ЧАСТЬ 1. ГЛАВА 2

Глава 2

Ольга подъехала к дому. Голова раскалывалась, и то ли от этой нестерпимой головной боли, то ли от того, что раз уж день не задался, то в нем и все идет шиворот‑навыворот, но получилось так, что у подъезда Ольга задела своим «Мерседесом» соседский джип. Задела только слегка, вот просто чуть‑чуть – порядочный человек бы и не заметил! Однако ее сосед, живущий этажом ниже, – хмурый, бородатый мужик лет сорока, порядочным человеком не оказался. Он кинулся к своему то ли джипу, то ли танку (да что такому танку сделается, его хоть самосвалом расплющивай!) и принялся искать несуществующую вмятину. Об этом соседе (Ольга поселилась в этом доме всего полгода назад) она знала лишь, что его зовут Андрей Жданов и что он – известный кинооператор. Поскольку Жданов казался Ольге малоприятным типом – вечно угрюмый, словно обиженный на весь мир, – знакомиться с ним ближе ей не захотелось; случайно сталкиваясь в лифте или на парковке, они даже не здоровались.

Ольга подошла к соседу: да полно, нет здесь никакой вмятины, мужчина, и не придумывайте! Конечно, при иных обстоятельствах и в ином настроении она бы, пожалуй, легко погасила намечавшийся конфликт, улыбнулась бы, состроила дурочку, наконец, извинилась бы, но сегодня…

– Можно подумать, что я смяла ваш джип в лепешку?! – с места в карьер понеслась Ольга.

– А где же извинения, или их не будет? – Жданов наградил ее тяжелым взглядом. – Тогда знаете… это просто хамство!

Ольга почувствовала, что начинает заводиться, да еще, ох как болела голова! И, конечно, не сдержалась – выдала монолог «женщины на грани нервного срыва». Во‑первых, нечего ездить на танке такого размера (вы бы еще на грузовике разъезжали!) – к подъезду нормально подъехать нельзя! Во‑вторых, не смейте занимать мое парковочное место (я видела, что на прошлой неделе к вам кто‑то приезжал и поставил машину на мое место, мое место, дядя!), а в‑третьих… Впрочем, в‑третьих и не понадобилось, оператору Жданову хватило и первых двух пунктов. Он поморщился, махнул рукой и потопал к подъезду, дескать, все – разговор окончен. Этого пренебрежения Ольга стерпеть никак не могла, от злости она забулькала, как сломавшийся чайник, и крикнула Жданову вслед сакраментальное: да вы знаете, кто я?!

Жданов обернулся и спокойно сказал:

– Знаю. Вы – истеричка.

Таблетка от головной боли, горячий чай, успокоиться и забыть про все неприятности, думать только о хорошем… Ольгины психотерапевтические внушения прервал требовательный звонок мобильного телефона. Она нехотя ответила на вызов. Приятный женский голос сказал, что ей звонят из уважаемого издания (название произнесли неразборчиво), с тем чтобы сообщить чудесную новость: актрису Искру приглашают на церемонию вручения премии, которой она удостоилась.

– Хоть что‑то хорошее в этом дурацком дне, – усмехнулась Ольга, – надеюсь, речь идет о серьезной государственной награде?

В трубке помолчали, а потом уведомили, что речь идет о премии «Золотая галоша».

– Золотая что? – не поняла Ольга.

Ей любезно объяснили, что это – премия за худшие достижения в кинематографе, музыке, ну и так далее. Ольга застыла, переваривая услышанное. Вероятно, уловив возникшее напряжение, девушка из «Галоши» поспешила заверить, что на церемонии будет очень весело, и Ольге, как человеку с хорошим чувством юмором, все понравится. «У вас же есть чувство юмора?» – уточнила девушка. Оля почувствовала, как внутри ее что‑то начинает вскипать, вот пошли пузырьки покрупнее, вот прямо забурлило, дошло до точки кипения, и – Ольга взорвалась! Она смертельно разочаровала девушку из «Золотой галоши», выказав себя человеком без всякого чувства юмора – она просто послала этот комитет и всех его членов в прекрасные далекие дали. После чего звонившая мгновенно перестала быть доброжелательной и назвала Ольгу истеричкой.

