Глава 14

Элисон

Я сбежала от него утром, перед завтраком. Лучше было сделать это ночью, но у Рэндольфа слишком чуткий сон. А так он ничего не заподозрил, когда я вышла, вроде бы на минутку. Успела добежать до уже оседланной лошади прежде, чем воин спохватился. Сунула загодя написанное письмо в сумку его коня. И ушла по Изнанке.

Не умей я ходить между двумя мирами, я бы, конечно, от Рэндольфа никогда не смогла сбежать. Было немного страшно, но больше за него: как он будет один, среди людей, без знания, как и что у нас устроено, со своими слишком приметными глазами и без возможности в любой момент попасть в привычный мир. Но я надеялась, что фэйри справится.

Так у меня разом появилась целая куча новых проблем. Как будто прежних было недостаточно. И главным вопросом стало – что же делать дальше? Возвращаться домой? Нельзя, там Блудсворд. Пытаться как-то устроиться на Изнанке? Сразу вспоминались слова Терри о том, что “ничейный человек – добыча”. Наверное, мой друг не был так уж неправ, запугивая меня. После его страшилок я тысячу раз подумаю, прежде чем доверять первому встречному из волшебного народца. Рассказы Рэндольфа тоже не внушали особой надежды. Мир Изнанки был по-своему справедлив, но жесток. Мириады связей и взаимных договоренностей пронизывали его, у одного только слова “долг” здесь были десятки синонимов. Обязательства, традиции и сила личного клана – три столпа, на котором строилось общество фэйри. Одиночка здесь не стоил ничего.

Оставалось прятаться в привычном мне человеческом мире. От Блудсворда и от Рэндольфа сразу: в том, что фэйри будет меня искать, сомневаться не приходилось. Но была одна проблема – у меня почти не осталось денег. С десяток жалких медяшек, что позвякивали в кошельке, при самом экономном подходе должно было хватить на неделю.

В ближайшем городе я продала седло, увеличив свой капитал вчетверо. Больше, кроме лошади, продавать было нечего. Разве что еще флейту Рэндольфа.

Замшевый чехол я нашла, просматривая вещи из переметной сумки. Внутри чехла пряталась разобранная флейта. Благородное темное дерево, серебряные клапаны. Даже дыхание перехватило от ее строгой, безыскусной красоты. Руки сами потянулись собрать это чудо. У нее был низкий бархатный голос, негромкий и теплый. Я прильнула к ней губами, прошлась пальцами по клапанам, вслушиваясь в певучее звучание, и подумала, что скорее продам последнее платье, чем флейту моего воина.

А вопрос, где и на что жить, оставался без ответа. Возможно, плебейство у меня действительно в крови, потому что я всерьез обдумывала, не наняться ли на какую-то работу. Но проблема в том, что я, как благородная леди, почти ничего не умела. Я даже кашу сама сварить не могла. И никогда в жизни не занималась стиркой или уборкой. Кто наймет такую беспомощную нескладеху?

В списке доступных мне занятий оставалась профессия, которую иронично называют “древнейшей”. Но я и здесь оказалась никчемной. При мысли о том, чтобы продавать свое тело за деньги накатила такая дурнота, что стало понятно – не смогу. Просто умру от отвращения.

Еще одним источником тревоги стала дорога, на которой я чувствовала себя мишенью в поле. Не терпелось покинуть тракт, тянувшийся без ответвлений до самого Братсмута. Чтобы Рэндольф не нашел меня, я старалась большую часть пути идти по Изнанке. К счастью, здесь тоже была дорога – почти неразличимая, занесенная снегом, но все же дорога.

Дубы и буки смыкали над ней обледенелые ветви, ветер крался вдоль тракта и протяжно тянул одну унылую ноту. Чуть поодаль лес сливался в единую массу, недобро следившую за моим продвижением по припорошенной тропе. Черные полосы веток на кипельно-белой простыне неба и рыхлый серый снег, как пепел, под копытами коня. Мое неуемное воображение, а может, душевный недуг, впадали в буйство: казалось, я еду по сожженному краю, сквозь строй мертвецов, скрестивших мечи над моей головой.

Было страшно. Я поминутно ждала, что из леса выползет какая-нибудь пакость и попробует меня сожрать, но так и не дождалась.

Ездить без седла надо уметь. Я дважды упала, и повезло, что оба раза только ушиблась. К вечеру адски болело все тело, особенно ноги, и я еле могла ходить.

Показалось, что в подступающих сумерках на обочине мелькнул силуэт хижины. Я заставила Нелли свернуть с дороги и после часа блужданий по окрестным кустам все-таки вышла к шельтеру. Почти такому же, как тот, в котором мы провели недолгие три дня. Я с гордостью подумала, что могу сама о себе позаботиться – даже ужин пригорел совсем немного. Возможно, я не так безнадежна, как казалось.

