– Пойдем в ванную! – пробормотал Римман, едва дыхание немного успокоилось. – Нужно тебя привести в порядок и с меня смыть эту казенную вонь.
Я видела, что он избегает моего взгляда. Захотелось заплакать и бить в его грудь, заставив хотя бы честно посмотреть в глаза. Я знала, еще с самого детства знала, что это значит, когда кто-то не хочет на тебя смотреть и намеренно ускользает, не пуская слишком близко. Почти все мои домашние смотрели на меня так. Словно не хотели излишней близости со мной, ненавязчиво давая понять, что я всегда буду для них чужой. Даже отец поступал так. В детстве я часто плакала, страдая от этого. Став старше, я поняла, что это было оттого, что во мне он постоянно видел черты матери, живые и от этого мучительные для него. Я-то поняла, но это не помогало
Римман отсутствовал уже около получаса, поэтому я оделась и спустилась вниз. Их с Локи не было в доме. Выглянув в окно, я увидела Риммана, о чем-то спорившего с Леоном во дворе, и не могла оторвать взгляда от его почти обнаженного тела, залитого солнечным светом. Леон активно жестикулировал, что-то доказывал, а Рим хмурился и иногда мотал головой, как будто ему это не нравилось. Оба то и дело оборачивались на дом. Заметив меня в окне, Леон преувеличенно радостно заулыбался, а Римман, поймав мой взгляд, мрачно смотрел, словно что-то мучительно взвешивая. Они представляли собой странную картинку: преобразившийся из успешного и лощеного адвоката обратно в грубого байкера Локи в полной экипировке и Римман, одетый только в черные боксеры и собственную смуглую кожу, под которой при каждом малейшем движении перекатывались совершенные мускулы. В любом случа
Римман Байк послушно проглатывал километры до дома. Я гнал почти на предельных оборотах. Люблю скорость. Всегда любил. Но сегодня причина этой гонки не в моем желании получить удовольствие от самого процесса. Я хочу домой. Впервые за долгие годы у меня опять появилось ощущение, что место, в котором я живу, это не просто земля, стены, недвижимость, принадлежащая мне по закону, а ДОМ. Место, куда хочется вернуться, где хочется быть каждую минуту, когда не мешают дела. И все потому, что там была Ники. Моя Ники. Теперь уже моя. Ощущение дома всегда было связано с ней. Даже тогда, давно, когда мы были еще детьми. И боль от потери этого чувства однажды сожгла мое сердце, сделав его на долгие годы куском черного, мертвого камня.
Свобода радовала и успокаивала меня. С наслаждением я перемахивала через невысокие заборы между участками. Несколько раз меня облаяли и попытались атаковать жалкие домашние шавки, но одного только короткого утробного рычания на грани слышимости было достаточно, чтобы они с визгом исчезли. Чисто интуитивно я двигалась в сторону того самого места сборищ молодежи в лесу, где была в прошлую мою пробежку. Тогда пробежку. А теперь это было бегство. Я не собиралась возвращаться. Только не туда, откуда вырвалась и не желала возвращаться. Там было плохо, опасно и там мне делали больно.Добравшись до пустыря, я ускорилась, наслаждаясь простором. Кошки не склонны к марафонским забегам, но размять мышцы всегда приятно.
Римман Обернувшись в собственном дворе, я опустил голову к земле и начал тщательно распутывать все следы. Плавно перетек через забор в соседний двор. Вот здесь она приземлилась, слегка проехав по земле когтями. Дальше, перемахивая одну ограду за другой, ловя отголоски единственного нужного мне запаха. Боль и страх гнали вперед все быстрее. Сзади были слышны едва различимые звуки движения обернувшегося Локи и остальных. Рычание завибрировало в горле. Разберусь с ними. Потом. Сначала найти Ники. Придурки. И они, и я сам. Тело, разогреваясь, толкалось от земли все резче и быстрее. Запах с каждой минутой был все отчетливей и слаще. Ники. Моя Ники. Моя чертова непредсказуемая принцесса. Куда тебя понесло? Миновав пустырь, мы домчались до неб
Миша мирно посапывал во сне, зарывшись лицом и рукой в мою шерсть. Приятное состояние на границе сна и бодрствования – любимое у кошек. Но все даже самое любимое надоедает, и я пошевелилась. Миша как-то сразу проснулся, вскинувшись, как если бы боялся обнаружить рядом с собой в постели кого-то не того. Но, увидев меня, сразу расслабился и сонно улыбнулся. – Киса! Как же я рад, что это ты. Что, устала валяться со мной? Хочешь прогуляться? Я соскочила с кровати и, потянувшись, села у двери. Стоило только вынырнуть из дремы и опять вернулось ощущение грызущей боли. Мне удалось, к
Но, дав нам на размышления неделю, Миша сильно преувеличил запас времени, который отводился судьбой на спокойную жизнь. Первые три дня и правда все было тихо-мирно. Я обращалась, мы вдвоем ходили по лесу по многу километров, и Миша с видом профи по сафари давал поучения, как мне добиться успехов на охоте. Несколько раз он своими шутками и подколками над моими жалкими попытками гоняться за зайцами доводил меня до бешенства и оказывался опрокинутым на мокрую землю. Я ставила лапы ему на грудь и рычала в лицо, а этот чокнутый хохотал так, словно я была милым щенком. – Ну, все! Ты меня победила, Никуся! Вот теперь я понимаю, почему так часто в кино показывают, что оборотни людей жрут. А что? Мы, выходит, самая доступная и многочисленная добыча н
Мои глаза расширились от шока, а Вайоленс, прежде чем отпустить мой подбородок и шагнуть в сторону, злорадно посмотрел мне глаза и прошептал: – Да, теперь ты все понимаешь! Я смотрела. Не моргая от шока и не в силах отвести глаз. И не понимала, как могла видеть того, кого видела. Мой шокированный взгляд снова и снова цепко исследовал мужское лицо с такими знакомыми, немного тяжеловатыми чертами. Зеленые глаза с коричневыми крапинками взирали на меня с совершенно непривычным мрачным огнем и даже злостью. – Ариман, – прошептала я.
Римман Я проснулся от жуткого сушняка. Поднял голову и поморщился от мерзкого запаха. Боже, на какой долбаной помойке умудрился отрубиться? Резкость зрения медленно возвращалась, я увидел, что лежу лицом вниз на кожаном диване в кабинете своего клуба в окружении банок, бутылок и остатков еды в пластиковых контейнерах. Ну да, я ведь больше не могу ночевать в своем собственном гребаном доме, потому что одна проклятая сука пропитала его насквозь своим одуряющим запахом. Отняла у меня возможность появиться там и не видеть ее подлое лицо в каждом углу, у каждой стены, к которой я ее прижимал, трахая, как безумный, охрененное количество раз, становясь все голоднее и одержимей ею с каждым часом. Я ненавидел это состояние, в которое проваливалс