Это был удав?! Быть того не может... Сердце моё замерло. Глядя на с силой пещерного человека соскоблённую побелку, я поняла, что попала. Во рту пересохло. Как теперь идти на работу?! С газовым баллончиком или в сопровождении кого-нибудь большого, с дубинкой и гранатомётом? Жаль, я не Джон Коннор и личного терминатора мне из будущего никто не пришлёт.
Я зашла домой. Споткнулась о кота. Он возмущённо мяукнул.
В голове не укладывалось: три раза ночью приходил, вандал этот...
Я провела пальцем по запотевшему стеклу кухни, и сама собой вышла буква «М». Я смутилась и быстро стёрла её ладонью. На моём быстро собранном чемодане Славик клятвенно пообещал заботиться о коте и канарейке. И бугенвиллию поливать.– Будь умницей, систер, – чмокнул меня брат в макушку и пошёл открывать на звонок.Это был Михаил. –
Париж! Как много в этом звуке... И в воздухе, и в улицах, и в голубом небе с разлетающимися кудрявыми облаками... Много всего, но больше всего – радости! Да-да, в моём сердце снова проснулась радость: я в Париже! Я так давно мечтала, читала, представляла, и вот он – передо мной! С одинаково подстриженными деревьями, с сочно-зелёной травкой на газонах, с церквями и аббатствами, с ровными стрелами-проспектами, застроенными красивыми старинными зданиями с закруглёнными крышами. Серые, с арочными окнами, они были аккуратно надеты на макушки домов, словно любимые беретки французов. С причудливыми фонтанами, дворцами, скульптурами, изображающими по большей части обнажённых женщин. Французы! Этим всё сказано!
Странно. И весело, и... даже слов не могу подобрать, как! Не помню, когда я так себя чувствовал – вдруг легко и правильно. У неё, кажется такой дар – заставлять меня ощущать забытое и в то же время что-то новое, совершенно непонятное. Словно прыгаешь с тарзанки и в последний момент вдруг понимаешь, что никто не проверял, надёжно ли она привязана. И летишь чёрт знает с какой высоты вниз. Радость, адреналин, головокружение и подспудный страх... сейчас как грохнешься на камни под обрывом... Чем больше мы шли, тем проще становилось внутри. Будто я вдруг стал легче на вес самого себя. И пока не знал, что с этим делать... Наверное, ей действительно нечего прозябать в моей фирме – она актриса, талантливая, сумасшедшая. Но и на сцену не пустил бы. Навидался я этих актрис, певичек... разврат сп
Его ладони поддержали мою спину. Я оказалась так близко к Михаилу, что больше нельзя было уверенно сказать, чем меня сносило сильнее – дурацким стулом под ноги или электричеством, пляшущим в теле под его взглядом. Я извинилась, сама не знаю, почему. Он чуть склонился и... объял мои губы своими. А-а, что он делает?! Переборщила с режимом мгновенной разморозки?! Я не хотела... – вскричал разум. А сердце вспыхнуло, словно в него попала искра. И запело, будто только так и было правильно. Мысли потерялись, веки закрылись сами.Его губы были такими тёплыми, нежными, руки касались волос и спины так ласкающе и трепетно, что стало всё равно, что целоваться секретарше с боссом – это моветон. Он прижимал меня к себе, и было не разобрать, где заканчивается моё «Я» и начинается его; где небо и где земл
Первой моей мыслью было: «Да что она из себя возомнила?! Опять эти её штучки?! Ну, уж нет! Мы ещё посмотрим, кто кого!» Но раздражение тут же прошло, едва я увидел в её глазах суровую решительность котёнка, не уверенного, правильно ли поступает. Умилило. И я сказал:– Я не обижу тебя. И принуждать не стану.Конечно, можно было не останавливаться, и она бы уступила – я же видел. Но мне нужно больше, чем один раз. Гораздо больше! Так что я и потерпеть могу. Кажется...Потому я дал ей передышку. Тактика уступок в переговорах всегда действует. Её ещё называют «Салями», как колбасу, которую лучше всего есть, нарезав тонкими кусочками. Небольшие уступки приносят удовлетворение контрагенту, а тебе не сразу, но дадут желаемое. Сполна. Поэтому сегодня «тиран не тиранит», вот так!
