Глава 3

США, Нью-Йорк

Оливер

— Мистер Кейн, ваш кофе, — раздается рядом бодрый энергичный голос. На свободном участке моего стола появляется кружка с ароматным напитком. — Эспрессо, черный, без сахара. Всё правильно? — симпатичная секретарша лучезарно улыбается мне, хлопая неестественно длинными ресницами. У нее темные, почти черные волосы, ярко-голубые глаза и маленькая родинка под правой бровью. Она милая и очень хочет мне понравиться, но это практически невыполнимая задача. Девушка абсолютно не в моем вкусе.

— Элис, — вспоминаю я ее имя и скупо улыбаюсь в ответ. Моя предыдущая секретарша пару месяцев назад уволилась в связи с переездом, а с новенькой мне толком не удалось поработать и познакомиться ближе. Последние недели выдались суматошными и богатыми на длительные деловые поездки. — Спасибо. Именно такой кофе я предпочитаю по утрам.

— Я очень рада видеть вас в офисе. Такая приятная неожиданность! — восклицает девушка. Я окидываю подчиненную недоумевающим взглядом. Что она имеет в виду? Вообще-то мое рабочее место находится именно здесь — в центральном офисе PULSE publishing holding, занимающем четыре этажа небоскреба на Манхеттене.

— Мисс Кейн говорила, что вы не появитесь до конца недели, — заметив мое замешательство, торопливо поясняет Элис. Мое внимание задерживается на полной груди, обтянутой фиолетовой блузкой. Мне не нравится цвет, но импонируют три верхние расстёгнутые пуговки, позволяющие рассмотреть влекущую ложбинку. Может, все-таки у девчонки есть шанс мне понравиться.

— Я вернулся раньше, — отвечаю с вежливой улыбкой, лениво мазнув взглядом по крутым бедрам, подчёркнутым узкой юбкой с завышенной талией, изящным щиколоткам и классическим лодочкам миниатюрного размера на высокой шпильке. Привлекательная Элис, очень. Особенно если присмотреться получше. Но меня сложно удивить приятными внешними данными, стандартной красотой и стройным телом.

В огромном многопрофильном холдинге работают тысячи безупречных сексапильных красавиц с престижным образованием и жадным взглядом. Яркие очаровательные голодные пираньи с белоснежными зубками, мечтающие оторвать кусочек красивой жизни, по какой-то необъяснимой причине, ассоциирующейся у них со мной. Эти наивные создания глубоко ошибаются, считая меня выгодным вариантом. Все что я имею, досталось мне без малейших усилий. Я не сделал  ничего, чтобы занять кресло владельца успешно функционирующего издательского холдинга.

Бизнес перешел мне по наследству от деда по материнской линии, которого я никогда не видел, пока тот был жив, но принял наследство, взял его фамилию, окружил себя профессиональными заместителями и ассистентами, постепенно научился разбираться во всех хитросплетениях и нюансах управления холдингом, хотя по большому счету это было необязательно. Я мог изредка появляться в головном офисе, присутствовать на общих совещаниях и подписывать требующие моей визы документы.

Функционирование всех направлений холдинга по сей день зависит от решений и компетентности назначенных на местах шеф-редакторов, одним из которых является моя сестра Гвендолен. Она с гораздо большим энтузиазмом влилась в коллектив компании еще во время учебы в Колумбийском университете, принимала активное участие во всех сферах деятельности холдинга, стажировалась у специалистов самого высокого уровня, посещала многочисленные светские мероприятия и пресс-коференции, где работали журналисты PULSE holding, чтобы иметь четкое представление, как создаются громкие новости и кричащие заголовки.

— Я могу быть чем-то полезна? — сверкнув кристально-белыми винирами, Элис бросает на меня наигранно-смущенный взгляд, несущий в себе противоположное значение. «Не хотите ли трахнуть меня, мистер Кейн?». Нет, спасибо. Не сегодня, Элис.

— Я оставил пакет новых договоров в приемной, на твоём столе. Их необходимо рассортировать и отправить подписанные экземпляры по указанным адресатам, — ухмыльнувшись мысленному диалогу, нейтрально распоряжаюсь я, продолжая откровенно рассматривать сексуальную секретаршу. Конечно же, она заметила, как я пялюсь на выдающееся части стройного тела, и сейчас активно пытается понять, что мной движет. Банальное любопытство или же искренний интерес.

