Глава 3

Боярышники, 1914 год

Жизнь с мачехой – горше полынной настойки. Папенька ходит счастливый, с не сходящей с его губ улыбкой и мягким светом в глазах. Но улыбка и нежный взгляд не принадлежат более мне, всем его вниманием завладела эта чужеземка, пакостная ведьма.

Со мной она обращается по‑прежнему с холодной учтивостью, ничего, казалось бы, не поменялось в наших отношениях… для тех, кто видит это со стороны. Но я чувствую всю ее нелюбовь и… боюсь. Боюсь, что в один день слягу с ужасной болезнью и умру, и виновата в этом будет она, чужеземка, – ненавистная теперь уже мадам, отнявшая у меня папеньку.

А мой бедный отец, безумный слепец, отравившийся в почтенном возрасте, как юнец, ядом любви, для обожаемой Мари готов звезды с неба снимать руками. Сделал ей рядом со своим кабинетом мастерскую, и теперь эта ведьма лепит ужасные куклы, так похожие на живых людей, не скрываясь. Отец даже отдал одну из зал под выставку, которая пополняется этими уродцами. А какой свадебный подарок сделала Мари отцу?.. Две куклы, похожие, как близнецы, на моего папеньку и на нее саму! Я пришла в ужас, отец – в восторг. После этого он и велел оборудовать для Мари мастерскую, чтобы могла та вволюшку тешиться любимым делом… Да если бы знал он, что за «любимое дело» у его женушки! Ульяша по секрету, крестясь и испуганно озираясь, рассказала, что ведьма берет с покойников волосы для кукол! Христианское ли это дело! Когда я поведала об этом папеньке, он и слушать меня не захотел, засмеялся, потом рассердился. И строго сказал, чтобы я не слушала сказки необразованного народа. Я расплакалась, а потом всю ночь мне снились ужасные сны о том, как покойные, сверкая в лунном свете голыми черепами, поднимаются по парадной лестнице нашего дома, бредут по коридору, скалясь в страшных ухмылках. Рыщут по комнатам, врываются в спальни, воют, распространяя вокруг себя гнилостный смрад, – ищут, где ведьма Мари прячет свои ужасные куклы. А я, бедная сиротка, сижу, боясь вздохнуть от страха, в самом темном уголочке своей комнаты и молюсь, чтобы ужасные «гости» не ворвались ко мне. И вот до моего слуха доносится радостный вой: это покойные нашли залу с куклами. И я наконец‑то перевожу дух. Но тут чья‑то рука, царапая кожу головы когтями, вцепляется мне в волосы – и я с ужасным криком просыпаюсь. После того страшного сна я целый день была больна.

В один из вечеров Ульяша тихо постучала в мою комнату и, когда я разрешила ей войти, шмыгнула торопливо, словно мышка.

– Я слышала… – сказала кормилица, прижимая ладонь к часто вздымавшейся груди, будто бежала ко мне, а не шла. – Лизавета увидела…

– Что увидела, Ульяша? – нетерпеливо поторопила я кормилицу, так как, не договорив, она в нерешительности замолчала.

– Эта Мари… Куклу она лепит с твоим лицом! – выпалила Ульяша разом.

Наверное, я побледнела, потому что кормилица вдруг бросилась ко мне и, прижав к могучей груди, испуганно забормотала:

– Девочка, девочка моя, тебе нехорошо? Воды дать? Сейчас, погоди…

– Не надо воды, Ульяша, – слабо сказала я, на самом деле чувствуя дурноту. Новость, которую принесла мне кормилица, могла означать лишь одно…

– Никак извести она тебя задумала, окаянная! – с гневом и горечью воскликнула Ульяна и, спохватившись, уже зашептала: – Лизавета убиралась в комнате мадам, в той, которую ваш папенька отдал для мастерства. И увидела куклу, похожую лицом на моего ангела… Душа моя, Асенька…

На глазах кормилицы показались слезы.

– Нашепчет, на кладбище снесет куклу. А там…

– Замолчи, Ульяша! – рассердилась я. Мне и без того страшно, так зачем она пуще страху нагоняет?

– Прости, прости дуру старую… – смутилась кормилица. – Лизавета сразу ко мне бросилась, предупредить. А я – к тебе. Папеньке бы вашему сказать!

– Папенька не поверит, – с горечью ответила я. – Он восхитится и обрадуется. Решит, что мадам мастерит мне подарок.

– Я украду эту куклу! – с живой горячностью воскликнула Ульяна. Но я покачала головой:

– Мадам новую сделает.

