Глава 4

Не представляю, сколько мы ехали до первой остановки. Сквозь плотно закрытые веки все лились и лились слезы, а момент, когда Алмер начал биться в конвульсиях, задыхаясь, застыл в моем сознании нестираемой, выжигающей роговицу картиной. Я бы даже не могла сказать, что мне больно… мерзко… унизительно… скорее – никак. Все чувства словно замерзли, а соленая неостановимая влага была как бы сама по себе. Изливалась из источника, спрятанного глубже охватившей сейчас мертвой мерзлоты. Смутно я осознала, что через какое-то время Инослас завозился, переместившись в дальний угол экипажа, а потом мое скрюченное тело накрыло чем-то пушистым и плотным, под чем я быстро согрелась снаружи, оставаясь такой же обледенелой внутри. Возможно, спала. Или даже, точнее, провалилась в забытье без сновидений.

– Кресса Греймунна, нужно встать, – потряс меня Инослас, а я только зарылась глубже, желая так и остаться навсегда, но мужчина был намерен настаивать: – Вставайте, вам нужно поесть и позаботиться о своих нуждах, пока меняют лошадей.

Отобрав у меня теплый покров, что оказался одеялом из мягчайшего белоснежного меха идеальной выделки, протянул руку, ясно давая понять, что в покое не оставит.

Шаркая ногами, как старуха, и ощущая себя разбитой на куски, я покинула экипаж. Уже был день, мрачный, промозглый, из тех, что своей тягостной атмосферой обещают близкие снег и еще больший холод, которые скуют землю до весны. Проводив меня до придорожной таверны, главный руниг пару раз глянул вверх, недовольно и даже, похоже, с тревогой.

Отхожее место тут было таким же холодным, как и все вокруг, пахло ужасно, и гуляли сквозняки. Учитывая, что за дни выпали на эту внезапную дорогу, мне еще и пришлось перед походом сюда унизиться и объяснить в общих чертах Иносласу, что нуждаюсь в обращении к кому-то из местных женщин. Выслушав меня, мужчина стиснул локоть и наклонился к моему уху.

– Он хотя бы спал с вами, кресса Греймунна? – едва слышно прошипел, и мне показалось, что в нем происходила некая внутренняя борьба, колебание, хотя это же первейший стражник правителя, и все в курсе, что этому человеку в принципе неизвестно, что такое колебания или сомнения.

– У вас нет права спрашивать меня о таком! – вспыхнула я в ответ. Видимо, не так уж и обмерзли мои эмоции, если вмиг запылали.

– Хотите вынудить демонстрировать всю широту моих прав и полномочий в отношении вас? – цинично ухмыльнувшись, спросил он. – Уверены?

Я промолчала и отвернулась, понимая, что он все равно получит свои ответы любой ценой.

– Вы предположительно делили постель с мужчиной больше четырех месяцев, но ребенка нет, – отчеканил он. – Почему? Алмер спал с вами, кресса Греймунна? Брал вас как женщину?

О, Даиг, сколько же оттенков унижения мне еще нужно постигнуть?

– Да, – злобно выплюнула я.

– Но вы не беременели, – по-деловому кивнул руниг. – Почему? Принимали килик?

– Что? Нет же! – возмутилась я и тут же скисла от вспыхнувшей в груди боли, вспомнив, как настаивал мой… супруг на зачатии и что сама испытывала вину за неудавшиеся попытки. – Просто… ничего не выходило.

Инослас только кивнул и, было похоже, вздохнул с неким облегчением.

Руниги освободили от других посетителей ту часть таверны, где мы расположились, и меня усадили так, чтобы почти невозможно было увидеть ни с одной из сторон. Есть мне не хотелось, я лишь задумчиво ковырялась в тарелке.

– В следующий раз вы увидите горячую пищу не раньше, чем через сутки, кресса Греймунна, – указал на нетронутую трапезу Инослас, – на вашем месте я бы хорошенько подкрепился.

– Куда вы меня везете? – прямо спросила, откладывая ложку и демонстрируя, что его совету я следовать не намерена.

– Изначально мы направлялись в Вальдре, но теперь этот пункт нашего маршрута отпадает за ненадобностью.

– И?

– И на данный момент мы станем двигаться именно туда, куда и должны – к северной границе Гелиизена, – сказав, он остановил полную ложку на полпути и уставился на меня, как будто не хотел пропустить реакцию. – Ваша память достаточно хороша? Вы еще помните, что до того как ляжет первый снег, вы должны оказаться у аниров?

Я сглотнула ком в горле и прикрыла глаза.

– Вы не можете отдать ему меня… теперь, – пробормотала, понимая, что решение уже давно принято и мои слова – пустой звук.