Тренькнуло оповещение в электронной почте телефона, и я проснулась. Солнце нещадно залило комнату светом, заставив меня тут же зажмуриться и прикрыть глаза рукой. Вспомнилась ночь, Миша, его жаркое нетерпение и головокружительная страсть. Мурашки пробежали по моей коже. Однако вместе со сладостной негой в разум ворвалось громкое «Ой». Замельтешили мысли, как курьеры со срочными пакетами: а что будет сегодня? Каким будет Миша? А любит ли он меня? Потому что я, кажется, да... Нет, наверняка да! И от этого факта можно было с ума сойти! Мурашки по спине поползли в другом направлении.Боже, я и правда сошла с ума! Что скажет Даха?! Но ведь она не знает его другим, таким, как я! Расскажу ей, и она меня поймёт, мы ведь лучшие подруги!И сразу стало стыдно перед Мишей за придуманную мной авантюру – придётся краснеть и признаваться. Но, с другой стороны, иначе бы мы с ним не
В Лувр меня не пустили. Хотя какого чёрта я там забыл? Посмотреть, как все делают селфи с Моной Лизой? Уже видел. Смешно, да. Даже Моне Лизе смешно – сидит за стеклом, улыбается. Но меня туда понесло, потому что Вика бы пошла. Она щебетала о Лувре, я запомнил. И про Центр Жоржа Помпиду. Вот он меня рассмешил: да на моём заводе тоже все коммуникации наружу вынесены и трубы в разный цвет покрашены, но я же не делаю при этом умное лицо! Я железное делаю, как Вика сказала...А вообще, что она придумала? Дарью спасать... Глупая. Да кто держал её, эту Дарью? Я просто грамотно мотивировал, чтобы нормальную замену поскорее подобрала, а не то, что кадры подсовывали. Я расхохотался в голос: и ведь нашла! Ага, и я нашёл – Вику! И тут же сердце сковало: а где те
После драки кулаками не машут, хотя у каждого из нас силён «лестничный ум» – l'esprit d'escalier, как говорят французы. Но всё уже случилось, и мы носим боль за пазухой, подкармливая обиды задним числом и продлевая их всеми этими «бы». Мудрецы говорят, что это пустое, но все обиженные повторяют ошибки – даже те, кто обчитался мудрецов. Потому что больно.Вот и я мучила себя: «Надо было уйти с гордо поднятой головой... Не стоило показывать ему мои слёзы. Нужно было вчера сразу развернуться и отправиться жить к Дахе, и ничего бы не произошло...»– Что он сделал? – спросила меня Даха в машине тихонечко, не зная, что мой мир разломился на «до» и «после».
Париж, Сен-Дени, 17 ноября, 19:55В изящном портфеле, который держала в руках Даха, хранились документы к проекту, выстраданному за последние полгода. Дахе казалось, что под тёмно-коричневой кожей спрятаны её и Викины бессонные ночи за переводами, страдания конструкторского отдела, инженеров, проектировщиков, муки Вениамина Сергеевича из отдела спецпроектов, рычание, гнев, идеи и надежды совсем недавно ненавистного Михаила. Оттого портфельчик оттягивал руку. Но ещё там были новые рабочие места, увеличение зарплат и инновации, до которых даже мэтры насосного рынка не догадались. И главное – благосостояние готовой появиться на свет семьи Черенцовых, возможность Вики и Миши приезжать в гости, делать то, что хотят, и многое другое. Слишком многое!– Даша, это водевиль! Нет, я точно не стану этого делать, – сказал Маню, стоя в смокинге у дверей во дворец.
– Всё хорошо, – нагло соврал я Вике, когда её глаза расширились на пол лица.Руки у самого дрожали, но паника – последнее, что нам нужно. Вдохнул-выдохнул. Попробовал открыть дверь со своей стороны. Заклинило.– Да что ж хорошего? – пробормотала она.– Мы живы. У нас есть воздух. Сухая, тёплая одежда. Уже много. И снаружи стихло, лавина прошла, а нас не снесло в пропасть. И не снесёт. Не бойся, – сказал я уже чуть более нормальным голосом, судорожно вспоминая всё, что читал по правилам лавинобезопасности. Там было сплошь про лыжников, погребённых в снегу, а не про машину целиком. Ничего, будем рассуждать логически. – Вика, отстегнись и попробуй дверцу открыть. Спокойно.– Не получается, – сказала Вика.
