Глава 3

Выражаются иногда про "зверскую" жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток. Тигр просто грызет и рвет и только это и умеет. Ему бы и в голову не вошло бы прибивать людей за уши на ночь гвоздями, если б он даже и мог это сделать. 

Ф.М Достоевский

«Вам нехорошо? Я выведу вас на свежий воздух». Они повторяли эту фразу один за другим, а я смотрела в их лица и понимала, что это не тот голос. ЕГО среди них нет. Выстроившиеся в шеренгу, с опущенными головами. Все как один молчаливые и покорные. И одна из таких «покорных» тварей отдала меня в руки врага. Без сожаления, пользуясь моей слабостью… как и те, кто воспользовались слабостью мамы Светы.

– Что здесь происходит? Что за цирк?

Обернулась, и дух захватило, когда увидела своего мужа. Стоит позади меня, как всегда подошел очень тихо, беззвучно и теперь смотрит так пристально, что от этого пронизывающего взгляда по телу бегут мурашки. Я нагло устроила допрос без него…. и за этим может последовать что угодно. Если я все та же «никто», я дорого заплачу за эту выходку.

– Госпожа приказала собрать всех охранников, которые были с вами в день ее исчезновения на ринге, – поклонившись, сказал Октай, –  и произнести «Вам нехорошо? Я выведу вас на свежий воздух».

Едва он произнес эту фразу, перед глазами мелькнуло опущенное лицо и учтиво протянутый локоть, предложенный, чтоб я на него облокотилась. Коренастая фигура, мощные плечи… Я узнала – это был он – ОКТАЙ! Начальник личной охраны Хана. Судорожно сглотнув, я обернулась к нему.

– Повтори еще раз!

– Что повторить? – взгляд метнулся от меня к хозяину, и на губах появилась дурацкая усмешка. Голову не опускает, потом спохватился и опустил. А меня начинает трясти мелкой дрожью.

– Повтори эту фразу. Скажи ее еще раз.

И дышать становится все труднее.

– Это глупости. Зачем мне ее произносить? Меня там не было, – снова метнул взгляд на Хана, руками нервно теребит рукава, то сжимая, то разжимая кулаки.

– Произнеси! – скомандовал Хан. – Она приказала – выполняй!

– Но… меня там не было, ты же знаешь, господин, я в тот день…

– ПРОИЗНЕСИ! Пока я не заставил тебя это сделать!

– Бред какой-то. Ладно. Ладно, я скажу. «Вам нехорошо? Я выведу вас на свежий воздух».

 Это был он. Тот самый голос. И этот человек. Я помню его лицо… пусть смутно, но помню. Оно всплыло у меня перед глазами. Зачёсанные назад волосы, выпуклая родинка возле левой брови.

– Он был там, – едва шевеля губами, сказала я и в нерешительности посмотрела на своего мужа, – я его слышала. Это он подошел ко мне и вывел на улицу. Этот человек…

– Ложь! Меня там не было! Ты приказал мне оставаться дома! Я бы не посмел ослушаться. Я…

Хан кивнул на Октая.

– Взять его!

– Что? – Октай растерянно смотрел по сторонам. – Это же… это абсурд! Только потому что какая-то девка сказала? Какая-то твоя русская шлюха указала на меня пальцем? Ты веришь ей, а не мне? Твоему преданному псу?

При слове «русская шлюха» к моим щекам прилила кровь с такой силой, что они вспыхнули, как после пощечин. Хан резко вскинул голову, и его верхняя губа нервно задергалась. Он повернул голову к склонившимся безопасникам.

– Данзан! – один из охранников поднял голову и поклонился, дальше Хан говорил по-монгольски, и я практически ничего не понимала. Только видела, как смертельно побледнел Октай, как округлились его глаза и затрясся подбородок.

Его схватили под руки, а он качал головой и вопил что-то, вырывался, потом бросился в ноги к Хану. Схватил его за ботинки, за щиколотки, прижался к ним головой. Что-то шептал, о чем-то молил, но Хан его отшвырнул ударом в лицо на несколько метров. Тяжело дыша, я смотрела, как Октая поставили на колени. Тот, кого мой муж назвал Данзаном, кивнул второму мужчине, они схватили бывшего начальника за голову, и у того потекли слезы из глаз.

– Госпожаааа, – взмолился по-русски, – пощадите! Молю! Пощадите меня!

     Я смотрела то на Хана, то на воющего на земле Октая.

– Тамерлан… может, не надо…

– Не уверена? Или точно слышала его голос? От тебя зависит – накажут его или нет.

– Как накажут? – тихо спросила у Хана, поймав его взгляд и чувствуя невыносимое волнение, как будто здесь и сейчас накажут меня.

– Ему отрежут язык за то, что смел назвать мою жену шлюхой, а затем отрубят голову за предательство.

Хладнокровно ответил мой муж. Я содрогнулась от ужаса и от того, каким спокойным голосом Тамерлан вынес Октаю приговор. Повернулась к мужчине, стоящему на коленях.

– Если признаешься, то тебя пощадят. Ты не умрешь. Я обещаю.

Краем глаза замечаю, как напрягся Хан, и чувствую, насколько напряжена сама, словно внутри все нервы натянуты струной.

– Да…да! Я выполнял приказ…

– Чей?

– Ваш, – Октай весь трясся, смотрел то на меня, то на Хана, молитвенно сложа руки, – вы прислали мне сообщение на сотовый – приехать срочно и следить за госпожой, а потом вывести ее к машине.

Хан нахмурился и шагнул к своему бывшему начальнику, схватил за шкирку.