От страха дурнота накатила новой волной, и я схватилась за стену, чтобы не упасть.

– Душа моя, Асенька… – запричитала Ульяна. – Приляг, приляг, милая. Я воды принесу.

– Ульяна, придумай что‑нибудь! – прошептала я, складывая ладони у груди, как в молитве. – Придумай! Папенька мне не помощник. Только ты одна у меня осталась!

– Придумаю, мой ангел. Придумаю! – пообещала верная кормилица. И я обняла ее так крепко, как могла. И стало мне покойно‑покойно. С любой бедой я могла прийти к ней, и Ульяна умела меня утешить.

* * *

Кафе, со слов Владимира, находилось рядом с метро, и Ада рассудила, что в утренних пробках потеряет куда больше времени, чем если будет добираться своим ходом. К тому же найти место для парковки в центре сложно, поэтому она оставила машину и направилась к метро пешком. Погода благоволила утренней прогулке: теплый ветер игриво раздувал полы плаща и по‑матерински ласково ерошил стриженные на затылке волосы. Деревья в маленьких молодых листочках казались ажурными, и солнечный свет, создавая легкие тени, ложился на асфальт кружевными рисунками. Тяжелые мысли уносились свежим весенним ветром, бесследно таяли, растворяясь в чудесных запахах пробудившейся природы. Пятнадцатиминутная прогулка по улицам, на которых царствует поздняя весна, может оказаться самым лучшим средством от плохого настроения – в какой‑то момент Ада поймала себя на том, что улыбается.

Возле метро она увидела старушку, раскладывающую на картонке свое добро – шерстяные носки ручной вязки. Проходя мимо, Ада замедлила шаг. Пожилая женщина вдруг подняла голову и посмотрела на девушку с такой надеждой, что у нее сжалось сердце. «Сколько же ей лет?» – подумала Ада, окидывая взглядом вязаный берет, старомодный тулупчик и валенки, в которые, несмотря на тепло, была обута бабушка. На вид ей было не меньше восьмидесяти лет.

– Дочка, возьми носочки, – прошелестела старушка бескровными губами. – Сама вяжу. Шерсть покупаю. Смотри, какие мягонькие!

Бабуля торопливо схватила плохо гнущимися, с опухшими суставами пальцами носок и протянула его Аде. Девушка машинально пощупала его, и к горлу подкатил комок. Ей представилось, как эта бабушка, сидя у окна и щуря подслеповатые глаза, вывязывает непослушными пальцами рядки, считает петли и думает о том, что на выручку купит продуктов и новой шерсти. Но прохожие, не зная о том, как важно для нее продать свой товар, бегут равнодушно мимо. А старушка каждое утро рано поднимается и идет к метро…

А еще подумалось Аде, что она никогда не носила носков домашней вязки – некому было их ей вязать: бабушек у нее не было, как и у многих детей в интернате. Ей вспомнилось, что шерстяные носки были у Марины, потому что у той как раз бабушка и была – единственная родственница. И девочки завидовали Марине из‑за этих носков: не потому, что те были такими уж красивыми, а потому, что были с заботой связаны родным человеком.

– Сколько? – хрипловатым от накатившего волнения голосом спросила Ада, не выпуская из пальцев носок из серой шерсти.

– Да недорого возьму! – обрадовалась бабушка. – Возьми, возьми, дочка, парочку! Будут греть тебя. Я бабка старая, но вязала их с любовью.

Старушка назвала цену, и Ада мысленно застонала: свой труд вязальщица оценила в копейки.

– Я беру все, – решилась девушка. Бабушка удивленно охнула и засуетилась, торопясь собрать носки в обычный пластиковый пакет. Ада тем временем достала из кошелька самую крупную купюру, превышающую стоимость всего товара едва ли не в десять раз, и протянула ее бабушке.

– Вот спасибочки тебе, дочка! Дай бог тебе здоровья!

Старая женщина даже не глянула на купюру, уверенная в том, что ее не обманули. И лишь когда Ада отошла на значительное расстояние, вдруг охнула и закричала:

– Дочка! Дочка, вернись! Ты мне много дала! У меня сдачи‑то нет!

Ада обернулась и, увидев, что старушка, согнувшись, торопливо пытается ее догнать, с улыбкой замахала руками, а затем потрясла пакетом с носками:

– Не надо сдачи! Спасибо!

Ей подумалось, что она будто поблагодарила родную бабушку, которую никогда не знала.

Старушка лишь развела руками, а когда девушка повернулась спиной, перекрестила ее на прощание. Как родную внучку.