Оля прервала разговор. Ее переполнял даже не гнев, а прямо‑таки ярость, и эта ярость требовала выхода. Вспомнив подарок Гарика, Ольга выхватила билеты из сумки, вышла на балкон и выбросила их (закаты‑рассветы – их с Гариком ночи любви – океан и пальмы) за окно – в метель. Белые листы бумаги полетели вниз, мешаясь со снежными хлопьями. Так, с этим покончено!

Телефон снова зазвонил. Женский голос, назвавший ее по имени, показался Ольге знакомым, и, подумав, что это опять звонят по поводу идиотской премии, актриса резко ответила, что ни в каких «галошах» участвовать не собирается, и пусть они свои галоши оставят себе.

– Но мы по другому вопросу, – заметили в трубке.

Как оказалось, звонили журналисты некоего издания с просьбой дать интервью по поводу ДТП с участием Ольги.

– Какого ДТП? – похолодела Ольга.

Ну как же, залопотала трубка, вы же сбили маленького мальчика, у нас есть снимок с места происшествия…

Оля в бешенстве отключила телефон. Ну да, мальчишка сам бросился ей под колеса, но кого это интересует? Сейчас раздуют из этой истории черт знает что. Напишут, что она полгорода передавила, да еще была «под мухой». Что ж ей так сегодня не везет?! Галошу еще какую‑то придумали…

Ольга хотела посмеяться над сегодняшними превратностями судьбы, но вместо того снова расплакалась. Да как! Ревела и ревела. Впрочем, ничего удивительного тут не было. Она просто устала. Предельно устала. Последние полгода пахала как лошадь: бесконечные съемки, спектакли в театре, гастроли с антрепризой; такой график кого угодно вышибет из колеи, вот она и дошла до полного эмоционального истощения. Недаром ее сегодня все, кому не лень, называют истеричкой… Этак пойдет – она и в сумасшедший дом загремит.

Ольга подошла к окну, на улице сыпал снег; дома, бульвары, площади, прохожие – все терялось в метели. Москва оказалась в снежном плену. И где‑то в метели потерялась женщина. Да, артистка Ольга Искра – усталая, одинокая, обманутая любовником, плакала, как обыкновенная женщина, и думала: почему у нее все разладилось? Почему ее жизненная программа, доселе нацеленная исключительно на успех, вдруг дала сбой?! Прицепом за этими вопросами поползли и другие: чего на самом деле она добилась, поставив на кон своей профессии все имеющиеся у нее фишки? Сомнительной премии за «худшие достижения в кинематографе»? Абсолютного одиночества?

Как странно – человек ставит себе какие‑то цели, долгое время чуть не из кожи вон выворачивается, чтобы их достигнуть, программирует себя на их выполнение, а потом вдруг случается что‑то – не предусмотренное программой, и он начинает сомневаться в своих достижениях: а то ли это, что нужно ему на самом деле?! «Вот я хотела славы и денег, и все исполнилось, – усмехнулась Ольга, – но оказалось, что этого мало, и для счастья нужно что‑то еще. А что именно, кто его знает…» Ольга медленно, но верно погружалась в депрессию, доселе ей не знакомую. В состоянии внутреннего разлада она пыталась понять, отчего все вдруг пошло не так и почему она заслужила эти неприятности. Хотя… В глубине души Ольга знала ответ – нынешние неприятности еще малая плата за ту давнюю историю, когда она фактически украла у своей старшей сестры Татьяны ее судьбу.

