Я изумленно приподнялась, поймала взгляд Рэндольфа, и мне стало странно.
На меня никогда в жизни так не смотрели! Никто. В этом взгляде отражались и любовь, и восхищение, и забота, и нежность и еще тысячи разных “и”, выразить которые мне не достало бы слов. Так не смотрят на любимую женщину. Так смотрят на единственного, обожаемого ребенка. На статую божества. На что-то, что превыше жизни.
И я внезапно ясно осознала, на что намекали оба фэйри. Рэндольф помогает мне совсем не из-за Терранса.
– Рэндольф, что это такое? Почему?
– Что “почему”?
– Почему ты так… ко мне?
Он все понял. И не стал играть словами, как Терри.
– Ты моя судьба, Элисон. Но не бойся. Это не значит, что я – твоя.
– Не бывает так, чтобы кто-то был чьей-то судьбой! Это для поэтов.
– Бывает, – спокойно возразил фэйри. – Моя жизнь и все, чем я владею – твои. Я убью и умру за тебя.
– Это потому что мы… – я вспыхнула, не зная, как приличнее назвать то, чем мы только что занимались.
– Нет. Это ничего не меняет. Я не мог бы любить тебя больше. Или меньше.
Я вскочила и теперь хватала ртом воздух, не зная, что сказать. В голове было пусто. Все это как-то дико, чудовищно дико. Юной леди полагается растаять от счастья, услышав подобные слова, меня же брал животный ужас и жалость. Так нельзя! Просто нельзя.
– Я не хочу так… это – слишком много. Мне столько не надо.
– Это не зависит от нас. И ты ничего не должна взамен.
Рэндольф сел и привлек меня к себе, заставляя опуститься рядом с ним на одеяло. Взял мое лицо в свои ладони.
– Пойми, Элисон. Свобода – человеческая ценность. Все фэйри предназначены чему-то. Быть обреченным на тебя – не худшая участь.
– Судьба, – горько сказала я. – Как-то многовато судьбы в последнее время, не находишь?
А потом я вспомнила все, что Рэндольф говорил раньше про судьбу. И вдруг – так не вовремя и страшно – всплыло в памяти сумбурное видение у Блудсворда.
– Нет! – губы еле шевелились от ужаса. – Ты ведь не это имел в виду, когда сказал, что вы с Терри разделили судьбу?
Он молча смотрел на меня и улыбался мягко, чуть виновато.
– Не это? Правда, Рэндольф?
– Я изменил не только свою судьбу. Брату тоже досталось.
– Нет! Ты не можешь… ты не должен… Ты не смеешь умирать за какую-то там “королеву Элисон”! Ты должен жить! Я отпускаю тебя, не надо такой службы.
– Я не твой вассал, Элисон. Ты не можешь отпустить меня или приказать.
– Тогда я прогоню тебя.
– Я не уйду.
– Тогда… тогда я… – у меня в мыслях была полнейшая сумятица. Я знала только одно – я хочу, чтобы Рэндольф жил. Желательно, со мной, но это необязательно. Просто мне так надо, чтобы он был. Просто без него – такого спокойного, упрямого, немногословного и надежного, мир будет гораздо худшим местом, чем есть сейчас.
– Если ты любишь меня, как говоришь, ты уйдешь.
– Я не уйду. Можешь считать, что я тебя не люблю.
– Я возвращаюсь в Сэнтшим.
– Я поеду с тобой.
Мне захотелось кричать. Ну как, как можно быть таким упрямым ослом?!
– Не смей взваливать это на меня! Не хочу отвечать за твою смерть.
– Ты не отвечаешь. Это моя судьба, не твоя.
– Не хочу, чтобы еще кто-то умер за меня. Я того не стою.
– Стоишь, – сказал он с абсолютной убежденностью. – Ты стоишь гораздо большего.
– Замолчи, ты, придурковатый самоубийца. Я не хочу, чтобы ты умирал, слышишь?!
Рэндольф вздохнул:
– Думаешь, я хочу? Я люблю жизнь. Особенно сейчас. Я счастлив, Элисон. Обидно умирать, когда каждая минута наполнена смыслом.
Лучше бы он меня ударил, честное слово.
– Тогда почему? – почти прорыдала я, в отчаянии от его непробиваемости.
– Я знаю очень много легенд о тех, кто пытался избежать своей судьбы. И ни одной о том, кому бы это удалось. Я – воин и приму ее достойно.
– Подожди, – память уцепилась за подсказку, что он дал мне раньше. – Ты сказал, что изменил свою судьбу. Значит это возможно?