Ада пришла в кафе ровно в назначенное время и, застыв на пороге, огляделась. Подсознательно она искала взглядом худощавого невысокого мужчину со светлым непослушным вихром и влажной оттопыренной нижней губой, но не увидела никого, кто бы подпадал под это описание. За ближайшим к выходу столиком сидела молодая женщина, задумчиво потягивающая чай из белой чашки. Дальше, у окна, расположилась парочка, занятая не столько завтраком, сколько друг другом. Молодой человек кормил из рук рыжую веснушчатую спутницу круассаном, и девушка, откусывая маленькими кусочками, весело смеялась. Ада на какой‑то момент вдруг испытала легкий приступ зависти к этой незнакомке: такую девушку‑веснушку сложно представить себе хмурой и пасмурной, она, как солнце, слепит глаза и дразнит. И Аде вдруг тоже захотелось иметь такую россыпь ржаных веснушек на курносом носу, смеяться заразительно и искренне, чуть запрокидывая голову и не беспокоясь о том, что при этом подумают окружающие. И чтобы кто‑то, близкий и любимый, так же кормил ее из рук круассаном. Задержавшись взглядом на этой паре, Ада забыла на какое‑то мгновение, зачем пришла в кафе. Очнулась от оклика девушки в белой блузке и в длинном, в пол, бордовом фартуке, повязанном на поясе.

– Вы одна? – с приветливой улыбкой гостеприимной хозяйки осведомилась официантка. Ада по привычке кивнула, но тут же поправилась:

– Нет. Меня должны ждать.

– Ада! – окликнул ее знакомый по телефонному разговору сочный мужской голос. Она повернулась на зов и увидела приподнявшегося со своего места мужчину: неудивительно, что она не сразу его заметила. Во‑первых, Владимир занял столик в самом укромном уголке зала – в нише у последнего окна. Во‑вторых, в этом импозантном мужчине Ада ни за что не признала бы того щуплого цыпленка Вовчика: роста он оставался невысокого, но успел располнеть.

Ада махнула рукой и направилась к столику.

– Привет! – весело и радостно поприветствовал ее Владимир, которого язык теперь не поворачивался называть Вовчиком. – Какая же ты красавица! И тогда была, а сейчас вообще…

Он сделал неопределенный жест и покрутил аккуратно причесанной головой, подбирая нужное слово. И наконец с восхищением выдохнул:

– Шик!

Ада мягко улыбнулась, видя, что Владимир искренне, не преувеличивая, именно так и считает – она знала, что выглядит хорошо, а Вовчик, влюбленный в нее в детстве, и без того всегда воспринимал ее красавицей.

– Если бы встретил тебя на улице, не узнал, – признался он, вглядываясь в ее глаза так внимательно, что Ада почувствовала неловкость: наверняка вспомнит вслух, что у нее в детстве глаза были разного цвета, и отметит, что почему‑то теперь они оба стали синими. И хотя сейчас изменившимся цветом глаз, как и цветом волос, мало уже кого удивишь, Аде все равно стало слегка неприятно от перспективы услышать от Вовчика изумленные возгласы. Но он ничего не сказал: видимо, понял, что все дело в линзах, и тактично промолчал.

– Ты тоже… Совсем неузнаваем! – воскликнула она, с удовольствием отмечая дорогой костюм благородной темно‑синей расцветки и накрахмаленный до жестяной твердости белоснежный воротничок рубашки.

Подошла официантка, чтобы принять заказ, и Ада, быстро пролистав меню, попросила принести ей тарелку блинов со сладким соусом и чайник цейлонского чая.

– Должность обязывает, – горделиво дернул себя за уголок воротничка Владимир, когда официантка отошла. – Впрочем, не заблуждайся, не такая уж я важная птица. Так, карабкаюсь потихонечку…

«Еще один». Что она знала о Вовчике? Пока он торопливо рассказывал о себе, не без самодовольства упомянув вскользь, что «выбился в люди», Ада вспоминала все то немногое, что осталось о нем в памяти. По правде говоря, Вовчик в те времена мало ее интересовал, даже наоборот, его тихое обожание, манера следовать за ней тенью куда угодно и неожиданно выныривать из‑за шкафа, столба или угла раздражали ее. Она гнала его от себя, говорила обидные слова, лишь бы он отстал, но Вовчик только шмыгал носом, еще больше оттопыривал нижнюю губу и молчал, потупив глаза, словно отчитываемый директором школьник. Мальчишка был круглой сиротой, в интернате жил постоянно, не уезжал ни на выходные, ни на каникулы. И свято верил в легенду про то, что его родители погибли в автокатастрофе, тогда как ни для кого не было секретом, что они «сгорели» от беспробудного пьянства.

