На меня начали оборачиваться: сначала актеры, затем зрители. Орман поднялся следом за мной. Я слышала, как его аплодисменты вливаются в мои, разносясь по огромному залу. Следом отозвались сидящие справа от нас, и эхо потекло по цепочке. Спустя минуту овации громыхали над партером и бельэтажем, катились по балконам и бусинам лож. Некоторые поднимались, чтобы уйти, но их никто не замечал, пустые места темнели щербинами гнилых зубов, теряясь в калейдоскопе фраков и разноцветных платьев. Люди поднимались, чтобы аплодировать уже стоя. Наверное, так и могло бы быть, так и было в моих мечтах, на самом же деле…
Орман подхватил меня за талию, рывком увлекая в полумрак бенуара, а затем чуть ли не силой вытряхивая в коридор.
— Что вы делаете?! — вскрикнула я, когда опомнилась.
— Мы уезжаем. — Холоду в его голосе могла позавидовать самая лютая зима.
— Но я хочу их поддержать! Вы не можете…
— Ты уже и так сделал
Экипаж нам подали быстро: еще бы, сейчас, когда они отъезжали один за другим, задержка грозила немалыми неприятностями. Недовольные аристократы и свет общества Лигенбурга расползался по своим теплым норкам, чтобы втайне от всех сокрушаться по поводу «ужасного спектакля», который им пришлось посетить. Примерно так я представляла себе вечер поскупившихся на аплодисменты снобов. Ладно бы все остальные, но… ее светлость?! Ведь она сама играла в театре! Почему смолчала? Почему не выступила вперед? Ее уж точно поддержали бы, ее и герцога. Но она предпочла остаться в стороне.На руку снова что-то капнуло, и я быстро отвернулась к окну.Сегодня определенно какой-то «сырой» вечер.Сидевший напротив Орман пересел ко мне, и я даже не стала возражать. Не отодвинулась, не забилась в угол, не попыталась отстраниться.— Зачем они так? — всхлипнула и подняла на него глаза. — За что? Они ведь… они ведь досидели
Туда, где краешек корсета цепляет сосок.Прикосновение выходит таким пронзительным, что я вздрагиваю всем телом.Не дрожу, именно вздрагиваю, когда волна удовольствия прокатывается от зажатых в тиски его пальцев запястий до самых ног. Впрочем, в следующий миг меня уже накрывает второй: губы Ормана плотно обхватывают сосок, кончик языка касается безумно-чувствительной вершинки.— А-а-ах…Дыхание вырывается вместе со стоном. Мне кажется, что все, до предела. Особенно когда он перехватывает мои руки одной, а второй скользит по шее, цепляя грудь и спускаясь все ниже. Прикосновения через корсет почти не чувствуются, скорее, звучат во всем теле предвкушением.Он плотнее сжимает губы, вырывая у меня сдавленный всхлип. Проводит рукой между моих ног, прямо в разрезе панталон. Пытаюсь свести бедра, но в это мгновение меня обжигает пронзительно-острая вспышка укуса. Боль, обычно отрезвляющая, сейчас расходится от вершинки груди по всему телу. Пья
«Я не позволю тебе замерзнуть».Отголоски эха разносятся по лабиринтам коридоров. Пустынным коридорам театра, в которых я стою совершенно одна. Холод бежит по обнаженным плечам, стекает в глубокое декольте, заставляя кожу покрываться мурашками. Тишина такая, что слышен шорох моего платья, когда я иду вперед. Все ближе, ближе и ближе к бенуару, в котором меня ждет Эрик. Сердце бьется все быстрее, пальцы с силой сжимаются на атласной ткани. Мне невыносимо холодно, я обхватываю себя руками, но руки просто ледяные.«Я не позволю тебе замерзну-у-у-уть».Эхо его голоса вплавляется в шелест моих юбок, и получается шипение. Странное, мягкое, тягучее шипение, словно он произносит это нараспев, простуженным голосом. Но я уже почти дошла: отодвигаю тяжелые портьеры, шагаю внутрь, и… оказываюсь на сцене. На сцене, где удивительно красивая женщина (я не могу видеть ее лица, оно в темноте, но точно знаю, что это так), выгибается под ударами плет