Ни то, ни другое.

— Элис, оставь нас, — резко бросает ворвавшаяся в кабинет взволнованная и источающая негодование Гвен. Не взглянув на торопливо семенящую к выходу секретаршу, стремительно пересекает оформленный в исключительно-светлых тонах просторный кабинет и усаживается в кресло напротив, вперив в меня настойчивый раздраженный взгляд.

— Что это, Оли? — на стол небрежно падает вчерашний выпуск «PULSE OF LIFE», задевая кружку, и несколько капель черного кофе выплёскивается на белоснежное блюдце. Я неприязненно морщусь, отодвигаю газету в сторону и промокаю пролившийся напиток бумажной салфеткой.

— Осторожнее, Гвендолен. Мы не дома, здесь я твой официальный руководитель, а не старший брат.  Не забывай о субординации, — сухо выговариваю я. В обращённых на меня синих глазах сверкают слезы, уголки накрашенных губ предательски дергаются.

— Зачем? За моей спиной? — сдавленно выдыхает сестра, тщательно пытаясь сохранить самообладание. — Ты за этим ездил в редакцию «LIFE»? Знал, что я никогда не отправлю в печать макет с … этим материалом, — Гвен нервно тычет пальцем в газету.

— Ты - главный редактор “PULSE Beauty journal», —  напоминаю невозмутимо. — А статья, которую ты имеешь в виду, в журнале о красоте, моде и последних новостях в сфере искусства и шоу-бизнеса была бы абсолютно неуместна. Согласись? — она недовольно хмурится под моим проницательным взглядом. — К тому же, как владелец пятидесяти процентов акций, я имею полное право отправить в печать любой материал, который сочту нужным в обход решения главного редактора.

— Значит, ты не отрицаешь, что был в курсе? — вызывающе уточняет Гвендолен.

— Не отрицаю.

— Твоих рук дело? Ты автор статьи?

— Нет, Гвен. Не я.

— Только не говори… — округлив глаза, выдыхает сестра. Недоверие в потемневших глазах сменяется потрясением.

— Да, — подтверждаю я сестринскую догадку. Она издает сдавленный горловой звук. Растирает пальцами шею, словно ей не хватает воздуха.

— Почему ты позволяешь ему? — наконец спрашивает Гвен.

— Это его условие, — коротко отвечаю я, опуская взгляд в кружку с остывшим кофе. Мое спокойствие выводит Гвен из себя, и она переходит на крик:

— Какое к черту условие?!

— Не забывай, где мы находимся. Успокойся, Гвен, — строго оговариваю сестру. Она закрывает рот дрожащими пальцами, но надолго ее сдержанности не хватает.

— Как я могу успокоиться? — срывающимся шепотом говорит Гвендолен. — Мы итак чертовски рискуем, Оливер. Если кто-то начнет копать подноготную Дэниэла Кейна, и всплывет информация о нашей матери…

— Не всплывет, Гвен, — уверенно заявляю я, не дав сестре договорить. Она боится, что мы снова можем оказаться в центре скандала, но на этот раз женские опасения беспочвенны. Наша мать была единственной и, к сожалению, внебрачной дочерью Дэниэла Кейна, документально они не были связаны и никогда не встречались. Однако это не помешало Кейну помочь нашей семье начать жизнь с нуля, на новом месте. Дед действовал издалека, через своих поверенных, отказываясь общаться с нами лично, но в конечном итоге отдал дело своей жизни, недвижимость и огромные капиталы внукам от непризнанной дочери. Его мотивы до сих пор являются для меня необъяснимой загадкой, которую я вряд ли смогу решить, потому что тех, кто ее загадал, давно нет в живых.

— Почему он не оставит нас в покое, Оли? — подавленно всхлипывает Гвен. Я поднимаюсь из-за стола, чтобы утешить сестру, и она доверчиво бросается в мои объятия, тихо беззвучно плачет на моем плече, заливая пиджак горькими слезами, пока я успокаивающе глажу ее вздрагивающую спину. — Мы могли бы избавиться от него… — шепчет она едва слышно. — И от его чёртовой кошки.