Владимир повествовал ей о своей жизни с теми же интонациями, с какими не так давно Светлана рассказывала о предстоящем замужестве: они, Вовчик и Света, словно оправдывались за то прошлое, которое у них было. И Ада вдруг подумала, что и она сама, наверное, таким же образом стала бы рассказывать о своей жизни: только о достижениях, заштриховывая тщательно промахи и провалы.

– Да, собственно, не потому я попросил встречи с тобой, чтобы разглагольствовать о себе, – спохватился Владимир. – Как ты? Вижу, что живешь и процветаешь.

– Не жалуюсь, – лаконично ответила Ада, не расположенная к рассказам о себе. – Давай, Володя, перейдем сразу к тому, зачем ты меня позвал. У меня не так уж много времени.

Она постаралась смягчить улыбкой последнюю фразу. Почему‑то этот образ «железной леди», в котором она жила все последние годы и который сдавливал грудь и не давал дышать в полную силу легких, как старомодный корсет, сейчас показался ей наиболее тесным и дискомфортным. И захотелось вдруг избавиться от него, как от неудобной одежды. Ада всерьез пожалела о том, что приехала на встречу в деловом костюме, который был очень уместен на переговорах, но в котором сейчас она чувствовала себя деревянной. Если бы звонок Владимира застал ее дома, она, быть может, переоделась бы в обычные джинсы и сменила узкие лодочки на удобные замшевые мокасины. А ему, похоже, в его костюме было очень удобно. И чем занимается, так и не сказал… Отделался расплывчатыми фразами. Впрочем, какое ей дело до того, чем он зарабатывает на жизнь? Главное, «выбился в люди», и все.

– Да, ты права! – спохватился Владимир и, нырнув под стол, выложил на столешницу картонную папку на завязках.

– Это я покажу тебе потом, – пощелкал он ногтем по твердой корке.

– Уж не собираешься ли ты со мной бизнес вместе строить? – усмехнулась Ада.

– Нет, у нас не деловые переговоры, – без улыбки ответил мужчина и после недолгой паузы попросил: – Ада, пожалуйста, прими то, что я тебе расскажу, серьезно. Хотя я и сам понимаю, что кое‑что может показаться необъяснимым и диким.

– Что ж такое ты собираешься мне поведать? – без особого интереса спросила Ада, которой как раз принесли порцию блинчиков, и она с куда большим удовольствием отдалась бы сейчас наслаждению от еды.

– Это касается нашего интернатского прошлого, а если быть точнее, той странной истории, которая случилась там с тобой и той девочкой. Как ее звали?

– Рая, – мрачно выдавила Ада, у которой сразу пропал аппетит. – Зачем, Володя, ворошить то, что уже давно прошло? Да я и не смогу рассказать ни тебе, ни кому‑либо еще о том, что тогда произошло, потому что не помню. Не помнила тогда, не помню и сейчас.

– А должна вспомнить! – неожиданно вскрикнул Владимир и неистово рванул застегнутый до последней пуговки воротничок, будто тот внезапно превратился в удавку. Ада подскочила на месте и чуть не уронила нож, которым отрезала от блина кусочек.

– Это жизненно важно, Ада! То, что случилось тогда, имеет отношение к настоящему – нашему настоящему! И будущему, которого, если ты не вспомнишь прошлое, может не быть!

– Не говори, пожалуйста, такими загадками, ты меня пугаешь, – прошипела она, не напуганная, но разозленная тем, что Владимир испортил ей аппетит неприятной для нее темой, да еще пытается оказать давление, чего она совершенно не выносила!

– Светлана Юсупова, – произнес Владимир, и Ада вздрогнула. – Помнишь ее?

Девушка отложила столовые приборы и молча кивнула.

– Умерла на днях, а точнее – позавчера. При довольно странных обстоятельствах. Отравилась. Хотя на первый взгляд мотивов для самоубийства у нее не было: Светлана была счастлива, собиралась замуж.

– Мне очень жаль… ее, – выдавила Ада, которая не знала, что еще сказать. А Владимир продолжал официальным тоном:

– Зинаида Рогозина. Ее ты помнишь?

– И даже видела не так давно, – хрипло произнесла Ада.

– Умерла несколько ранее Светланы, в начале этого года, – бросилась в метро под поезд.

– Ее разве не зарезали в драке? Я слышала, что она закончила вот так плачевно.