И в этот снежный вечер события семнадцатилетней давности вдруг отчетливо припомнились ей…

* * *

Приморск. Восьмидесятые – девяностые годы

С годами разность сестер не то что сглаживалась, а, напротив, усиливалась, становилась еще более очевидной, и если Таня была «хорошей девочкой», то Оля сознательно – раз и навсегда – выбрала для себя роль «плохой девочки». А что должна делать «плохая девочка»? Правильно, во всем противоречить хорошей. Таня была спокойной, усидчивой, послушной, а Оля – резкой, взрывной, сорви‑головой. Таня, научившись читать в четыре года, большую часть времени проводила за чтением и рисованием, а Оля… «Ох, уж эта Оля!» – качала головой мама, и глаза ее при этом были грустные‑грустные. Грустнела и Оля, когда видела (не могла не видеть!), как меняется выражение маминых глаз, когда та смотрит на Таню (в этот момент Оля, переполняясь страшной обидой и ревностью, готова была разорвать все Танины альбомы и книжки). Причем старшая сестра это прекрасно понимала, однажды она даже сказала при всех: «А Оля специально родилась – назло мне!» Назло Тане или просто так совпало, но Оля действительно поспешила родиться вслед за старшей сестрой – в возрасте их разделял год разницы. Когда семилетняя Таня пошла в школу, шестилетняя Оля заявила, что тоже идет в первый класс – тут даже обсуждать нечего!

В школе повторилась та же история. Оля сознательно «отстраивалась» от старшей сестры. Таня сидит на первой парте? Значит, Оля будет сидеть на последней! Таня скромная и воспитанная? Ну, так Оля будет дерзить учителям и драться с одноклассниками! Таня учится на одни пятерки? А тогда Оля скатится на тройки, еще лучше на двойки! И всеми силами станет добиваться «неуда» за поведение: «Я буду плохой девочкой! Нет, ужасной. Маленькой разбойницей!» Все – из противоречия, и назло – родителям и, конечно, ей – Тане. Все и всегда Оля станет делать наперекор Тане. А что же Таня? Старшая сестра молчала, терпела Олины выходки, «не связывалась», лишь снисходительно говорила: «Ничего, я не обижаюсь, ты ведь еще маленькая!» И Оля скрипела зубами от злости, уж лучше бы Танька ее отмутузила, чем выказывала такое презрительное снисхождение.

А, да, еще внешность. Сестры были очень похожи: обе светленькие, сероглазые, и даже черты лица, рост, фигура схожи. Бабушка радовалась, глядя на них, и приговаривала: «Надо же! Двое из ларца – одинаковы с лица!» А Олю этот факт «одинаковости» просто доводил до исступления. Родители к тому же покупали им одинаковую одежду, и Оле хотелось повеситься на этой новой «точно такой же, как у Тани» кофточке или порвать сестре точно такое же, как у нее самой, пальтишко. Когда незнакомые люди, умиляясь их сходству, спрашивали девочек: «Вы близнецы?» – Оля орала: «Не‑е‑ет, ни за что на свете!» А могла и затопать ногами от злости, настолько ее злило сходство с сестрой (будь на то Олина воля, она бы полностью изменила свою внешность, лишь бы не быть похожей на Таню).

Ситуация еще больше осложнилась, когда выяснилось, что у сестер не только одежда одинаковая, но и мечта одна на двоих. Первой о желании стать актрисой заявила Таня, и Оля тут же поняла, что Таня «подслушала» ее собственную мечту, что на самом деле – это ее – Олино – предназначение сниматься в фильмах, играть в театре, высекать из людей искры своим талантом и благосклонно принимать от поклонников цветы. Оле было несказанно обидно, что Таня примазалась к ее мечте, да еще высказалась о ней вслух, словно «застолбив» мечту за собой. И уж каким источником постоянных обид для Оли стало то, что в театральной студии местного Дома творчества ей пришлось заниматься вместе с Таней! Оля бы с удовольствием ушла в другую студию, но другой в Приморске просто не существовало. Так сестры и занимались в студии вместе – с первого по десятый класс.