Наутро гостеприимный домик пришлось покинуть. Я направила лошадь туда, где, по моим расчетам, должен был находиться тракт, но, дороги так и не встретила. Через полтора часа блужданий продолжать делать вид, что все это милая прогулка по зимнему лесу, стало невозможно. Я заблудилась.

– Так, спокойно! Без паники, Элли, – сказала я вслух, подражая Терри, в тщетной попытке унять сосущую тревогу, свившую гнездо где-то в животе. – Сейчас мы все решим.

Нелли фыркнула. Даже ей мои потуги показались неубедительными. Я несколько раз глубоко вдохнула, унимая страх. Вокруг стояла недружественная, настороженная тишина, порой нарушаемая неясными шелестами и скрипами. Лес спал вполглаза, приглядывая за мной – чужачкой.

– Не смейся, – укоризненно сказала я Нелли. – Лучше давай подумаем, что бы на моем месте сделал Терри?

Положим, Терранс в такую ситуацию просто не попал бы. Это и лошади понятно.

– Можно начать с того, где север…

Отзываясь на мои рассуждения, из-за спины раздался негромкий, очень неприятный, поскрипывающий шорох. Сначала тихий, на грани слышимости, он постепенно нарастал. Мне стало страшно. Внутри мгновенно возникло твердое знание, что я не хочу встречаться с источником этого звука. Нелли была согласна со мной, она испуганно пританцовывала на месте, косилась и вздрагивала. Приходилось отчаянно цепляться за ее шею, чтобы не упасть.

– Пошли отсюда, – скомандовала я лошади шепотом и дала шенкеля, уже не заботясь, где тут север. Лишь бы подальше от подозрительных шорохов. В этот момент звук прекратился. Над ухом свистнуло, жалобно заржала Нелли и лес слился в бесконечное мельтешение черного на белом.

Каким-то чудом мне удалось удержаться при первом рывке. Я распласталась по спине лошади, цеплялась за нее бедрами, коленями, руками до судороги в мышцах. Над головой хлестали ветви, перед глазами все тряслось и кружило, вызывая дурноту.

Не возьмусь сказать, сколько времени продолжалась эта скачка через зимний лес. Возможно, несколько минут, но мне показалось, что они растянулись на часы мучительной пытки. Окончилось все предсказуемо, как и должно было с такой неудачницей – я не удержалась. Чувствуя, что соскальзываю, в отчаянной попытке удержаться уцепилась за переметную сумку и рухнула в сугроб вместе с ней.

Резкая боль в правой лодыжке показала, что запас злых случайностей на сегодня еще не исчерпан. Я ойкнула, ощупывая ногу. Кажется, она не была сломана. Просто болела. Охая и утирая слезы, я поднялась, огляделась.

Вокруг стеной стоял заснеженный лес.

Проще всего было бы не дергаться. Количество преследовавших меня бед превысило любую разумную меру и взывало к тому, чтобы сдаться. Но разве честно было бы сделать так по отношению к Терри? Пусть я не просила друга о самопожертвовании, я не могла просто вышвырнуть его подарок. Поэтому, подождав лишь самую малость пока пройдет боль в лодыжке, я захромала по лесу.

Я не знала куда иду. Не знала, будет ли впереди спасение. Я только знала, что оставаться на одном месте – верная смерть от холода, поэтому шла, проваливаясь в снег по колено при каждом шаге.

Сначала стало тепло. Потом жарко. Струйки пота стекали по лбу, неприятно щекотали спину. Лодыжка болела все сильнее. Ныли мышцы, переметная сума оттягивала плечо и руки. Я поминутно останавливалась, чтобы отдышаться, и снова шла вперед. Ни о чем не думая, ничего не ожидая, на одном упрямстве.

Прошла вечность, потом еще одна. Силы вот-вот должны были кончиться, но каждый раз их хватало, чтобы сделать еще один шаг и я делала его. В какой-то момент, под ногами появилась тропа. Я даже не обрадовалась этому, просто отметила про себя, что идти стало легче. Потом путь опять усложнился – тропа вела на вершину холма. Я переставляла ноги, слишком изможденная, чтобы думать, куда и зачем иду. Дышать было трудно, перед глазами все плыло, и каждый перенос веса на правую ногу отзывался резким всплеском боли, но я шла. В висках билась вычитанная где-то мысль “Дороги ведут к тем, кто их строил”.

На вершине я остановилась утереть пот со лба и оглядеться. Внизу расстилался пушистый серебряный ковер, а прямо передо мной возносились к небесам седые острые менгиры, отмечая границы святилища.