– Нет. Несчастный случай в метро. Вот в этой папке есть заметка, – постучал пальцем по картонной корке Вовчик. Ада перевела взгляд на папку и подумала, что ей не хочется в нее заглядывать. Да что там «не хочется» – страшно! А Владимир тем временем продолжал:

– Или самоубийство? Сложно сказать. Темная история. У Зинаиды не было своего дома, а комнату, которую ей выделили после выпуска из интерната, она давно профукала: ввязалась в какую‑то сомнительную сделку, доверилась аферистам и оказалась на улице. Неблагополучная судьба – у нее могли быть мотивы для самоубийства.

– Но случай мог быть и несчастным, – заметила Ада. – Спустилась в метро погреться, была нетрезвой, покачнулась, упала под поезд…

– Может, все так и было, – не стал спорить Вовчик. – Но в свете других историй заставляет призадуматься… Марина Столбова, ее помнишь? Хорошая девушка… была. Скончалась месяцем раньше Зинаиды. Ее тело обнаружил муж, вернувшийся с работы. Марина нигде не работала, занималась домом и, надо сказать, была просто образцовой домохозяйкой: пирожки‑супы, чистота на грани стерильности, в общем, она тоже нашла себя в этой, увы, ставшей для нее короткой жизни.

– Она всегда любила порядок, – с тоской произнесла Ада. Хотя она и не поддерживала отношений ни с кем из вышеперечисленных, кроме Светланы, каждую историю сейчас пропустила через себя: ей будто за шиворот щедро насыпали колотого льда – стало холодно и больно. Ада даже машинально повела плечами и поежилась, словно пыталась избавиться от ледяной крошки.

– Муж обнаружил ее повешенной. Мотивов для самоубийства на первый взгляд не было. Записки не оставила, как и Светлана. Три смерти. Не находишь это подозрительным? – официальным тоном, будто следователь, которому поручили расследование серии преступлений, спросил Владимир. – А самой первой жертвой в этом списке стала Оксана Новинская. Жизнь ее была не такой благополучной, как у Марины или Светланы, но Оксана ее выбрала и… что тут уж говорить. В общем, была она девочкой по вызову в одном из этих сервисов, предоставляющих услуги на дому. И считала, что сделала карьеру, уйдя с улицы.

– Бедная, – покачала головой Ада, вспоминая бывшую соседку по комнате. Оксана, физически развившись раньше своих сверстниц, в свои четырнадцать‑пятнадцать выглядела уже как молодая женщина в соку – парни, переживающие период гормональных бурь и первых сексуальных фантазий, не давали ей прохода. Рано возникшие естественные желания, помноженные на изобилие мужского внимания, привели к тому, что Оксана рано начала активную половую жизнь.

– Нашли ее на съемной квартире, которую Оксана делила с одной из напарниц, – продолжал Владимир. – В ванной, с перерезанными венами. Соседка предположила, что Оксана решила себя убить из‑за несчастной любви, вроде как в последнее время у нее появился постоянный мужчина. Но этого таинственного незнакомца не нашли, записки Оксана не оставила. Четыре девушки, которые разными способами покончили с собой. У двух из них жизнь была вполне себе благополучной, и видимых мотивов для суицида не было, обе другие вели беспорядочный образ жизни. И все же… Улавливаешь связь?

– Слишком уж подозрительно выглядят эти самоубийства, – хмуро промолвила Ада, которой не нравилось, что Владимир теперь не просто рассказывает, но всячески пытается включить в обсуждение и ее. Как бы эгоистично это ни звучало, но девушки уже погибли, и Ада бы предпочла не обсуждать подробности их гибели. Разве Вовчик вызвал ее за этим – посудачить о трагических судьбах ее бывших соседок по комнате?

– Подозрительно! – согласился он. – Я вообще не верю в их самоубийства: или их убили таким способом, или довели до этого шага.

– Почему ты так считаешь? – вскинула она взгляд на собеседника.

– А тебя связь между этими девушками не наводит на подобные мысли? Все они жили в одной комнате в интернате. Что это, такой вирус самоубийства, который поразил их, или простая случайность? В случайности я не верю, в «вирус» – тоже. Но я чувствую, что эти смерти связаны с тем, что случилось пятнадцать лет назад с нами.

Он выделил «с нами», и Ада невольно отшатнулась, словно желая выйти из этого круга, в который обобщающим местоимением ее включил Владимир.

– А что случилось с «нами»? – не без ехидства осведомилась она.

– Ну… Та странная история. Хорошо, не с нами, а с тобой. Ты‑то знаешь, что произошло.

– Уверен? Я знаю о той трагедии не больше твоего!