Причем Тане всегда доставались главные роли – все принцессы и романтические героини были ее. Преподаватель студии – пожилая, экспрессивная дама с огненно‑красными волосами Асасанна (Александра Александровна) – не чаяла в Тане Литвиновой души и считала Таню «необычайно перспективной». Оля же почему‑то была преимущественно «на запасных ролях»: вручить главной героине судьбоносное письмо, подать чай, ну и так далее… И лишь однажды Оле удалось сверкнуть – раскрыться в своей звездной роли. В девятом классе на новогоднем представлении для младших классов ей доверили играть роль злого волка (Таня, разумеется, была антагонистом – белым и пушистым зайцем), и Оля настолько убедительно сыграла свирепого, отважного волка, что симпатии маленьких зрителей неожиданно оказались на стороне ее отрицательного героя. После спектакля Асасанна задумчиво сказала Оле, что та – яркая характерная актриса и ей надо «раскрывать» себя.

В этот день, вернувшись домой, окрыленная похвалой Асасанны, Оля заявила родителям, что будет «раскрываться» – через год, после окончания школы, она поедет в Москву поступать в театральный институт. И что вы думаете? Как только она это произнесла, в разговор тут же влезла Таня и, гаденько улыбаясь, сообщила, что как раз об этом она вчера разговаривала с родителями.

– О чем? – не поняла Оля.

Таня пожала плечами – не одна ты собираешься в Москву в театральный институт, вообще‑то, это я первая решила.

Оля чуть не лопнула от злости, однако вида не показала. Спросила с деланым безразличием:

– А ты куда будешь поступать? В щепкинское? Ну, я тогда во ВГИК.

Год Оля жила ожиданием – готовилась к поступлению, разучивала отрывки, читала пьесы. И вот наконец последние экзамены, выпускной вечер, скоро ее ждет Москва и новая жизнь! И вдруг, как гром среди ясного неба, – отец, работавший водителем, попал в аварию; из‑за полученных травм ему предстояла долгая и сложная реабилитация. Мать сбивалась с ног, ухаживая за мужем и старенькой матерью, она и разрывалась между домом и работой. Скоро стало ясно, что матери одной не справиться. Собрали семейный совет, на котором родственники решили, что учиться в Москву пока поедет одна из сестер – Таня, а Оля до следующего лета останется в Приморске – поможет матери.

Когда Оля узнала об этом решении, она чуть с ума не сошла. «Почему Таня?!» – кричала Оля, не желая принимать доводы, что Татьяна – старшая, «А у тебя еще целый год в запасе!» Родительские уговоры: «Ничего страшного, никуда твоя Москва не денется – поедешь следующим летом!» – ничуть не успокаивали девушку. «Нет и нет! Вы не понимаете, – заходилась от отчаяния Оля, – год, целый год – это же целая жизнь!» Она до последнего надеялась, что родители передумают и ее тоже отпустят в Москву, но…

– Это что? – замерла Оля, увидев на столе железнодорожный билет.

Мать объяснила, что это – билет на имя Тани. Поезд завтра утром. А это отложенные для Тани деньги – в Москве они ей пригодятся. Все Олины надежды разбились. Сердце ухнуло и куда‑то покатилось. Оля ушла к себе в комнату, чтобы не видеть, как Таня собирает чемодан, закрылась и проревела полночи. А потом она решилась.

Позже, вспоминая ту ночь, Ольга повторяла себе, что у нее тогда не осталось выбора. Да и дура была – шестнадцать лет! Что я тогда понимала? Вместо совести в этом возрасте лишь бешеная жажда жизни – любой ценой прорваться к мечте! Вот я и прорывалась, как могла… Это позже, много позже она доросла до понимания категорий «что такое хорошо, что такое плохо» и переосмыслила многие вещи, в том числе ту историю с бегством из Приморска…

Но, возвращаясь в то утро… К рассвету Оля уже знала, что делать. Она наспех собрала вещи, пошла в комнату старшей сестры, которая еще спала (поезд уходил в семь утра, и мать завела часы на половину шестого), и отключила будильник. Затем Оля взяла билет на имя Тани, приготовленные для нее деньги, Танины документы (взамен она оставила Тане свои документы и коротенькую записку с извинениями: извини, не могу иначе!) и крадучись, как вор, сбежала из дома. Девушка добралась до вокзала, села в поезд, и – прощай, Приморск! Здравствуй, Москва!