– Да. Я должен был стать главой клана Танцующих-с-Ветром, но сыграл с силами, которых не понимал. И изменил предназначение для себя и своего брата. Я не ведал, что творил. Тот, кто помогал мне, тоже. С роком можно играть, но нельзя выиграть. Даже боги покорны ему, – он взял меня за руку. – Пожалуйста, Элисон. Не надо больше. Мне тяжело.
– А мне, думаешь, легко? Ты – бесчувственный кусок железа! Прямо как твои ножики.
Рэндольф усмехнулся:
– Ты права. Душа воина – его оружие.
– Сколько у нас времени, Рэндольф?
– Не знаю. Быть может – годы, – он отвел глаза.
– Это ведь неправда. Все будет уже совсем скоро, да?
– Я не знаю. Я даже не знал, к чему приведет этот путь, пока Терранс был жив.
Вот что такое – отчаяние. Когда нет возможности спасти или защитить близкого человека. Когда нет выхода. Когда, дергайся – не дергайся, а судьба неотвратимо приближается, и ты чувствуешь затылком ее холодный, внимательный взгляд.
Мы больше не возвращались к этой теме. Я как-то прямо разом поняла, что бесполезно. Можно сколько угодно плакать, упрашивать, дуться, кричать и делать нам двоим больно, Рэндольф не отступит. Будет виновато улыбаться и терпеть, сколько нужно. А если я потом сменю гнев на милость, сделает вид, что ничего не было.Если бы я могла, сделала так, чтобы он меня разлюбил. Разве это любовь, когда нет выбора? А может, выбор и был, просто фэйри не хотел его видеть.Наверное, надо было не разговаривать с ним, показывать, как я зла, как не могу смириться со всем этим бредом про “судьбу”. Но я ужасная эгоистка. Мне хотелось его целовать и таять в объятьях. Просто от осознания, что наша близость может оборваться, обязательно оборвется, что все это не навсегда и закончится совсем скоро, Рэндольф в одночасье стал мне бесконечно дорог и важен. И я пыталась на прощанье подарить ему все, что могла, в глупой надежде, что судьба посмотрит на наше счастье и даст нам шанс. Известн
Франческа– Впусти меня, – умоляет тот, за стеной на разные голоса.Удар. Еще удар.– Впусти, Фран! Пожалуйста!Я сижу на полу у двери. Я всегда появляюсь здесь, возле запретного, запертого. Страшного за тонкой деревянной преградой.Оно ломится каждую ночь. И чтобы сбежать от него надо пройти по осколкам.Встаю. Ступаю, оставляя кровавые следы. Весь пол усеян битым стеклом, а я босая. Босая, в ночнушке – как засыпала.Помню этот сон. Он повторяется раз за разом. Тягостный, пугающе правдоподобный. Словно и не сон вовсе.Смести бы мусор на полу, да нечем. Не руками же…Делаю шаг, стопу сводит от боли. Закусив губу, выдергиваю впившийся осколок. Кровь капает на пол – горячая и липкая, растворяет кусочек битого зеркала в моих руках, как льдинку.На секунду меня пронзает острое чувс
ЭлисонЯ сбежала от него утром, перед завтраком. Лучше было сделать это ночью, но у Рэндольфа слишком чуткий сон. А так он ничего не заподозрил, когда я вышла, вроде бы на минутку. Успела добежать до уже оседланной лошади прежде, чем воин спохватился. Сунула загодя написанное письмо в сумку его коня. И ушла по Изнанке.Не умей я ходить между двумя мирами, я бы, конечно, от Рэндольфа никогда не смогла сбежать. Было немного страшно, но больше за него: как он будет один, среди людей, без знания, как и что у нас устроено, со своими слишком приметными глазами и без возможности в любой момент попасть в привычный мир. Но я надеялась, что фэйри справится.Так у меня разом появилась целая куча новых проблем. Как будто прежних было недостаточно. И главным вопросом стало – что же делать дальше? Возвращаться домой? Нельзя, там Блудсворд. Пытаться как-то устроиться на Изнанке? Сразу вспоминались слова Терри о том, что “ничейный человек – до