– Хорошо, хорошо, – пошел на попятную Владимир. – Я прошу лишь вспомнить те события… Если хочешь жить.

– Жить я хочу, даже очень. Но не понимаю, с чего ты решил, что к смерти моих бывших соседок по комнате имеет отношение та история! – Ада незаметно для себя повысила голос так, что на нее оглянулась и официантка, принимающая заказ у нового клиента, и парочка у окна.

– Тише ты, тише…

– Я не понимаю твоей логики, – добавила она, понизив голос.

Вовчик ответил не сразу. Отвернувшись к окну, он посидел так какое‑то время, молча рассматривая важно расхаживающего по асфальту голубя. Ада не торопила его, догадываясь, что он собирается с духом для того, чтобы поведать ей что‑то еще.

– Не знаю, поверишь ли ты мне…

– Рассказывай уже!

Мужчина расслабил узел галстука, видимо, дышать ему в такой «удавке» было нелегко, расстегнул верхнюю пуговичку воротника и повертел шеей. Затем допил из чашки чай и после таких долгих приготовлений наконец‑то начал:

– Вряд ли ты примешь мои слова всерьез. Но я расскажу. Вначале это был сон… Я очень редко вижу сны и не запоминаю их. А уж тем более не пытаюсь разгадать. Но этот сон был слишком навязчивым – я видел его ночь за ночью, и мне с каждым разом становилось все тревожнее. Причин для тревог и беспокойств у меня не было, в жизни все шло как обычно. Но тем не менее… Я думал об этих сновидениях постоянно, на работе был рассеянным, все валилось из рук. Начал совершать какие‑то поступки, которые мне несвойственны, – так, по мелочам.

– Что за сон? – спросила Ада, припоминая свой кошмар.

– Я видел помещение, узкое, напоминающее каменный «мешок». Это было всегда одно и то же помещение, повторяющееся в разных снах. И сюжеты тоже были схожи. Отличие состояло лишь в том, что в каждом сне все происходило уже с другой девушкой.

Ада невольно стиснула в кулаке черенок вилки. И так же крепко, до боли, невольно сжала челюсти. А Вовчик, не замечая ее напряжения, продолжал:

– Как я уже сказал, сюжет всегда был один и тот же. Обнаженная девушка лежала на каменном полу. Вокруг нее кружили какие‑то тени. Я не видел людей, лишь хоровод из отбрасываемых на пол темных контуров. А сам наблюдал все это будто со стороны. В какое‑то мгновение тени сходились к центру, и фигура девушки «тонула» в их мраке. Когда тени опять расходились, я видел, что девушка умирает, бросался к ней на помощь, но… просыпался. Последнее, что успевал увидеть, так это разворачивающуюся ко мне страшную рожу.

– Маску? – машинально переспросила Ада.

– Что?

– Ты сказал «рожу». Может быть, маску?

– Не знаю. Может быть. Но… откуда ты… знаешь?

Ада, не ответив, пожала плечами и попросила продолжить.

– А недавно во сне я увидел уже себя. Этот сон отличался от других еще и тем, что вокруг меня не плясали тени. Я просто увидел себя лежащим на полу в неестественной позе, будто у меня были переломаны все кости. Но, проснувшись, понял, что это видение определенно связано с предыдущими. Скажешь, что сны – это ничего особенного, так, ерунда. Я бы тоже так думал, если бы потом со мной не произошло нечто странное. Я возвращался домой поздно вечером, уже подходил к подъезду – мне оставалось пересечь двор. И вдруг стало так тихо, словно я оглох: вот еще доносился шум машин с автострады, в чьей‑то квартире лаяла собака, кто‑то громко выяснял отношения. И внезапно все эти звуки и голоса исчезли – их поглотило абсолютное, непроницаемое безмолвие. Но не успел я удивиться, как ощутил сильный озноб. Ночь была морозной, не спорю, как и все зимние ночи. Но холод, который я ощутил, был другим: словно мне под одежду забрался ледяной ветер, выстудил до кишок. Понимаешь?

Ада в замешательстве кивнула. Где была правда, а где художественный вымысел Вовчика – разобраться сложно, да и не это было главным, а сон, о котором он ей рассказал! Он был так похож на ее собственный!.. Ада мало верила в мистику, но верила своей интуиции и своим ощущениям. А сейчас ей было нехорошо. Съеденный легкий, воздушный блинчик будто превратился в тяжелый огромный булыжник, который давил не только на желудок, но и стеснял диафрагму, затрудняя дыхание. Ада незаметно погладила ладошкой себя по животу и постаралась сделать глубокий вдох. Не помогло, наоборот, «булыжник» увеличился в размерах, и у него к тому же оказались острыми грани.