А дальше была новая жизнь: поступление в театральный институт (Оля поступила легко, с первого раза), общежитие, новые знакомства. Домой в Приморск она решилась позвонить через два месяца. Трубку взяла мама. Узнав, что Ольга поступила в театральный, мать холодно сказала, что желает ей успеха. Отец и Таня разговаривать с ней отказались. «Ну и пусть, – фыркнула Ольга, – подумаешь…»

Столичная жизнь закрутила Олю – студенческие годы, скороспелый брак с однокурсником, выпуск из института, первые роли. Кстати, еще на первом курсе Ольга поменяла паспорт – оставаться Таней она не хотела (зачем лишний раз напоминать себе об этой истории? лучше все забыть!) и вернула свое имя. А вскоре у нее сменилась и фамилия. На втором курсе, выскочив замуж за однокурсника Илью Искру, Ольга стала Ольгой Искрой. Собственно, звучная фамилия – все, что осталось у нее от этого брака, развалившегося через полгода семейной жизни, зато теперь ей не требовалось придумывать псевдоним. Ольга Искра – звучало ярко, лучше не придумаешь. Под этим именем она и стала играть в кино и в театре, набирая популярность.

Вскоре от приглашений сниматься в кино у Ольги не было отбоя. Съемки, спектакли, гастроли – годы летели, ей некогда было оглядываться назад. Но иногда, вот как сегодня, на душе неприятно скребло, и Ольга думала: как там в Приморске, как Татьяна? Впрочем, печаль ее не была долгой – некогда грустить; бешеный темп жизни, плотный рабочий график – годы неслись вскачь, как горячий табун. И вот прошло семнадцать лет.

* * *

«Да, много снегов сошло с той поры!» – Ольга задернула штору.

Сейчас, вспоминая ту давнюю историю из юности, Оля чувствовала острое сожаление, что все сложилось таким образом. Все эти годы сестры не общались; от матери Ольга знала лишь, что Таня так и живет в Приморске, что ее личная жизнь не сложилась, карьера не задалась. Жаль, искренне жаль… Но что теперь сожалеть – уже поздно, ничего не вернуть, не исправить, а стало быть, к чему эти бесполезные переживания?! Голова опять разболелась. Ольга зевнула, надо ложиться спать, пусть этот неприятный день поскорее закончится!

Раздался звонок мобильного телефона. Звонили с незнакомого номера. «Ну кто еще?!» – вздохнула Ольга и ответила на вызов.

– Здравствуй, Оля! – сказали женским голосом.

Ольга замерла с трубкой в руках, потому что она, конечно, узнала, сразу узнала…

– Кто это? – хрипло спросила Ольга. От волнения дыхание перехватило.

– Это Таня, – ответила старшая сестра.

* * *

Славяна сидела за столом, обложившись школьными тетрадями, и делала вид, что решает задачи по математике. На самом деле она рисовала проект дома для них с отцом; дома, куда она сможет переехать и где ее не достанут ни учителя, ни мать. Может, сделать дом в виде башни? – задумалась Славяна, покусывая карандаш и раскачиваясь на стуле. Да, определенно – надо придумать нечто оригинальное в стиле архитектуры Гауди, и притом неприступное: мой дом – моя крепость! Двенадцатилетняя Славяна перевернула страницу альбома и сделала еще один вариант проекта. Весь альбом девочки был заполнен рисунками зданий в различных архитектурных стилях. Славяна, в будущем собиравшаяся стать архитектором, могла часами рисовать старинные и современные здания, придумывать дома, дворцы, чертить вертикали проспектов, выводить окружья площадей.

Из соседней комнаты доносились крики матери, бранившей девочку за плохие отметки.

«Вот достала, рехнуться можно! – вздохнула Славяна. – Если мать еще раз скажет про то, что «сейчас время жестокой конкуренции и что, закончив школу с тройками, ты не сможешь получить высшее образование и пойдешь работать дворником!», в моей голове что‑то взорвется. Потому что я не могу это слышать в сотый, нет, в тысячный раз!»

