. Как с Клавдией Ивановной.— Ишь ты, и про Клавдию-то Ивановну она знает... Тогда будьте любезны, пройдите сейчас в мой кабинет и поясните, почему не будет толку.— Ну? — повторил я вопрос в кабинете.— Пётр Степанович! Я за вчерашний вечер многое передумала... Я вам искренне верю
4Едва Анатолий Борисович вошёл, девушка встала и пересела на стул. Тот принял это как должное и опустился в кресло, развернув его к своей невесте.Я занял обычное место и притворился, будто занимаюсь бумагами.— Не обращайте на меня внимания! — попросил я. — Я даже не прислушиваюсь…Конечно, я ловил каждое слово.Тихомиров откашлялся.— Да, так вот, — медленно начал он. — Как грустно, дорогая моя Лилечка, до сих пор видеть тебя в этом учреждении...Последовало молчание.— И ведь я, дорогая Лилечка, — Тихомиров был похож на человека, который бредёт вслепую, на ощупь, — я давно уже, очень давно предупреждал тебя о пагубности! О пагубности чрезмерного… увлечения страстным, так сказать, оргиастическим элементом актёрской игры…(«Если он считает, что у неё расстройство умственных способностей, — пришло мне на ум,