Пятница, 17 ноября. Париж– Что-то их до сих пор нет, странно, – отойдя от высокого окна, пробормотала Даха Маню, закопавшемуся в своём компьютере, в их уютной квартирке, где антиквариат уживался с современностью порой даже чересчур демократично.– А? Что? Да всего три часа дня, не волнуйся, – рассеянно ответил он, взлохмачивая свою и без того кудлатую шевелюру и отвлекаясь от громадного монитора, стоящего на бюро восемнадцатого века с позолоченными львами по углам и на ножках.– Вот именно. Три, – сказала Даха. – А они выехали в пять утра из Шамони.– Откуда ты знаешь?– Мне Вика в
Я отстранилась от Миши и попросила:– Пообещай мне.– Что? – хмельной от поцелуя и усталости спросил он.– …что если мы поженимся...– Если?! – взлетели возмущённо его брови вверх, словно я произнесла что-то ужасное.– Прости, когда мы поженимся и даже до того, ты всегда будешь помнить, что ты не один. И о тебе думает кто-то ещё. И переживает, когда ты рискуешь. Да, ты прав, ты должен принимать решение сам, я вмешиваться не буду, но просто помни об этом! Всегда! – с пылом потребовала я.– Странно... – его глаза вглядывались в меня, словно искали за моими зрачками что-то.&ndash
«Быть можно дельным человеком, И думать о красе ногтей»1, Иль в лыжах прыгнуть с вертолёта Чтоб получить... люлей.Приблизительно так я думала последние два часа. А прошло уже почти пять. В промежутках между паникой, холодком между лопатками, попытками отшучиваться и улыбаться Дахе и Маню. Сначала я даже немножко покаталась, коряво – стиль «каракатица на выезде». Слегка даже начало получаться.Вокруг шаталась совершенно разномастная и разноцветная публика: горнолыжный курорт Шамони, и правда, пользовался популярностью. Кого здесь только не было: подгулявшие хиппи, н
– Ну здравствуй, девушка-праздник, – сказал Егор и расцвел на все свои тридцать два голливудских импланта. – Умница! А ты знала, куда ехать – в самую красоту из нашей ростовской слякоти. Такой кайф вокруг: горы, парапланеристы... Лучше могут быть только горы, там наверху. Поехали?«За каким лешим его сюда принесло?» – подумалось мне, но вслух я сказала:– Ага, и тебе не хворать. Нет, я уж лучше тут. Я только учусь.Даха удивлённо воззрилась на меня, потом на лысого, идентифицируя в нём владельца бизнес-центра.– Здравствуйте, Егор Дмитрич, – обозначила себя Даха.В его лице мелькнуло недоумение, потом он узнал в раскрасневшейся от морозного солнца весёлой блондинке офисную мышь из
Мы с Мишей сидели оба, блаженные и пьяные, глядя друг на друга влюблёнными глазами. Кажется, никого на свете не существовало красивей него... Судьба подкралась незаметно в виде Дахи со стаканом воды. Бамц донышком о тумбочку рядом. Словно цунами в мир с сердечками.– Товарищи, я, конечно, всё понимаю, – сказала подруга. – Но полчаса целоваться без остановки – это даже по меркам Маню перебор. А он француз, между прочим. Поцелуи у них придумали. И я уже устала стоять на кухне, Вика, пей воду.Маню вошёл следом со смущённой улыбкой, словно извиняясь перед нами за свою femme1, ибо по его французистому мнению ничего, более святого, ч
В квартире на улице Грёз пахло грозой и мужским парфюмом от Булгари.– Мне всё равно, с кем ты спишь, – продолжил свою тираду отец. – Но мне не может быть безразлично, кого ты приведёшь в семью. И что потом эту семью перемажут грязью.Во мне всё вскипело: это он о Вике так?!– Ты сам не слишком церемонился с выбором, оттого и подобные страхи, – отрезал я.– Ни одна из моих женщин не светилась в прессе! – парировал отец. – Сошлись-разошлись, и всё. Как в воду канули. Личная жизнь моей семьи была, есть и останется за семью замками для всех, кто снаружи. Она – табу! С твоей Викторией Ивановой такого не будет! Она уже тебя прилюдно оскорбила. И ты проглотил. А знаешь почему? Потому что она перед этим очень хи
– А почему я удав? – спросил я.Вика чуть не поперхнулась кусочком ароматно-пушистой сдобы, свёрнутой в круассан. Закашлялась. Я поднёс к её губам чашку с латте.– Запивай скорее.Она послушалась.Вокруг нас курлыкали французы. Кафе было мелкое, обычное – деревянных столиков натыкано по три на квадратный метр, стулья толпой, запах кофе и ванили, на полу – чёрно-белая плитка. И при всём том уютно и празднично. И постоянно так хорошо, что смеяться хочется или целовать её. Может, над Парижем распыляют что-то такое, из серии веселящих афродизиаков?На розовых губах Вики осталась нежная белая пенка. Съел бы.– Так почему я удав?Вика, кра