— Мы не можем, Гвен, —  отзываюсь тихо. Я бы тоже этого хотел, но никогда не озвучу сестре свои мысли.

— Иногда я боюсь, что он убьет тебя и займет твое место, — едва слышно признается Гвендолен, цепляясь пальцами за лацканы пиджака, и с отчаянным страхом смотрит в мои глаза. — Я уверена, что он способен.

— Ты насмотрелась фильмов, Гвен, — улыбаюсь мягко, стирая ее слезы большими пальцами. — Ты знаешь меня с детства и всегда сможешь заметить подмену.

— Я не уверена, Оли, — Гвен освобождается из моих объятий и отступает в сторону, берет со стола газету, судорожно сжимая в руках. — Эта статья… Мне показалось…. Нет, я была уверена, — сбивчиво пытается сформулировать мысль. — Что ее написал ты. Только не понимала зачем. Он копирует тебя, понимаешь?

— Гвендолен, я должен кое-что сказать… — сделав глубокий вздох, отхожу к большому окну во всю стену и задумчиво смотрю на циркулирующий внизу неиссякаемый поток людей и машин. — За все время, что мы работаем здесь… — делаю паузу, чтобы решиться и продолжить. — Я ни одной статьи, ни одной заметки не написал сам. У меня нет литературного таланта, — голос звучит уверенно, но внутри поднимается протест и раздражение. Не просто признаваться в собственной несостоятельности кому бы то ни было. Даже младшей сестре, безоговорочно любящей меня. — Ты помнишь, что моим коньком всегда были точные науки. Я далек от творчества, от искусства. В отличии от … Дилана.

— Ты спятил, Оли? — спиной ощущаю ее изумление, слышу потрясенный вздох.

— Гвен, это его единственный шанс общаться с миром, — я пытаюсь объяснить? Черт, кажется, я действительно это делаю. Выгораживаю его, оправдываю себя за то, что поддаюсь на манипуляции Дилана, хотя заявлял обратное. — Он чудовище, Гвен, я знаю, — проговариваю быстро, прежде чем сестра начет возражать. Она не знает его так хорошо, как я. И слава Богу. Знать Дилана хорошо — смертельно-опасное удовольствие. — Но очень одаренное чудовище. Я собираюсь выпустить пробный тираж его рукописи в одном из издательских домов «Пульса». 

— Дилан пишет книгу? — недоверчиво спрашивает Гвен. Она ошеломлена. Сегодня день откровений. Для нас обоих. — Не наброски шизофренических фантазий? — ее шаги приближаются. Сестра встает рядом со мной и тоже смотрит на город. — Полноценную книгу с сюжетной линией?

— Да, я читал ее, Гвен, — киваю я, и мы одновременно поворачиваемся и встречаемся взглядами. — И это неудивительно, Гвен. Он прочитал почти все книги из библиотеки деда.

— Почти все время находясь в кромешной темноте. Как он это делает, Оли? — недоумевает сестра.

— Включает свет, — натянуто улыбаясь, поясняю я. Она удивленно хлопает ресницами. — Но есть подозрение, что Дилан умеет видеть в темноте не хуже, чем его кошка. 

— О чем она? — без тени улыбки напряженно спрашивает Гвен. — Книга, — дополняет, заметив замешательство на моем лице.

— О Шерри, — убрав руки в карманы брюк, я перевожу взгляд за стекло, бесцельно смотрю в окна небоскреба напротив.

— О кошке? Ты смеёшься? — снова раздражается Гвен. Я отрицательно качаю головой.

— Нет. О Шерил Рэмси, единственной выжившей девочке …. После общения с ним.

В кабинете воцаряется тягостное молчание. Боковым зрением вижу, как Гвен опускает голову вниз, сжимая ладони в кулачки, тут же пряча их за спиной.

— Есть еще ты. И я. Мы живем с ним. В одном доме, — тихо говорит она.

— Это другое, Гвен. Мы нужны ему, чтобы жить. Дилан не тронет нас, пока зависим. А зависим он будет всегда.