Элисон Небо нависало над менгирами вогнутой чашей. Свободная от снега площадка на вершине холма раскрывалась навстречу небу, вызывающая в своей наготе. Замшелые камни, что опоясывали холм полукругом, справа и слева упирались в серую скалу причудливой формы, у подножия которой стоял алтарь. Здесь даже пахло по-другому. Не морозом и лесом, но мокрым камнем и почему-то грозой. Я прошла меж двух каменных стражей и ступила на промороженную, бесснежную почву в клочках пожухлой травы. Это место… в нем было что-то знакомое, словно я бывала здесь, да позабыла – все стерлось, выветрилось из памяти. Разошлась сплошная пелена над головой. Из облачной толщи упало несколько косых солнечных лучей, подсвечивая путь к жертвеннику и сам алтарь – прильнувший к телу скалы, темный и бесконечно древний. Над ним нависала фигура, высеченная в скале. Просторный балахон скрадывал ее очертания также, как капюшон скрывал лицо. Бедра статуи перетекали в необработ
Машина лязгала, ходило бердо. Поблескивали десятки, сотни рычагов, от которых шли ремни и цепи к малым и большим колесам. Одни шестерни крутились так быстро, что сливались в сверкающее пятно, другие вращались медленно и степенно.– Я хочу поменять судьбу Рэндольфа, – с напускной храбростью, которой не ощущала, объявила я.– Тогда выбирай рычаг.– Какой? – я растерялась.– Любой. Ты же вносишь хаос в предназначение.Вот тут мне стало боязно. Но не настолько, чтобы отступить. Я трижды обошла кругом ткацкую машину, задерживаясь у каждого рычага. Наконец, сделала выбор и налегла руками и плечом на рукоятку большого медного колеса. Больно кольнуло у ключицы. Медленно, нехотя колесо стронулось с места. Я давила всем весом, чувствуя, как оно медленно поддается.Поворот, другой, третий. Маховик скрипнул, пришел в движение. Тронулся стоявший до этого маятник, затикал большой циферблат над головой. Сменили направлен
ЭлисонЛуч солнца погладил щеку. Я зажмурилась, не желая расставаться со сном. Кажется, снилось что-то хорошее, но бестолковая память выронила это “что-то” на полпути к реальности. Сон выпал, как зерно из дырявого мешка. Я заворочалась, пытаясь устроиться поудобнее, и в бок впился острый камень.Этого хватило, чтобы по-настоящему проснуться. Я села и поняла, что сижу на алтаре. Вокруг полукольцом возвышались менгиры, за спиной начиналась скала. Большая глыба камня, смутно похожая на фигуру в балахоне, нависала над головой.Как я могла заснуть здесь, на холодном, насквозь продуваемом всеми ветрами холме? Почему не замерзла насмерть, и как долго длился сон?Я со стоном слезла с камня, послужившего мне ложем. Кому бы из богов ни был посвящен этот храм, надеюсь, он не почувствовал себя оскорбленным подобным пренебрежением. Привычная тусклость красок вокруг подсказала – я нахожусь в реальном мире и это, пожалуй, было неплохо.
– Мне казалось, мы обсудили все еще четыре года назад, – она хотела, чтобы это прозвучало мягко, но получилось все так холодно. – Все кончено, Отто! Уходи! – Мужчина всегда выполняет свои клятвы. Я сделал это, – ответил незваный визитер, лаская ее шею. – И пришел подарить тебе свободу. Она презрительно сузила глаза: – Какую свободу? О чем ты? – Свободу от божественного проклятья, – он заговорил все быстрее, сбиваясь, путаясь, спеша выплеснуть что-то важное. – Я сделал это! Да, сделал! Меж нами больше нет преграды, любовь моя. Теперь мы сможем быть вместе. И вместе состариться… Она сняла его руку с плеча так, будто это было дохлое насекомое: – Ты болен, Отто. Я повторю то, что сказала еще четыре года назад: я не люблю тебя. Никогда не любила. Ты надоел мне. Уходи, или мне придется заставить тебя уйти. Мелькнула мысль дернуть шнур, вызвать слуг, но Юнона представила какие шепотки и сплетни ждут ее на следующий день и поморщилась.