– Я решил, что заболел. Озноб, «глухота»… Но вот что случилось дальше. Возле дома стоит фонарь, который освещает двор; когда я поравнялся с ним, лампочка заморгала. Я подумал, что она перегорела и сейчас погаснет. Но нет. Из темноты в светлый круг под фонарем вдруг выплыла фигура. Это была девушка, одетая совсем не по‑зимнему. Я так обомлел, что не сразу понял, что платье на ней – вообще лишь ночная сорочка. Сумасшедшая? А девушка подняла лицо, и я увидел, что она совсем молоденькая. Подросток. И ее лицо мне показалось знакомым: круглое, с узким разрезом глаз и плоской переносицей. Знакомых девушек с азиатским типом лица у меня нет, но возникло ощущение, что я ее знаю. Девушка приблизилась ко мне и сказала лишь одно слово: «Семь». И в этот момент лампочка опять моргнула и на этот раз совсем погасла. «Эй?» – окликнул я девушку в темноте, но мне никто не ответил. Я вытянул руку, но передо мной никого не оказалось. Уже дома я вспомнил, кто была та девушка… А ты догадалась? Думаю, ее ты вряд ли забыла.

Ада зажмурилась так, будто ей вдруг стало очень больно. Зачем, зачем он появился, этот мальчишка из прошлого? Зачем ворошит то, что уже прожито? Вся ее новая жизнь была направлена на то, чтобы извести из памяти остатки того, что помнила! И главной ее целью было одно: не столько идти вперед «в светлое будущее», сколько отдалиться как можно дальше от прошлого!

…Они никогда не ладили с Раей. И сложно было объяснить, с чего возникла та неприязнь. Рая просто почему‑то сразу невзлюбила Аду – почти с первых дней их знакомства. Поначалу пакостила по мелочам, а когда увидела, что Ада не реагирует на гадости так, как бы того «врагине» хотелось: не плачет, не жалуется воспитателям, не переживает, – стала творить вещи похуже. Однажды ночью Рая подкараулила Аду в туалете. Девочка, не ожидавшая нападения, не успела защититься – Рая навалилась на нее сзади, одной рукой крепко обхватила за шею, лишив Аду возможности пошевелиться, другой вцепилась в волосы и далеко назад запрокинула голову. Что она шипела на ухо, Ада не разобрала, но до сих пор помнила, как потом Рая изо всех сил приложила ее лицом о край умывальника. Кровь из разбитого носа залила белый фаянс, гранатовыми брызгами застыла на кафельной стене. Рая, злобно пригрозив, что, если Ада кому скажет о происшествии, с ней и не то случится, сбежала, оставив слабеющую от потери крови девочку одну в туалете. Ада и не собиралась жаловаться, у них это не было принято: жалобщиков подвергали изгнанию, издевкам и устраивали темные. Да и не в ее характере было плакаться. Из туалета ее тогда вызволила зашедшая позже добросердечная Светлана, которая, надо отдать ей должное, не завизжала от испуга, а стремительно сбегала в комнату за полотенцами. И пока Ада, запрокинув лицо и приложив к носу смоченное в холодной воде полотенце, сидела на крышке унитаза, Света туалетной бумагой вытирала кровавые пятна. Кто ее так отделал, спрашивать не стала, знала, что Ада не проговорится.

Сейчас, оглядываясь назад, Ада понимала, что это была война не из‑за неприязни, а битва характеров: они с Раей были похожи. Но вместо того чтобы стать подругами, стали врагами. Просто потому, что обе по натуре являлись одиночками. А два сильных характера на одном поле – это бой.

…Ада машинально коснулась переносицы, будто проверяя, не сломана ли она. А Вовчик после эффектной паузы продолжил:

– Я понимаю, что эти истории сложно принять на веру: сны какие‑то, призрак погибшей пятнадцать лет назад девушки… Но вскоре после того странного случая у подъезда я попал на одну телепрограмму, в которой показали погибшую женщину, домохозяйку.

– Марину?