– Почему нет? Онор Бора хотел вас или же грозил разрывом перемирия – он вас получит. Наш родной Гелиизен останется прекрасным и нетронутым благодаря вам. Разве вы этому не рады?

– Мой отец не согласился бы… ни за что… – Глупая девчонка, ты ведь знаешь правду, потому и решилась так отчаянно на побег, для чего же сейчас отрицать очевидное?

– Если вы закончили с едой, кресса Греймунна, то нам пора ехать, – резко поднялся помрачневший главный руниг.

Мы молча прошествовали до экипажа, уселись и ехали около часа по ухабистой дороге, все еще храня безмолвие.

– Ваш отец ни на что и не соглашался, девушка, – неотрывно глядя на унылый пейзаж за окном негромко сказал Инослас, – и он не посылал нас сюда.

– Дядя?

– На вашем месте, я бы называл его «правитель» или «наш государь», – все так же не удостоив меня взглядом, ответил руниг. – Усвойте, что в семьях с таким положением, как у вашей, общепринятые понятия родства работают, только если это выгодно тем или иным образом.

Что же, я столько раз про себя потешалась над провинциальными дурочками, с восхищением ожидавшими своего появления на праздниках в надежде на романтическое чудо, а получавшими, если повезет, удачные партии, подобранные их родителями по всевозможным выгодным соображениям. Чем я сама лучше? Только тем, что, взбрыкнув, умчалась в ночь не с тем, с кем надо, а с тем, кого выбрало сердце? Глупое слепое сердце. Но толку-то из всего этого? В итоге вот она я, трясусь в почти промерзшем экипаже именно в том направлении, что было выбрано для меня другими изначально.

– Мой отец хотя бы знает… обо мне? – Ненавистно выспрашивать что-то у Иносласа, будто милостыню просить, но больше-то взять информацию неоткуда.

– Вас интересует, получал ли он ваши письма, где описывалась неземная любовь и безбрежное счастье с милым душе смазливым извращенцем? – цинично ухмыльнулся руниг, кратко сверкнув на меня глазами цвета серого льда. – Да, получал. И даже поверил всему, что там писалось. Знает ли он, что с вами прямо сейчас? Нет, и если вы хоть отчасти та дочь, которой он заслуживает, то это должно радовать вас.

– Радовать? То, что вы не позволили мне увидеться с ним, прежде чем потащить в чужую страну и отдать на растерзание жуткому варвару? – Огромным усилием мне удалось сдержать желание закричать.

– А для чего вам видеться? – пожал плечами Инослас, вперившись безразлично, как смотрят на кого-то бесконечно скучного и незначительного. – Его сердце едва пережило факт того, что вы избрали в спутники жизни простолюдина, вместо десятков достойных молодых людей, что увивались вокруг, любой из которых с легкостью пошел бы на побег от свадьбы с аниром, предложи вы это. Кресс Иногарт – прекрасный политик, умный, жесткий, где нужно, талантливейший управленец и один из лучших умов Гелиизена, но у него есть единственное уязвимое место – вы, кресса Греймунна. Всегда, когда дело касалось вас, он в первую и главную очередь лишь мягкотелый отец, готовый прощать вам все что угодно, идти на поводу у любых ваших капризов, и, как выяснилось, даже способный пожертвовать миром и благополучием Гелиизена ради вашего так называемого счастья. А так как в своих письмах об этом самом счастье вы ему и вещали, а за онора Бора замуж явно не стремились, то он решил сначала ото всех скрыть факт вашего побега, заявив, что вы скоропалительно отправились на воды, смиряться с будущей участью, а потом и вовсе наотрез отказался сообщать Окнерду Пятому о том, где вы и с кем, даже под угрозой суда.

Я охнула, сжимаясь вся от страха за отца.

– Он… Его… Что с ним? – пробормотала, заикаясь.

– Начинаете в полной мере осознавать последствия? – недобро усмехнулся руниг. – Правильно, так и должно быть. Нет, ваш отец слишком ценен для нашего государства, чтобы глупый поступок его дочери перечеркнул все его заслуги, прошлые и будущие. К тому же после некоторых раздумий, мы решили, что, возможно, все и сложилось к лучшему. Поэтому кресс Иногарт так и будет пребывать в убеждении, что вы скрываетесь с вашим Алмером, купаясь в любви и ласке. По крайней мере до тех пор, пока не объявят о вашей свадьбе с онором Бора. Это убережет его от новых множественных потрясений, отвлечений от дел государственной важности и попыток сделать нечто опрометчивое и безумное, чтобы освободить любимую дочурку от ее незавидной участи.

– А потом? Думаете, он спокойно перенесет подобные новости?