– Слава! – Мать вошла в комнату. – О чем ты думаешь?! У тебя завтра контрольная за четверть! На тебя жалуются учителя!

Мать пролистала дневник дочери; лучше бы не смотрела – не расстраивалась, сплошное огорчение! Здесь замечание от учителя геометрии: «Не смогла начертить параллелепипед!» – здесь привет от учительницы французского: не знает артикли, родители, примите меры.

– Я должна принять меры! – грустно сказала мать.

Славяна снисходительно посмотрела на свою тоненькую, похожую на девчонку маму Лизу (темные, густо подведенные глаза из‑под густой челки, вздернутый нос, рваные джинсы, тельняшка), и с иронией заметила, что на «принятие мер» потребуется много времени, которого у сверхзанятого журналиста Елизаветы Тришкиной просто нет. Мать кивнула, не уловив иронии дочери, – ей действительно не хватало времени (жизнь Лизы состояла из командировок, репортажей и бесконечной самореализации).

– У тебя ведь самореализация, – напомнила Славяна на случай, если мать позабыла, – у тебя на меня нет времени.

– На то, чтобы надрать тебе задницу, я найду время! – ласково пообещала мать.

– А есть другие альтернативы? – осведомилась Славяна.

– Есть. Репетитор по французскому и математике.

Славяна нехотя кивнула – ладно, договорились, пусть будут занятия с репетитором.

– Репетиторов найму, надеюсь, они тебя подтянут. Кстати, завтра я уезжаю в командировку на три дня, еду оставлю в холодильнике, – предупредила Лиза.

Славяна усмехнулась:

– Вы с отцом не иначе сговорились?! Вчера он уехал в командировку, теперь ты…

…Ее родители разошлись год назад. Формально Славяна осталась жить с матерью, но когда мать уезжала в рабочие командировки (а это случалось часто), девочка переезжала жить к отцу. По сему поводу Славяна невесело шутила, что она – переходящее знамя: переходит от матери к отцу и обратно. Но если честно, она радовалась возможности пожить у отца; с отцом ей было хорошо. Отец для Славяны являлся «праздником», а мать с ее придирками и нотациями воспринималась дочерью как… будни.

Перед тем как уйти из комнаты, мать напомнила Славяне, что та должна взяться за ум, потому что «с твоими тройками ты неминуемо станешь дворником и будешь мести дворы с утра до ночи долгие‑долгие‑долгие годы». О‑о! – застонала Славяна: вот это фирменное, материнское причитание «про дворников» было самым ненавистным и набившим оскомину! Как же ее все – решительно все! – достало!

Ну да, правда – в последней четверти она и впрямь скатилась на тройки, но ведь тому есть причина, есть. Между прочим, в начальных классах девочка училась хорошо, но в этом году… Дело в том, что пару лет назад у нее стало портиться зрение и ей выписали очки. И если в краснодарской школе Славяна носила очки без всякого стеснения, то в новой школе, в Приморске, после того как одноклассники стали дразнить ее «четырехглазой», перестала носить очки (втайне от родителей). А поскольку без очков уже ничего не видела даже с первой парты, то быстро запустила материалы по многим предметам. Она, конечно, переживала свой новый статус «троечницы»; в новой школе у нее вообще нашлось много поводов для переживаний. Особенно невыносимо ей стало месяц назад, когда отца избрали мэром Приморска. С тех пор девочке стало казаться, что на нее все пялятся, будто она голая, и тычут в нее пальцами: смотрите, это дочь нашего мэра Степана Тришкина, и она очень‑очень тупая!

Вот получить ярлык «тупой» Славяне стало бы обидно, а потому в школе она теперь демонстративно напускала на себя умный, гордый вид, на переменах держалась особняком и читала исключительно «умные» книги – за последний месяц ей попалось, например, несколько взрослых «культовых» книг (не сказать, что из них она вынесла что‑то особенное, кроме того разве, что мир принципиально непостижим).