Я никогда не отличалась особой гордостью, безумцам это не к лицу, но все же яма, в которую собиралась шагнуть, ужасала даже меня. Оставайся малейшая возможность попросить о помощи у родных или друзей, я бы воспользовалась ею. Но я была одна, за сотню миль от дома, без денег и любых бумаг, что могли бы подтвердить мою личность. Быть безумицей несладко, даже когда ты графская дочка. Мне не хотелось проверять, каково это – считаться в глазах окружающих чокнутой бродяжкой, верящей что она Элисон Майтлтон, поэтому я не пыталась смущать умы людей своей невероятной историей.Еще раз глубоко вздохнув, я отлипла от стенки и подошла к ступеням храма, встав чуть поодаль от городских нищих, положила перед собой шляпу. Дерево флейты в руках было гладким и чуть теплым. Я поднесла инструмент к губам, прикрыла глаза, и наш совместный вздох зазвучал по площади над головами прохожих…Я немножко училась играть на флейте. Не могу сказать, что у меня хорошо получалось. К тому
ФранческаВещь, когда-то бывшая ошейником, лежит перед нами на столе. Вид у нее откровенно жалкий – кожа измусолена и пожевана, хуже, чем штора в гостиной. Серебряный оклад вокруг маленького камушка по центру почернел, а по самому камню теперь змеится трещина, разделяя его наискось.Элвин, прикрыв глаза, водит руками над артефактом, пытаясь оценить его состояние. Я сижу рядом и стараюсь даже дышать неслышно, чтобы не помешать ему.Если он… если мы… если это еще возможно восстановить артефакт…Боги, пожалуйста, сделайте, чтобы это было возможным!Потому что если не получится, то я…За этим «если не получится» была злорадная улыбка вечности. Время, которое собирает с людей свою дань. Старость, которая придет за мной, чтобы разлучить нас.Навсегда.Почему, ну почему я была такой идиоткой?! Почему попросила снять ошейник? Почему не спрятала потом его как следует?
ВанессаЭтот человек прибыл в Гринберри Манор после обеда. Спешился, отдал поводья конюху, отдал дворецкому визитку и проследовал в гостиную.– Ждите здесь, – важно объявил дворецкий. – Я извещу миледи.Ожидание затянулось, но гость не выказывал признаков беспокойства. Он неторопливо обошел комнату, осматривая изящную обитую сафьяном мебель, буфет с резной дверцей, шелковые обои. Порой на его молодом и довольно привлекательном лице мелькала одобрительная улыбка. Остановился у клавикорда, откинул крышку и наиграл двумя пальцами первые аккорды популярного романса.Увлеченный инструментом, он не видел, как в дверях замерла женщина. Болезненно худощавая, со следами былой красоты на лице, которые угадывались даже под слоем белил и румян. Несколько легкомысленное платье, куда более уместное на юной кокетке, чем почтенной вдове, спорило с заметной сединой в рыжих волосах.Прежде чем войти в гостиную женщина бросила корот
РэндольфПо безмятежной лазури небес проплывали легкие, кучерявые облака. День выдался не по-февральски теплым, и в воздухе уже вовсю ощущалась близость весны.– Отрадный денек, – усмехнулся в бороду старик Хэтч. – Ишь, как все осело.Запряженная в телегу мосластая лошаденка, лениво брела по занесенной снегом тропе. Добравшись до тенистого распадка между двумя холмами, куда не проникали солнечные лучи, она замедлила шаг, а после и вовсе встала, демонстрируя всем своим видом немощь перед силами природы.– Треклятый снег, – ругнулся Ник Картер и снова спрыгнул с телеги, чтобы очистить обода. – Кончай прохлаждаться, бездельник, и помоги мне. Иначе, видит Тефида, нам вовек не добраться до Фалькон нест. Или ты хочешь заночевать в окрестных лесах?Хэтч засмеялся тонким, скрипучим голосом:– Куда торопиться, старина? Можно подумать, монашки ждут тебя после того, как на прошлой неделе у них
Звук снизу заставляет меня слететь по лестнице. Я почти вбегаю в холл, уже не заботясь, чтобы демонстрировать показное равнодушие.– Почему тебя так долго не было?!– Дела, – буркает он, едва удостоив меня взглядом, и поднимается наверх, тяжело опираясь о стену рукой.Я смотрю ему вслед, задыхаясь от возмущения. Я так его ждала, а он… он…Первый порыв – устроить скандал, потребовать внимания, надуться. Но тут внутри меня словно вспыхивает ярко-красная надпись «Нельзя!». И где-то в глубине сознания появляется другая Фран – более спокойная, взрослая. Появляется, чтобы вполголоса заметить, что у Элвина тоже есть желания и потребности. Что он выглядит вымотанным до последней степени. Что мужественно терпел все последние недели мои капризы. Что, кажется, с ним сегодня случилось что-то в той части его жизни, о которой он так мало рассказывает. И что неплохо бы поддержать его, или хотя бы не быть такой зако