– Поверьте моему опыту, кресса Греймунна, люди обладают способностью легче смиряться, когда их ставят перед уже свершившимися фактами, с которыми ничего не поделать, нежели если считают, что возможны иные варианты развития событий. Вот вы наверняка через время стали бы строить иллюзии по поводу того, как могло бы сложиться, убери мы с вашего пути только мерзавку Таниль, но оставь в живых бедняжку слабовольного и порабощенного ее похотью Алмера.

– Этого бы никогда не случилось, – огрызнулась я, сжав зубы и вцепившись в мягкий мех, укрывавший колени. – И обсуждать это я с вами не собираюсь.

– А больше-то и не с кем и нечего, кресса Греймунна, а дорога перед нами долгая и нудная. Вам бы эта беседа помогла бы внести окончательную ясность: например, понять, что никакой любви не было никогда. Все, что вам говорил этот червяк, все нежные фразочки, приемчики, что вас таки пленили, – это искусная манипуляция его сестры, подсказывавшей ему каждое действие. Все по наущению и под чутким руководством опытной партнерши и подельницы: прикосновения, ласки, удовольствия… – Меня передернуло от грубой циничности его тона и собственного стыда. – Хм… а были ли те удовольствия?

– Наслаждаетесь, пытая меня подобным образом? – спросила, добавив в голос яда, прямо и твердо посмотрев на него. – И после этого Таниль и Алмера вы зовете извращенцами? А сами-то не грешите тем же, кресс Инослас?

– О, ну надо же, как быстро вернулась знакомая мне кресса Греймунна! – хмыкнул он и указал глазами на мои стиснутые кулаки. – Кстати, понежнее с мехом, это чрезвычайно дорогая вещица и к тому же подарок будущего супруга. Не хотите взглянуть и на другие? У нас только тут четыре короба, а еще и столько же снаружи.

Он кивнул на небольшие сундуки, окованные серебром, покрытые искусной резьбой и инкрустацией, что стояли под его и моей лавками, на которые я не обращала до сих пор особого внимания.

– Мне плевать на них. – Я дернулась и одеяло оттолкнуть, но окружающий холод заставил умерить гордыню.

– А напрасно! Ваш жених проявил прямо-таки немыслимую щедрость, осыпая вас мехами, украшениями и драгоценной посудой, что прибывали с каждым почтовым обозом. Старался произвести, видимо, впечатление и убедить вас, что нисколько не прогадали, выбрав его.

– Я его не выбирала! Все было как раз наоборот.

– Ну это смотря как на это взглянуть. Метку же ему вас никто ставить не вынуждал, – монотонность голоса, говорящего столь выводящие из себя вещи просто добивала меня.

– Не представляю, о чем вы, кресс Инослас.

– Не лукавьте. Онор Бора покинул зал торжеств дворца, гордо унося на своей щеке след от вашей ладошки. Или запамятовали?

– И что? Он спровоцировал меня, отозвавшись слишком вольно о темпераменте женщин с родины моей матери, я ответила так, как мне показалось нужным в тот момент, – пробормотала уже без всякой уверенности, краснея от воспоминаний о том некрасивом моменте.

– Допустим, того, что он вам сказал, не слышал никто, кроме вас.

– Не имеет значения. В любом случае пощечину сложно счесть за знак расположения к мужчине, – упрямо возразила я.

– В Гелиизене, кресса Греймунна, – указал мне на очевидное руниг. – А вот брачные традиции аниров гласят, что если мужчина претендует на женщину, а она берет и отмечает его каким-либо способом – это равносильно согласию и даже обряду обручения. С этого момента они, считайте, обещаны друг другу.

– Нелепость какая-то! – возмутилась, снова комкая бесконечно мягкое пушистое великолепие на коленях. – А если он ей безразличен?

– Если вам кто-то совершенно безразличен, то вы не вспыхиваете, как катахинская гремучая пыль от пары его неуместных фраз, не так ли? – нудным тоном начал перечислять Инослас. – Игнорируете, отвечаете колкой фразой, строгой сдержанной отповедью или, скажем, идете и жалуетесь тихо или во всеуслышание на нанесенное оскорбление, реальное или вымышленное, но никак не бросаетесь на чужака в разы крупнее вас, рискуя тем самым разрушить перемирие между двумя государствами.

– Вообще-то, игнорировать себя этот варварский громила не позволил, – прищурилась я на невозмутимого мужчину, чувствуя, что начинаю вскипать, точно как тогда в зале. – Два других способа не возымели на него никакого действия, а вот пойти и элементарно наябедничать я как-то не сочла достойным действием.