— Я хочу прочитать эту книгу, Оливер, — нерешительно произносит Гвен. — Она окончена?

— Нет, я видел всего несколько глав, но он допишет, — уверенно заявляю я, почувствовав сомнение в голосе сестры. Однако она удивила меня отсутствием бурных возражений и опасений, обусловленных вероятным содержанием в книги биографических моментов, касающихся нас всех.

— И под каким именем ты планируешь ее выпустить? — интересуется Гвен.

— Под своим.

— Он согласен?

— Да, — подтверждаю коротким кивком. — Это его решение. Дилан отказался от псевдонима и хочет, чтобы на книге стояло мое имя, — говорю я, чувствуя, как начинает неприятно тянуть связки и царапать в горле. Гвен безмолвно смотрит на меня. Я поворачиваю голову и встречаю ее задумчивый остекленевший взгляд. — Но есть еще кое-что… — нехотя добавляю я.

— Что? — настороженно спрашивает сестра, слегка сдвинув брови к переносице.

— Дилан хочет, чтобы над редактурой его рукописи работала сама Шерил Рэмси.

Шерри

Тишина в маминой комнате не вызывает отторжения, она кажется привычной, естественной и знакомой до боли. После ухода отца здесь всегда тихо.

Несмотря на серьезное заболевание, Дороти всегда щепетильно следила за порядком в своей спальне и во всем доме, ежедневно перебирала вещи в шкафах, складывая их идеально-ровными стопочками, натирала полы до блеска, раз в неделю мыла окна и меняла шторы, любила ковыряться в небольшом саду на заднем дворе. Рутинные и бытовые обязанности позволяли ей отвлечься от мучающих ночных кошмаров и тяжелых мыслей. Я понимала это и не мешала…

Сколько вечеров мы провели с ней здесь наедине, в односторонних попытках диалога с моей стороны? Осторожные ненавязчивые вопросы, откровенные признания, беспечная болтовня о событиях, случившихся за день. Она не слушала, занималась своими делами, а я не прекращала говорить, потому что звук собственного голоса напоминал, что я все еще жива и относительно здорова.

Маме было все равно, как прошел мой день, как обстоят дела в университете, с поисками работы, есть ли у меня подруги или парень, чего мне хочется от жизни, о чем плачу. Она все чаще уходила в свой вымышленный мир, где меня, к сожалению, не было, и вспоминала обо мне, возвращаясь оттуда на считанные часы. Самые ценные и счастливые часы, когда мама узнавала меня, говорила со мной и не называла именем сестры.

Когда-то я мечтала быть похожей на Руби, а сейчас ненавижу наше проявившееся в подростковые годы сходство. Ненавижу ее узнаваемые черты в себе, потому что их вижу не только я, но и мама, и отец, и старые знакомые, много лет сторонящиеся меня, как прокаженной. Я не злюсь на них, их реакция объяснима и понятна.

Как только я вернулась домой из больницы, все хотели помочь, поддержать, сочувствовали, утешали, но по мере того, как всплывали имена опознанных жертв Уолтера Хадсона и раскрывались новые обстоятельства дела Балтиморского маньяка, жалость в глазах людей сменялась ужасом. Я пугала их, как безнадежные раковые больные пугают здоровых людей, несмотря на то, что их недуг не заразен. Моя замкнутость, немногословность и отчужденность только усиливали разрыв между мной и вчерашними знакомыми, а мамино заболевание сделало пропасть непреодолимой. Когда ушел отец, нас стали подчеркнуто игнорировать, записав обеих в ряды психбольных, но и сейчас до меня периодически доходили отголоски пересудов и сплетен соседей.