– Что ты несешь? Когда я присылал такую смску?

– Когда были на ринге. Я точно говорю. Мне написали вы… с вашего сотового. Я вывел ее… вывел на улицу и посадил в машину. Так было написано…

– Бл*дь! – Хан замахнулся и наотмашь ударил Октая, тот снова отлетел назад и пополз прочь от своего палача. – Мне почему не сказал? Почему молчал? Почему, твою мать?!

– Когда понял, что не вы… я боялся… я… очень боялся.

Хан долго и витиевато выругался на своем языке и повернулся ко мне.

– Ты сама его накажешь. Он в твоей власти. Только помни – из-за него тебя могли закопать живьем. Как бы с ним поступила жена Тамерлана Дугур-Намаева?

Я смотрела, как Октай ползет ко мне, на четвереньках, склонив голову, как его пальцы впиваются в землю, как он скулит, и с уголка его рта стекает слюна. Омерзительная картина, когда от страха человек превращается в животное. Я склонилась к Октаю и тихо сказала.

– Я обещала, что ты будешь жить – я сдержу свое слово. Но больше я тебе ничего не обещала.

Я шла в сторону пристройки, пока он истошно кричал у меня за спиной. Шла и сжимала руки в кулаки, чтобы не обернуться, чтобы не передумать, чтобы не броситься к своему мужу молить о пощаде для этого человека. Последнее, что он заорал мне в спину, прежде чем навсегда лишиться возможности говорить:

– Будь ты проклята, сука! Будь ты проклята! Когда-нибудь он тебя закопает! Это ненадолго! Ты здесь ненадолго!

Шумно выдохнула и ступила на первую ступеньку лестницы, решительно дернула на себя дверь, и когда охранник попытался преградить мне дорогу, я просто прошла мимо и увидела, как мне навстречу быстро едет малышка Эрдэнэ, едет с такой скоростью, что колеса разворачиваются в разные стороны, и у нее не получается ехать быстрее.

 – Вера. Верочкааа. Моя Вера. Вернулась.

Обернулась к Хану, он смотрел на меня и на свою дочь, потом кивнул на окровавленного Октая, чтоб его унесли, а сам направился в сторону дома. Теперь мой муж знает, что я не виновата, но что от этого изменилось и изменится ли?

– Верааа. Ты вернулась. Вернулааась. Мне сказали – ты сбежала, сказали – никогда не придешь. А я ждала. Я все время тебя ждала.

И заплакав, обняла меня за ноги, прижимаясь мокрым личиком к моим бедрам. Тамерлан больше не обернулся, тяжелой поступью он шел к дому, а уже через несколько минут уехал.

***

– Эрдэнэ отказывалась есть. Все это время, пока тебя не было – она не ела.

Зимбага провела расческой по моим волосам.

– Он купил ей кучу игрушек, все было вышвырнуто в окно. Она требовала вернуть тебя обратно.

Пока женщина говорила, я видела перед глазами треугольное личико Эрдэнэ, залитое слезами, и мое сердце сжималось от жалости. Все будет по-другому. Она больше не заплачет от одиночества. Я рядом. Я вернулась и больше никогда не уйду.

Посмотрела на Зимбагу и кокетливо поправила лямку белого нижнего белья. Я еще ни разу его не надела с тех пор, как Хан выбрал его для меня несколько недель назад. Оно казалось мне слишком развратным, слишком прозрачным и вызывающим. Вера не такая. Вера скромная девочка, и она не умеет соблазнять мужчин. Но я больше не она… я буду другой, стану другой для него.

– Как ты думаешь, ему понравится кружево?

Женщина перевела взгляд на мои плечи, на едва прикрытую тоненькой паутинкой грудь, бурно вздымающуюся от волнения и предвкушения наступления вечера.

– Хан знает, что я не виновата и… и теперь все будет иначе. Теперь все должно вернуться… правда?

С надеждой посмотрела на Зимбагу, но та как раз складывала расческу в ящик комода.

– Ты вся ему нравишься, что бы ты не надела. – не глядя на меня, сказала она, а потом все же ободряюще улыбнулась мне через зеркало.

Я впервые готовилась к его приходу, впервые волновалась так, что перехватывало горло и дрожали колени, впервые ждала его и прислушивалась к каждому звуку снаружи. Не подъезжает ли его машина. Не слышны ли шаги на лестнице. Принимала разные позы на постели, то разбрасывая волосы по подушке, то собирая их на одну сторону, спуская лямку с плеча, оголяя ногу, то бедро, то кусочек груди. Что бы воспламенило его больше всего?

Не выдерживая, я нервно подбегала к окну, прижимаясь к нему пылающим лицом, всматриваясь вдаль. Пока не увидела пыль вдалеке и свет фар. А вот и он… возвращается домой. Ну и что, что так поздно. Плевать. Я дождалась, и сегодня мы начнем все сначала. Бросилась на постель, прикрылась покрывалом, закрыла глаза. Шли минуты, а шаги по лестнице не раздавались, где-то хлопнула дверь. Я полежала еще какое-то время, вслушиваясь в тишину, потом вскочила с постели, набросила халат и вышла из комнаты, спустилась босиком по лестнице, толкнула дверь кабинета и застыла на пороге – он валялся на диване и спал, запрокинув голову. Рубашка небрежно застегнута не на все пуговицы, волосы растрепаны, мощные, сильные пальцы свисающей с дивана руки касаются пола. Приблизилась на один шаг, потом еще на один, и ощутила, как сдавливает тисками бешено бьющееся сердце… и как хочется к нему прикоснуться.