Впрочем, в этот вечер ей захотелось чего‑то совсем другого. Девочка достала из шкафа свою любимую детскую книгу – «Волшебную зиму» Туве Янссон и погрузилась в сказочную сагу о муми‑троллях. Рядом с книгой она положила учебники (в случае, если мать вернется, можно сделать вид, что ты фанатично учишь французские артикли или, как больная, чертишь параллелепипед). В ногах у Славяны на собачьем коврике мирно посапывал пес Цыганок (клубок черной шерсти, глаза как две коричневые пуговицы, хвост бубликом).

…Цыганок в семье появился, когда они жили в Краснодаре. Как‑то на улице за Славяной увязался щенок, да и пошел за ней до самого дома. Славяна притащила его в квартиру, спросила маму Лизу: можно? Мама Лиза покачала головой: категорически нет! И Славяна сникла. Щенка пришлось отнести на улицу. Всю ночь девочка проревела, а утром, выйдя из дома, увидела щенка во дворе, тот никуда не ушел, так и сидел под кустом. Тогда Славяна кинулась к отцу – он был последней надеждой. «Пожалуйста!» По лицу отца стало ясно, что собака не входит в его планы, и Славяна пустила в ход последнее оружие – заплакала. Отец сморщился, как от зубной боли, и махнул рукой: ладно, пусть остается, усыновляю.

С тех пор прошло много времени. Цыганок вырос, а родители Славяны развелись.

…И вот сейчас Цыганок спал на коврике, а Славяна читала про муми‑троллей. Дойдя до самых «снежных» описаний, она взгрустнула: жаль, что в Приморске не бывает снега. Снег был ее самым прекрасным воспоминанием детства – того периода, когда она гостила у бабушки в Сибири. Славяна помнила, какой он белый, искристый и что когда его много и он наплывает облаками – это счастье. Но вот в Приморске снега нет даже на Новый год, и ни у какого самого мастеровитого Деда Мороза его не выпросишь…

Шелест страниц, сопение собаки… На Муми‑долл опустилась долгая‑долгая зима, дом муми‑троллей занесло снегом, и до весны было еще так далеко…

На середине книги Славяна заснула. Ей снилась зима, занесенный снегом двор, посреди которого стоял грустный‑грустный дворник, который когда‑то плохо учился в школе.

* * *

Первое, что увидел Андрей Жданов, когда самолет, на котором он возвращался из Азии, подлетал к Москве, – был снег. Спускаясь по трапу, Андрей с наслаждением втянул московский морозный, снежный воздух. Когда три недели назад он улетал из Москвы на съемки в Азию, снега в Москве еще не было, ну а в Азии, понятное дело…

Такси летело по заснеженной Москве. Город был весь укутан в сугробы. Пожилой, усталый таксист, отвозивший Жданова домой, проворчал, сетуя на затяжные снегопады; что они там, наверху, с ума посходили?! Уже тонну снега на нас сбросили! И высказал гипотезу, что в нынешней непогоде виноваты американцы. Услышав про американцев, доселе молчавший и посмеивавшийся в усы Жданов (в Азии он зарос, как черт) не выдержал и спросил, какая есть связь между американцами и русской непогодой.

Таксист, от волнения чуть не выпустив руль из рук, закричал:

– Дак это же очевидно! Американцы поставили на Аляску свою установку хрен знает каких мощей, которая нас накрывает, ядреный корень, и портит нам климат!

Жданов снова тихонько засмеялся в усы: ну дела! У него было хорошее настроение человека, вернувшегося домой с чужой стороны, и настоящей русской зиме он был рад, и Москве, уже украшенной к новогодним праздникам, и особенно снегу. Со снегом у оператора Жданова всегда были особенные отношения, Андрей любил снимать снег. Режиссер Михаил Седов, с которым Андрей делал свой последний художественный фильм, даже сказал, что благодаря операторской работе Жданова в их фильме главным героем является снег и что Жданову удалось показать какую‑то особенную «архитектуру» снега. Андрей не очень понял, о чем говорил Мишка – любитель красивых, но зачастую бессмысленных выражений, однако звучало хорошо – архитектура снега. Кстати, за тот фильм ему дали премию на кинофестивале, отметив лучшую «операторскую работу».