Сложнее всего приходилось в школе, где я была изгоем, невидимкой, белой вороной. Со мной общались только отчаянные и бунтари, на спор или ради извращенного любопытства. Самые распространённые вопросы смельчаков: видела ли я, как убивали мою сестру, и что успел сделать со мной Хадсон. Даже если бы я захотела удовлетворить нездоровый интерес сверстников, не смогла бы рассказать больше, чем написано в полицейских отчетах. Мое милосердное подсознание защитило меня от безумия и ночных кошмаров, стерев память о тех днях, что пришлось провести в логове Хадсона. Жаль, что подсознание мамы не сделало того же самого для нее. Возможно, причина безумия Дороти заключается в том, что она хотела помнить…

Я сажусь на аккуратно заправленную кровать и провожу пальцами по подушке и бежевому мягкому покрывалу, ложусь на середину кровати, копируя привычную мамину позу. Вытянутые ноги и опущенные вдоль тела руки, слегка теребящие ткань покрывала. Вся стена напротив завешана семейными фотографиями, сделанными до исчезновения Руби. Их так много, что рябит в глазах, давит на грудь неподъёмным грузом. Алтарь памяти, который мне не позволили убрать. Я пыталась, и не раз, но мама впадала в нервную истерию, и я возвращала снимки в рамках обратно на стену.

 В комнате стоит густой сладковатый цветочный аромат, пропитавший все вокруг, включая постельное белье, занавески, одежду. С небольшого диванчика у окна смотрят на меня пустыми глазами мягкие игрушки и куклы, которыми играла Руби в детстве, ее любимая розовая толстовка с капюшоном, на тумбочке последний прочитанный старшей сестрой журнал с заломленной страницей, баночки с ее косметикой, расчёска, пудреница, старый флакон с любимым ароматом духов и новый, точно такой же. Это тот самый аромат, витающий в воздухе.

Все вещи Руби лежат нетронутыми в шкафу, в ее комнате, куда я не заходила много лет. Я не хочу и не могу себя заставить сделать это. Во мне живёт какой-то суеверный страх, что сестра все еще там. Что стоит мне открыть дверь, я увижу ее темные раскосые глаза и услышу слегка насмешливый голос: «Брысь отсюда, Шерри».  Руби любила подтрунивать надо мной, как обычно старшие сестры цепляют младших, а я до жути любила сестренку и немного завидовала ее красоте и легкости, с которой Руби давалось все, за чтобы она ни бралась, и тому, как ее любили все без исключения. Она была яркой, энергичной, шумной, смешливой, сумасбродной, влюбчивой и склонной к эксцентричным поступкам. Живая, настоящая, отчаянная. Руби была невероятной, особенной и даже боль своим близким доставляла особым изысканным способом, и страдала она тоже красиво, драматично, на разрыв.  Когда она плакала, мы из кожи вон лезли, чтобы заставить ее улыбнуться. А если не выходило, то плакали вместе с ней.

Руби была солнцем, порой безжалостным и жгучим, а иногда теплым и ласковым, и когда оно погасло, мир обратился во тьму и холод, наполнился безысходностью и унынием. Когда ее не стало, наш дом умер вместе с ней. Мы все лишились части души и сердца, осиротели и не смогли смириться с утратой.

Лежа на постели матери в окружении вещей, напоминающих о старшей сестре, вдыхая запах ее любимых духов и глядя на фотографии, с которых беспечно смеется постепенно взрослеющая красавица Руби Рэмси, я ощущаю жуткое опустошение и тоскливое одиночество, затаившееся в каждом уголке дома. Контраст между счастливыми лицами на снимках под стеклом и суровой действительностью безжалостно резок и неумолим. Если бы можно было вернуться назад и прожить те легкие радостные дни снова… Остаться там, где мы все верили в чудесное будущее, особенное для каждого… Невозможное для Руби, погрязшее в безумии для Дороти и неопределённое для меня.

Самым стойким оказался отец. Нельзя категорично сказать, что он бросил нас с мамой, предал или забыл. Нельзя обвинить человека в том, что он выбрал жизнь и воспользовался шансом обрести новое счастье, решился переступить черту, сделал шаг вперед, вырвавшись из жуткого скорбного вчера. Нельзя заподозрить отца в слабости или лицемерии. В какой-то мере он оказался сильнее нас. Эгоистично и неправильно судить его за это. Я знаю, что папа тоже был убит горем, он как мужчина еще острее чувствовал свою беспомощность, неспособность что-либо изменить и вину за то, что не сумел защитить и уберечь семью от трагедии. Общее горе не всегда сплачивает и объединяет. Чаще оно обладает противоположным эффектом, погружая каждого в индивидуальный котел боли, отталкивает друг от друга некогда родных и близких людей, рвет самые крепкие нити, разрушает изнутри, отравляет…