– А зря, но что уж теперь об этом рассуждать, кресса Греймунна. Факт свершился – метка была вами оставлена добровольно при большом скоплении свидетелей с обеих сторон.

– Я понятия не имела! Что за гость вламывается в чужой дом и навязывает там свои обычаи? – Пресветлая, мне остро захотелось врезать проклятому аниру опять, но теперь это был бы не жалкий хлопок ладошкой, как пристало аристократке, нет, я бы с легкостью опустилась до того, чтобы взять что потяжелее.

Но вместо воображаемого повреждения онору Бора, словесную оплеуху получила сама.

– Тот, кто может себе подобное позволить, говоря с хозяевами с позиции силы и неоспоримого, пока, превосходства, – с беспощадной жесткостью ткнул меня в реальность Инослас.

– Все равно! Что за несуразный, глупый обычай? – огрызнулась, не готовая взять и смирить свой характер под давлением неприглядной действительности. – А если мужчина преследует женщину, доведет ее своими ухаживаниями до белого каления, и она будет вынуждена от него защищаться, то это тоже посчитают признаком скрытой симпатии с ее стороны и объявят их женихом и невестой?

– Мы знаем об обычаях северян и об укладе их жизни в принципе до прискорбия мало, так что могу только предположить, что у них существуют некие законы, как-то регулирующие это. Но в вашей конкретной ситуации поводов для активной защиты онор Бора не подавал, проявите честность.

– Честность? Тогда и вы, может, ее проявите и признаете, что готовы выслуживаться перед ними, словно дрессированный пес, находя оправдания для любых их чокнутых причуд и оскорбительных для каждого преданного гражданина Гелиизена действия или высказывания!

– Преданного гражданина Гелиизена?! – разразился циничным смехом мужчина. – Надо же, кто мне об этом говорит – капризная избалованная девчонка, папенькина дочка, привыкшая что все и всегда сходит ей с рук, причем даже без особых порицаний и упреков! Когда откровенно дерзко себя повели в отношении представителя другого государства, перемирие с которым едва установлено, вы руководствовались исключительно патриотическими чувствами? Или когда сбежали, ставя под угрозу интересы и безопасность собственной страны, членов своей семьи и каждого жителя Гелиизена? Все что вас волновало – это личные бестолковые желания и шанс показать всем и вся невыносимый характер, на что девушка вашего сословия и происхождения не имеет никакого права! И даже сейчас вы тут сидите с оскорбленным видом несчастной жертвы, отдаваемой на заклание, нисколько не задумываясь, сколько людей уже заплатило жизнями, положением, нервами за ваш безответственный побег за якобы счастьем! Да, для меня все они тоже виновны: и ваш отец, кто не проявил достаточной строгости в вашем воспитании и доверял глупой дочери, и ваши учителя, которые не привили вам понятия о серьезном отношении к обязательствам, и слуги и соглядатаи, что вас окружали, но смотрели сквозь пальцы на все, привыкшие, что вам прощается каждый фортель, а значит, зачем и напрягаться, но главное прегрешение за все, однако, лежит на вас! Если еще пытаетесь для себя это отрицать или обелять свои поступки, то о какой честности идет речь? И сравнение с псом из ваших уст не является оскорблением для меня. Да, я пес, верный пес нашего правителя и Гелиизена, готовый со всей свирепостью отстаивать интересы родного государства, блюсти волю монарха, и мне глубоко плевать на мелочные страдания ветреной аристократки, что своими действиями подвергла их возможной неудаче. А на что способны вы, кроме как идти на поводу у своей очередной блажи, благородно предоставляя право расплачиваться за нее окружающим?

Из моей груди рвался крик гнева, бушевала нужда все отвергнуть и одновременно разрыдаться от жестокой справедливости его слов. Но нет у меня прав на малодушные слезы и жалость к себе. Я заслужила эти упреки и обвинения, прекрасно знала с самого начала, как поступать правильно, а что делать неприемлемо с моей стороны. Знала, но пренебрегла всем этим, отбросила с легкостью, на самом деле твердо уверенная, что все мне простится, как-то образуется, ближние и дальние подстроятся под продиктованные мною вздорные условия. Неблагодарная дочь-предательница, племянница правителя, за которую нужно испытывать стыд, негодная аристократка, нарушившая все нормы приличий, и никакая не верноподданная, недостойная гражданка, что уже дважды чуть не спровоцировала конфликт с врагом, поставив на кон жизни всех тех, кто неизбежно в нем бы пострадал. Другие, незнакомые мне люди, но не я. Как всегда. Только и остается, что убраться куда подальше от всех, кому нанесла вред и перед кем опозорилась так или иначе, и попытаться принести хоть мизерную пользу своим существованием и так компенсировать ошибки.