Ехали долго. Андрей смотрел на снег через автомобильное стекло, можно сказать, изучал будущую натуру (на январь у него были запланированы съемки научно‑популярного фильма о кристаллографии). Наконец такси остановилось у его дома.

Андрей зашел в свой двор и вдруг увидел, что подъехавший к подъезду «Мерседес» задел его джип, стоявший на принадлежащем ему парковочном месте. Жданов подошел к своей машине и оглядел бампер; скандалить он не собирался, но полагал, что неумелый водитель хотя бы извинится. Однако дамочка, выскочившая из «Мерседеса» (Жданов узнал в ней соседку, жившую этажом выше, – актрису Ольгу Искру), судя по всему, извиняться не собиралась. Вместо того эта дурная баба прицепилась к нему и закатила форменную истерику. Жданов даже плечами пожал: истеричка! А впрочем, что с нее взять – актриса! Все актриски – истерички, уж ему‑то, когда‑то женатому на актрисе, этого не знать! Ишь, как беснуется! Красивая, но такая дура, прости господи… В этот миг блондинка зашипела, как бешеная кошка – ух, злющая! И Жданов поспешил уйти – что с дурой связываться?

…В квартире было тихо; его любовница Соня уехала в Петербург на пару дней и должна была вернуться завтра. Андрея встретил только кот, замурлыкал, потерся об ноги. Жданов положил камеру, прошел в гостиную и сел за пустой стол.

Радость возвращения быстро гасла. В последние три года он мотался с кинокамерой по всему свету, потому что не мог надолго оставаться в Москве. Он словно бежал от себя, надеясь заглушить застрявшее в душе чувство обиды и горечи, не отпускавшее его после развода с женой и разрыва с Седовым – гениальным режиссером, на пару с которым они сняли свои лучшие фильмы. Тогда, три года назад, Жданов переживал не лучший период жизни: стал выпивать, ушел из кино, перестал видеть смысл в чем‑либо. И позже, дойдя до предельной, критической точки, чтобы как‑то вытащить себя из болота уныния и отвлечь от алкоголя, намеренно выбрал деятельность, связанную с длительными рабочими командировками, мотался по всему свету и снимал авторское документальное кино. Теперь его жизнь – сплошная география, сегодня он в Азии, завтра – в Африке, а через месяц судьба занесет его на Крайний Север снимать фильм о кристаллографии. В таком образе жизни Жданов находил очевидные плюсы, потому что дома он начинал быстро скучать. Вот и сейчас – вроде только прилетел, а, кажется, уже хандра подступает…

Жданов разобрал вещи, покормил кота, на скорую руку пожарил яичницу, заварил крепкий чай. После ужина Андрей высунулся на балкон – покурить. Балкон был открытым, незастекленным, и сейчас почти до половины заполнен снегом. Жданов засмотрелся на падающий снег и вдруг увидел, что откуда‑то сверху на его балкон упал лист бумаги. Что еще за небесное послание? Он поднял бумажный лист. Авиабилеты… Москва – остров… Ху… Хулуле?! Однако! А, понятно, на Мальдивы собрались граждане! А вот и граждане указаны: Ольга Искра, Игорь Толубеев. Искра? Это же та чокнутая баба, с которой он давеча столкнулся, его соседка с верхнего этажа, звездулька кино и малых драматических театров… Ну и каким макаром ее билеты попали на его балкон? Жданов озадачился – разумных объяснений этого происшествия у него не было, неразумных тоже. Разве что – актрисины билеты на экзотические острова сдуло с ее балкона или из ее окна и принесло на его балкон. Может, отнести ей билеты? Вдруг действительно их унесло ветром, и они ей нужны?! «Ладно, завтра», – подумал Жданов, закрывая балконную дверь.

Ему не хотелось вступать с эпатажной актрисой ни в какие отношения, но ветер, который принес ее билеты на балкон, как сказано в одной Книге, «веет, где хочет: шум ветра слышишь, а откуда он приходит и куда уходит – не знаешь». И подчас он соединяет самых разных людей без всякой на то их воли…