– Ее самую. Я бы не узнал ее, но в том репортаже соседка охотно делилась всем, что знала о жизни Марины. Она и упомянула, что погибшая – сирота из интерната. И меня будто кипятком ошпарило. Я вспомнил Марину Столбову. И это натолкнуло меня на мысль связать вместе мои кошмары, явление призрака Раи, ее загадочное слово «семь» и нас… Семерых детей, которые пятнадцать лет назад в интернате отправились в закрытое крыло здания за приключениями и, к сожалению, нашли их. Я решил проследить судьбу остальных, кто был с нами в ту ночь. И обнаружил, что Оксана и Зина погибли раньше, а теперь вот узнал о смерти Светланы. Воспользовавшись знакомствами, я проверил выборочно судьбы других выпускников нашего года, но случаев самоубийств среди них не было. Конечно, не все бывшие интернатовцы благополучно дожили до этого дня, но те истории – не из этой серии. Ада, пять человек уже погибли. Остались двое – ты и я. Сечешь? Боюсь, тебе и мне осталось топтать землю совсем недолго. Не знаю, кто или что стоит за этими смертями. Но чувствую, дело табак – веришь ты мне или нет. Ты, в отличие от меня, была там. С Раей. И должна была видеть, как она погибла. Она тоже умерла при таких странных обстоятельствах…

– Но я не помню! Не помню ничего из того, что случилось! Ты забыл, какой меня нашли?! Вспомни!

– Я помню, – так спокойно сказал Владимир, что стало ясно, что о прошлом он не забывает ни на минуту.

– Черт… Мне кажется, ты стараешься меня запугать, – проворчала Ада.

– Не запугать, а предупредить. Ну и чтобы ты помогла нам спастись – для этого тебя и нашел.

– Как ты на меня вышел?

– Связи, – туманно ответил Владимир и с намеком постучал по папке пальцем. – Я в детективном агентстве работаю.

– Мне кажется, не в детективном агентстве работаешь, а в детективы играешь! – буркнула Ада.

– Ну вот, – обиделся Владимир не столько на последние слова девушки, сколько на то, что его признание о роде своих занятий не произвело на Аду должного впечатления. У любой бы дамы загорелись любопытством глаза, а у нее не глаза, а две синие льдины, холодные, чужие.

– Кстати, что у тебя с глазами? Они у тебя другого цвета были.

– Линзы, – недовольно пояснила Ада.

– Красиво. Но с разными глазами ты другая. Словно Снежная королева.

Ада не успела ответить, так как у Владимира зазвонил телефон. Мужчина суетливо полез в карман пиджака и извлек из него мобильный. Ада мимоходом отметила, что телефон у него – старой и самой простой модели, никакой тебе не навороченный айфон. Владимир послушал, что ему говорили, и раздраженно бросил:

– Буду, скоро буду!

Сунув мобильный в карман так поспешно, будто стесняясь его «раритетности» перед старой знакомой, Вовчик виновато развел руками:

– Ада, мне нужно бежать. Срочное дело. Я тебе оставлю папку. Вот мой номер телефона, – он торопливо написал прямо на папке крупным размашистым почерком несколько цифр. – Позвони мне. Мы – ты и я – действительно в опасности.

Скомканно попрощавшись, Владимир ушел. И Ада осталась одна – наедине с папкой, к которой не хотелось прикасаться, которая вызывала отвращение и страх, как червяки, которых девушка всю жизнь боялась. Черенком ложки, словно папка вдруг превратилась в мерзкое существо, Ада отодвинула ее подальше от себя и отвернулась к окну.

Голова гудела, наполненная обрывками мыслей, которые были похожи на то и дело сменяющиеся радиочастоты. Такой же коктейль из противоречивых, разнообразных чувств овладевал ею: неверие, страх, приближающийся к панике (а вдруг рассказанное Вовчиком – правда?), отрицание, слабая надежда, что Вовчик, возможно, эту историю нафантазировал. Он, помнится, отличался бурным и богатым воображением: любил истории про призраков, инопланетян и прочее. Уверял всех и каждого, что не раз видел в небе летающие тарелки и что однажды ночью столкнулся в коридоре интерната с призраком бывшей хозяйки, о котором так любила рассказывать уборщица Нюра.

Так, может, он и сейчас все придумал? Ошибся или преувеличил? Вон, пресловутый конец света сколько раз обещали, а потом то переносили, то вовсе отменяли!

Как‑то сложно поверить в то, что над тобой нависла какая‑то реальная угроза и, возможно, жить‑то тебе осталось совсем немного. Как это так – живет себе Ада, живет, жизнь свою по кирпичику строит, фитнесом занимается и питается правильно… Ведет практически здоровый образ жизни, разве что работает много, а тут тебе говорят, что все это полная чепуха – здоровый образ жизни: не поможет он прожить долго‑долго, потому что есть другие опасности, помимо смертельных болезней.

– Ерунда какая‑то, – вслух сказала Ада, не заметив, что своим громким высказыванием опять привлекла внимание посетителей. – Фигня все это и неправда…