В меланхоличный поток мыслей врывается вибрирующий рык мобильного телефона. Я вздрагиваю от неожиданности и тянусь за ним к тумбочке. В списке моих контактов не наберётся и десяти человек, еще меньше тех, кто мне хотя бы изредка звонят. Пару секунд я с опаской гипнотизирую экран телефона с высветившимся незнакомым номером. Вдруг это из клиники по поводу мамы? Хотя чаще с неизвестных контактов прессуют разного рода продавцы услуг и дурацких товаров. Однако пока существует первый вариант, сбросить вызов нельзя.

— Шерил Рэмси? — официально произносит приятный женский голос, стоит только нажать зеленую кнопку. Я напрягаюсь всем телом, ладони мгновенно становятся влажными.

— Да, это я, — сглотнув, хриплю я.

— Меня зовут Гвендолен Кейн, я главный редактор PULSE Beauty journal, — представляется собеседница, и меня топит облегчение. Даже свет в спальне кажется ярче и теплее. — Университет Балтимора рекомендовал вашу кандидатуру по программе распределения для трудоустройства в нашем холдинге. Мы отправляли вам анкету, но до сих пор не дождались ответа, — сообщает Гвендолен Кейн. Я возбужденно подскакиваю на кровати, едва не выронив телефон.

— Да, я собиралась позвонить вам, — бормочу срывающимся голосом. — Я не заполнила анкету, потому что…

— Это неважно, — меня бесцеремонно затыкают. — Я хочу пригласить вас на собеседование.

— Я согласна, — отвечаю быстро. — В Нью-Йорк?

— Да, адрес главного офиса «Пульс Холдинг» у вас есть?

— Да, — автоматически киваю я. — Когда?

— Завтра сможете приехать?

— Смогу, — закусив губу, соглашаюсь я. — Вакансия стажера? — уточняю на всякий случай.

— Нет. У меня для вас есть индивидуальное предложение с выгодными условиями. Я уверена, что они вас удовлетворят больше, чем те, что указаны в анкете, — уверенно говорит Гвендолен. У нее очень молодой голос, я почему-то уверена, что мы почти ровесницы. Главный редактор звонит мне лично. С ума сойти.

— Я буду рада рассмотреть ваше предложение, мисс…

— Мисс Кейн. Можно просто Гвен. Я жду вас в два часа дня. В приёмной сообщите, что вы к главному редактору, и секретарь поможет сориентироваться. Всего доброго, Шерил. До завтра, — лаконично прощается со мной просто Гвен и сбрасывает вызов. Ошалев от неожиданности, я какое-то время слушаю короткие гудки в трубке, пытаясь осмыслить, что только что произошло. А потом выскакиваю из комнаты и со всех ног несусь в свою комнату собирать вещи, потом бегу к миссис Блум, чтобы поделиться радостной новостью и передать дубликат ключей от нашего дома.

— Мэри, я так волнуюсь, — встревоженно озвучиваю свои внутренние страхи. — Не хочу оставлять маму одну. Вдруг мне придётся задержаться…

— Шерри, милая, — мягко произносит соседка, поглаживая толстый бок развалившегося рядом с ней спящего бульдога.  — Дороти в больнице. В безопасности. Под наблюдением. Ты всегда можешь связаться с лечащим врачом. В выходные будешь приезжать и навещать ее, а за домом мы с Сэмом присмотрим. Поезжай и ни о чем не переживай, — ободряюще улыбается Мэри. — От таких предложений не отказываются. Это Нью-Йорк, детка. Другой мир и шанс на новую глянцевую жизнь. Я верю, что у тебя все получится.

— Спасибо, Мэри. Ты всегда находишь правильные слова, — сердечно благодарю добрую женщину. Она крепко обнимает меня, и мне кажется, что я успела увидеть выступившие слезы на ее глазах.

— Я буду скучать по тебе, Шерри. Не забывай о старушке Мэри. Звони мне иногда.

— Ты торопишь события. Меня еще не приняли.

— Главный редактор не будет звонить каждому кандидату на вакансию. Скорее всего, предварительное решение в твою пользу уже вынесено.