В надежде сбросить погоню, я трижды переносила нас между мирами. Преследователь не отставал. Несколько раз над головой свистели стрелы. Одна вонзилась в ель над моей головой и разлетелась ледяными брызгами.Мы перелетели холм. Внизу от основного тракта отходила узкая тропинка. Фэйри, не колеблясь, направил коня по ней. Обернувшись, я увидела черные силуэты преследователей и своры гончих в призрачном свете огромной, зависшей над холмом луны. Впереди, вырвавшись на два корпуса, скакал всадник-великан. Он запрокинул голову, увенчанную раскидистой кроной оленьих рогов, и протрубил в рог.Тропка была занесена снегом, и мы сразу потеряли скорость. Свистели ветки, норовя хлестнуть по глазам. Я пригибалась, стискивала немеющими пальцами край седла. Свет луны почти не проходил сквозь нависшие кроны. Правь лошадью я, все закончилось бы плачевно, но Рэндольф видел в темноте лишь немногим хуже, чем днем.Конь под нами хрипел, клочья пены стекали по морде, сиплые выдохи подс
– Я помню ее, – Стормур скривился и брезгливо, носком ноги, перевернул тело на спину тело Кьяры. – Воровка.– И какие же счеты у воровки к регенту Хансинорского двора? – поинтересовался я с обманчивой мягкостью.– Не твое дело.– Еще как мое. Из слов Блудсворда я понял, что ему даром не сдалась эта вендетта. И будь любезен, раз уж я спас твою никчемную жизнь, поделись соображениями: с какой стати служанке так ненавидеть тебя?Стормур выдержал мой взгляд в упор. На высокомерном лице не дрогнул ни единый мускул.– Я был в своем праве, Страж. Она и ее подельник собирались меня обокрасть.– О, вот, значит, как? Обокрасть? И что же ты сделал?Я бросил еще один взгляд тело Кьяры. Спускавшиеся по плечу женщины шрамы здорово напоминали следы от волчьих клыков.Регент пожал плечами:– Я был излишне милосерден. Натравил на них псов. Вор прикончил двух собак, тогда я прика
Говорят, к встрече с Хаосом невозможно подготовиться. Как невозможно предсказать во что инферно превратит живую плоть. Это у магии есть пределы, Хаос же не ведает границ. В Братстве не принято говорить об этом, но прикосновение инферно – самый жуткий тайный кошмар любого Стража.Я ждал боли. Ужаса, смертного холода, полной утраты себя…Ничего не было. Гудящий черный смерч сжался, охватил вскинутую руку. Вой стал выше, пронзительнее, протез кольнуло холодом, перчатка съежилась и истлела, словно ее разъело кислотой. Расширенными глазами я следил за тем, как черная воронка сжимается, втягиваясь в ладонь. Давно утраченная кисть пульсировала, посылая то ощущения невыносимого жара, то нестерпимого холода, то резкой и мучительной боли. То, что было и не было мною – паскудная лиана, проклятый подарочек из долины Роузхиллс, сейчас жило своей жизнью. И оно поглощало инферно. Жадно, как страдающий от жажды пьяница поглощал бы дармовый эль.Спазм боли све
Она не ответила, но попятилась, не отводя от меня взгляда. Искалеченная рука нырнула к поясу. Метательный нож замер в воздухе на том же месте, где только что была игла.– Неправильный ответ, – я взялся за рукоять, одобрительно покивал, отдавая должное балансировке и качеству стали, и бросил на стол, рядом с иглой. – Давай лучше признаем, что первая попытка вышла откровенно неудачной, и попробуем еще раз.Кьяра отступила еще на шаг и наткнулась на стену. Взгляд служанки отчаянно перебегал с предмета на предмет, смуглое лицо побледнело и стало серым.– Знаешь, я никогда не пытал женщин. Я в принципе не очень люблю пытать. Но делаю это неплохо.– Чего ты хочешь? – ее голос дрожал.– Все того же. Информация о твоем хозяине в обмен на мое покровительство. Улыбаешься? Зря. Я не «регентский холуй», как ты изящно изволила выразиться. И мое слово немало значит среди фэйри.Не знаю, почему мне так
В чувство меня привела резкая боль в левой руке. Я стиснул зубы, сдерживая стон, и попробовал открыть глаза. Не получилось. Я почти не чувствовал собственного тела, за исключением давно отрубленной руки, которая болела так, словно снова отросла и сейчас ее кто-то медленно поджаривал на огне.Но эта боль была благословением, она будила, не давала потеряться в беспамятстве. Я напрягся и снова попытался приподнять веки. Проклятье, это было все равно что толкать четырехсотфунтовый камень. Простейшее действие удалось только с третьей попытки.Первым, что я увидел, было лицо хромоногой служанки. Гримаса ненависти уже сплозла с него. Сейчас она рассматривала меня, чуть наклонив голову набок. Потом протянула руку к моей шее и извлекла тонкую черную иглу.– Опять не рассчитала дозу, – равнодушно сообщила она. – Ты должен быть без сознания. Но паралич – тоже хорошо.Я скорее догадался, чем почувствовал, как женщина взяла меня за руку. В поле