Часть 1 - Глава 3

III

После окончания вуза я поступил в аспирантуру на той же кафедре отечественной истории, на которой защищал свой диплом. Почти сразу на этой кафедре мне предложили «нагрузку»: целую ставку ассистента. Так вообще-то случается нечасто, но дело было в том, что один из старейших, уважаемых преподавателей кафедры в августе 2005 года (года, в котором я закончил вуз) умер, и искать кого-то кроме молоденького аспиранта было уже поздновато.

Я переехал из студенческого общежития в аспирантское (здесь мне позволено было иметь целую комнату на меня одного) и год прожил в нём. К концу того года моя мама, торговая сеть которой процветала, закончила строительство своего загородного дома и переместилась туда окончательно, великодушно оставив в моё распоряжение квартиру на улице Загородный Сад, которая теперь казалась ей такой невзрачной. Увы: она сохранила у себя ключи и не стеснялась именно своими ключами открывать дверь, когда была в городе.

Моя диссертация была посвящена истории отечественного театра. Тема меня увлекла, на целый год я погрузился в архивную работу с головой. Добровольное моё монашество всё ещё продолжалось, да и не было, признаться, никаких причин отбрасывать его. Впрочем, «причины» не появляются сами, под лежачий камень и вода не течёт, это я отлично понимал, но никакого желания не испытывал расталкивать локтями соперников и распускать цветные перья на рынке женихов, на этой Vanity Fair, которая от века к веку остаётся неизменной в своей почти первобытной пошлости.

Продолжалась моя санньяса и весь второй год аспирантуры, уже к январю которого (январь 2007 года) диссертация была вчерне написана. Говоря откровенно, написание текста диссертационного исследования едва ли занимает больше четырёх месяцев чистого труда, и отводимых на него государством трёх лет «съ лишкомъ довольно», как говаривали в старину. Это — при условии, что у соискателя есть интерес к работе, а если интереса нет, стóит ли насиловать себя? Но вот неприятные, хоть и обыденные вещи стали твориться с моей диссертацией. Она застряла на этапе бесконечных переделок и согласований с научным руководителем. После каждой переделки текст становился чуть больше в объёме, но мне сложно было отделаться от ощущения, что первоначальный авторский замысел размывается, что академическому сообществу делаются уступки, что масса этих уступок может в один момент стать критической и ничего не оставить от моего авторства и от подлинной новизны.

После восьмой по счёту переделки (шёл март 2007 года) Анатолий Павлович, мой научный руководитель, сказал мне откровенно:

— Вы слишком поспешили, Володя. Так быстро диссертации не пишут. Это просто неприлично. И то, что Вы сдали два кандидатских в первый год, философию и историю, — тоже не очень прилично. Не поступают так! Теперь я не знаю, что делать с Вами. Положа руку на сердце, работа состоялась. Текст вполне диссертабелен. И я знаю, что уже на этот год Вы наметили расквитаться с кандидатским минимумом по немецкому языку. Как он у Вас, кстати, зэр гут? Или, наоборот, швах? Но это, извините, был посторонний вопрос. Что дальше: выводить Вас на предзащиту? И это в начале третьего года? А другим соискателям, как думаете, не обидна будет эта ваша прыть? Уважаемые люди, директора школ, начальники отделов в департаменте, годами, десятилетиями не могут защититься! Кроме шуток: у меня есть соискатель, который уже девять лет мается, бедолага! Трёх руководителей за это время сменил… И тут как из-под земли выпрыгиваете Вы, такой, простите, пожалуйста, безусый сморчок, и творите этакий кульбит! Не возникнет в уме всех этих уважаемых людей мысли о протекции? Но даже если не возникнет: простое человеческое чувство зависти Вы вовсе исключаете? И в то, что это простое человеческое чувство Вам способно сильно повредить, тоже не верите? Ах, Володенька, наивный Вы человек! Ну, что Вы молчите и глядите на меня своими честными глазами?

— Я продолжу работу над текстом, Анатолий Павлович, — отозвался я глухо. Научный руководитель пожал плечами.

— Ордена не заслýжите, имейте в виду, — только и ответил он.

Всего текст моей несчастной диссертации и моё терпение до августа 2008 года выдержали девятнадцать редакций. Впрочем, я всё больше и больше запаздывал с отсылкой очередного варианта: мне перестала быть интересна тема, изученная вдоль и поперёк. (Так, по крайней мере, тогда мне казалось.) Моя сила искала выхода, мужская сила в том числе. Не в одном половом смысле: хотелось банально кому-то набить морду, и пусть меня извинят за этот прозаизм. Я записался в секцию борьбы и уже в двадцать пять лет за какой-то год с небольшим раздался в плечах, «заматерел». Даже тон голоса у меня изменился. Коллеги заметили эти изменения; коллеги-женщины теперь останавливали на мне выразительные взгляды, но ведь они все были замужними, эти коллеги… Да и монахом я всё ещё продолжал себя считать, правда, всё с меньшей убеждённостью.

Случилась и ещё одна неприятность: за кандидатский экзамен по немецкому языку мне влепили «тройку». Не то чтобы я был мастером беглой речи, родной в устах Шиллера и Гёте, но и хуже прочих себя не ощущал. Поступило распоряжение, видимо, меня окоротить, указать мне как выскочке моё место. Беда невелика, но скверное было в том, что по достаточно безумному решению учёного совета нашего вуза соискатели, сдавшие хоть один экзамен на «удовлетворительно», лишались права на аспирантскую стипендию. Как раз экономический кризис был в разгаре, расходы решили «оптимизировать». А ведь эта стипендия помогала мне выживать, учитывая копеечность моей зарплаты ассистента! Не могу сказать, чтобы я откровенно голодал, но рассчитывать приходилось каждый рубль. Я не жаловался на здоровье, но вздумай я, к примеру, обратиться в платную поликлинику, мне пришлось бы вспомнить молодость и подрабатывать частными уроками. Обидно, очень обидно. Да и вообще: я, пожалуй, слишком много трудился. Являлся куратором двух групп, руководил студенческим кружком… И это — ради денег, которые едва позволяют ноги не протянуть с голоду? «Есть люди, которым ещё хуже, — убеждал я себя. — Ты мог бы работать в школе и садиться на намазанные клеем стулья». Но ощущение несправедливости не оставляло.

Моя аскеза не закончилась в какой-то один день: она просто в течение этого третьего года соискательства растворилась, утекла сквозь пальцы. Я не отбросил идеалы юности, не проклял их, не оттоптался на них, крича о том, что меня обманывали, как сделали иные мои друзья. Я просто всё реже перелистывал свой «молитвенник» и о медитациях вспоминал всё реже. Да и то: много ли проку в самовольных малограмотных упражнениях без руководства опытного наставника? Так я себе внушал. Чувство вины за совершившееся в начале студенчества мало-помалу тоже перестало меня высасывать, да уж и так ли велика была вина? И, наконец, санньяса — какая ещё, к чёрту, санньяса? Что такое санньяса? Дайте мне женщину, кричал организм, любую!

Летом 2008 года я пригласил на вечеринку по случаю окончания аспирантуры нескольких старых друзей, их подруг и подруг их подруг. На той вечеринке у меня случилось несколько беспорядочных знакомств, в результате чего я подцепил гонорею, от которой ещё три месяца лечился. Некрасиво, правда? Никакой гордости при этих воспоминаниях я не испытываю. Но из песни слова не выкинешь.