Сидеть и трястись под одеялом — не самое лучшее завершение вечера. У меня по-прежнему зуб на зуб не попадал, только теперь уже точно не от холода. Чувство, что в тебя вливается чистая ярость и злоба, ледяная и неумолимая, заставляло внутренне сжиматься. Зубы звучно клацнули о чашку с чаем и настойкой, которую мне принес Эрик.— Шарлотта, здесь нет призраков.— Да? Тогда что я, по-твоему, видела?— Уверена, что это был не сон?— Если я не сплю сейчас, то в ванной точно был не сон, — отрезала я. — Почему ты мне не веришь?— Потому что будь здесь призрак, я бы его почувствовал. Увидел.— Но…— Я говорил тебе про свое проклятие, Шарлотта, — голос его прозвучал глухо. — Я не маг смерти, но я вижу смерть. Вижу Грань. Вижу обратную сторону жизни и все, что с ней связано, потому что я умирал.От такого признания даже я похолодела. Отставила чашку, чудом не п
— Ты чудесно поработала, Шарлотта. Молодец!Несмотря на то, что поработала я пока что относительно (мне все было в новинку в мастерской декораций, и я больше мешалась, чем помогала), щеки покраснели от похвалы. Возможно потому, что она была искренней: мистер Стейдж, художник-декоратор театра ее светлости, всегда говорил искренне. Среди его подчиненных я была единственной девушкой, но кажется, это никого здесь не смущало. Ко мне вообще отнеслись очень тепло, не только не бросали косые взгляды (чего, признаться, я очень боялась), но еще и всячески опекали.— Спасибо, — ответила я. — Мне было очень приятно работать с вами.— Вот и хорошо. Завтра продолжим, — он кивнул на начинавший обретать очертания эскиз, который мы воссоздавали с утвержденного макета, стоявшего на столе. — Тебе далеко добираться до дома?— Нет, мне… — тут я вспомнила, что мне еще предстоят занятия с Эриком. — Просто нужно
Дом спал: это было видно еще издалека. Он выделялся из роскошных особняков Дэрнса темными окнами и молчаливой уединенностью. Так может стоять на балу старая дева, чуть поодаль от стайки дебютанток, лишенная их красок и привлекательности, мрачная и нелюдимая.Не представляю, откуда в голове возникло это сравнение, но мне оно показалось весьма подходящим.— Не сложно управлять таким огромным домом? — спросила я у Тхай-Лао.Инфьаец покачал головой.— Не сложнее, чем лачугой.— Но здесь же столько комнат, за которыми нужно следить…— У каждого дома есть свое сердце, мисс Руа. Главное его сразу почувствовать.Сказать, что я ничего не поняла — значит, ничего не сказать. Но если у этого дома и было сердце, оно билось в каком-то особом ритме. Холодное, жесткое, оттаивающее только в мастерской. Вот она всегда была полна света, даже в самый пасмурный день или в самый ужасный (для меня, как когда-то каз
Стоило нам войти, как на стенах вспыхнули артефакты, и зал, по крайней мере, нижний его уровень, согрело теплым светом. Чтобы оценить библиотеку, пришлось задрать голову: настолько огромной она была.Стоявший у окна одинокий стол однозначно намекал на то, что кроме Эрика ею никто не пользуется.— Садись, Шарлотта, — Эрик кивнул, предлагая мне выбрать либо кресло у стола, либо диванчик, пристроившийся рядом.— Ты не выносишь отсюда книги? — поинтересовалась я.Он пристально взглянул на меня.— Выношу.Тогда для чего здесь эта мебель? Для меня, что ли, поставили?Поскольку Эрик повернулся ко мне спиной, рассматривая полки, мне не оставалось ничего другого, как подойти к столу. Помедлив, все-таки опустилась на диванчик: неудобно будет, если я займу его место. А он неожиданно вскинул руку, и на моих глазах книга с третьего этажа буквально выскочила с полки. Словно подчиняясь невидимому аркану, мягко легла ему
Что?! Облегчение нахлынуло одновременно с недоумением. Я решительно не представляла, как можно тренировать мою память в таком… гм, положении. А главное — зачем.— Сейчас я буду рассказывать тебе основы магии жизни. Первое, что тебе нужно делать — внимательно слушать. Запоминать. Когда мы закончим, перескажешь мне все, что узнала.А?— Все время, что я буду говорить, ты должна оставаться неподвижной и молчать. Ни звука, Шарлотта. Если справишься со всеми условиями, наказание будет засчитано. Если нет…«Я еще что-нибудь придумаю», — прозвучало невысказанное у меня в сознании.Нет уж, лучше я ему основы магии жизни перескажу, лежа поперек стола.— Ты все поняла?— Да, — выдохнула недоуменно.— Хорошо. Разрешаю держаться за край стола. Больше никаких движений.За край стола?!Я все равно решительно не понимала, что он собирается делать: до