Едва мы переступили порог, вонь Волка ударила мне в ноздри, почти заглушив запах присутствовавшего тут человека.
– Добрый день, госпожа Солес! – поднялся нам навстречу низкий, крепко сбитый мужчина и немного раздраженно кивнул Леону. – Господин Найф… м-м-м… сказал бы, что рад видеть, да не люблю вранья. Я следователь по особо важным делам Горюнов Владимир Федорович. Это, – он кивнул в сторону Волка, – зампрокурора Прифер Егор Данилович. Мы, собственно, и будем заниматься расследованием массового убийства ваших близких.
Волк не поднялся, продолжая сидеть в расслабленной позе чуть позади Горюнова, так что нам с Леоном было прекрасно видно, как он жестоко усмехался за его спиной, нагло глядя прямо на меня.
Мои веки закрывались, а руки и ноги бессильно повисли, и единственной опорой сейчас было мощное тело Риммана, по которому все еще пробегали судороги угасающей страсти. – Ники, – прошептал Римман и замер, словно боясь выпустить наружу то, что рвалось из него. Я снова поймала в зеркале его взгляд, все еще затуманенный чувственным удовольствие, но при этом такой нуждающийся и почти отчаянный. Это неожиданное откровение длилось лишь секунду, а затем он зарылся лицом в мои волосы, целуя и скрывая свою уязвимость. – Я не сделал тебе больно, Ники? – хрипло спросил Римман. – Нет. Это было… совсем по-другому… Н
Я обвела унылым взглядом картину разгрома на кухне. Как бы мне хотелось иметь прямо сейчас хоть кого-то, кто мог бы объяснить, в чем я опять ошиблась и как мне следует себя вести. Я неожиданно вспомнила об Инне. Но, к сожалению, ее номер канул вместе с моей одеждой, когда Римман сорвал ее в прошлом приступе ярости. Я нашла мешки для мусора, веник с совком и собрала осколки посуды и остальной хлам. Пакет, как и обломки двух погибших от вспышки бешенства Риммана стульев, я вытащила на крыльцо. И снова встретилась с любопытными взглядами моих то ли охранников, то ли надзирателей. – Думаю, стоит вынести мусор, – сказала я им, стараясь казаться уверенной и смотреть в глаза.
Утро пришло с назойливым звуком мелодии телефона Риммана. Я лежала, буквально оплетенная мощными конечностями. – Рим, тебе звонят, – пихнула его и попыталась выбраться из западни сильных рук и ног. – Пошли они все! – Римман подтянул меня обратно, подминая под себя и толкаясь в бедро утренней эрекцией. – Мы сегодня вообще отсюда не выйдем. Римман терся об меня с закрытыми глазами и издавал рокот, очень похожий на мурлыканье. Рассеянная улыбка блуждала по его расслабленному лицу и пробуждала во мне странное щемящее чувство. Я все еще злилась на него, а перепады его настроения приводили меня в недоумение и смятение, но
– Ладно, как скажешь. – Где Римман? – Давай ты сделаешь мне кофе, и я тебе все спокойно поведаю, Доминика. – Локи развернулся и пошел вниз. – Я могу даже покормить тебя, если перестанешь тянуть время и расскажешь все побыстрее, – пошла я следом. – Когда ты вернешь его мне? – Только завтра, Доминика. Сегодня его уже не выпустят. – Локи вальяжно развалился за столом. – Леон, скажи пра
– Пойдем в ванную! – пробормотал Римман, едва дыхание немного успокоилось. – Нужно тебя привести в порядок и с меня смыть эту казенную вонь. Я видела, что он избегает моего взгляда. Захотелось заплакать и бить в его грудь, заставив хотя бы честно посмотреть в глаза. Я знала, еще с самого детства знала, что это значит, когда кто-то не хочет на тебя смотреть и намеренно ускользает, не пуская слишком близко. Почти все мои домашние смотрели на меня так. Словно не хотели излишней близости со мной, ненавязчиво давая понять, что я всегда буду для них чужой. Даже отец поступал так. В детстве я часто плакала, страдая от этого. Став старше, я поняла, что это было оттого, что во мне он постоянно видел черты матери, живые и от этого мучительные для него. Я-то поняла, но это не помогало
Римман отсутствовал уже около получаса, поэтому я оделась и спустилась вниз. Их с Локи не было в доме. Выглянув в окно, я увидела Риммана, о чем-то спорившего с Леоном во дворе, и не могла оторвать взгляда от его почти обнаженного тела, залитого солнечным светом. Леон активно жестикулировал, что-то доказывал, а Рим хмурился и иногда мотал головой, как будто ему это не нравилось. Оба то и дело оборачивались на дом. Заметив меня в окне, Леон преувеличенно радостно заулыбался, а Римман, поймав мой взгляд, мрачно смотрел, словно что-то мучительно взвешивая. Они представляли собой странную картинку: преобразившийся из успешного и лощеного адвоката обратно в грубого байкера Локи в полной экипировке и Римман, одетый только в черные боксеры и собственную смуглую кожу, под которой при каждом малейшем движении перекатывались совершенные мускулы. В любом случа
Римман Байк послушно проглатывал километры до дома. Я гнал почти на предельных оборотах. Люблю скорость. Всегда любил. Но сегодня причина этой гонки не в моем желании получить удовольствие от самого процесса. Я хочу домой. Впервые за долгие годы у меня опять появилось ощущение, что место, в котором я живу, это не просто земля, стены, недвижимость, принадлежащая мне по закону, а ДОМ. Место, куда хочется вернуться, где хочется быть каждую минуту, когда не мешают дела. И все потому, что там была Ники. Моя Ники. Теперь уже моя. Ощущение дома всегда было связано с ней. Даже тогда, давно, когда мы были еще детьми. И боль от потери этого чувства однажды сожгла мое сердце, сделав его на долгие годы куском черного, мертвого камня.
Свобода радовала и успокаивала меня. С наслаждением я перемахивала через невысокие заборы между участками. Несколько раз меня облаяли и попытались атаковать жалкие домашние шавки, но одного только короткого утробного рычания на грани слышимости было достаточно, чтобы они с визгом исчезли. Чисто интуитивно я двигалась в сторону того самого места сборищ молодежи в лесу, где была в прошлую мою пробежку. Тогда пробежку. А теперь это было бегство. Я не собиралась возвращаться. Только не туда, откуда вырвалась и не желала возвращаться. Там было плохо, опасно и там мне делали больно.Добравшись до пустыря, я ускорилась, наслаждаясь простором. Кошки не склонны к марафонским забегам, но размять мышцы всегда приятно.