22
Восемнадцатого марта, в среду, едва я закончил заниматься Клавдией Ивановной и выпроводил её, в кабинет постучали, затем дверь приоткрылась, просунулось любопытное, весёлое лицо Тани.
— Можно?
— Дурацкий вопрос, Таня!
Сестра впорхнула в кабинет, присела, быстрым движением огладив халатик.
— Я вам сейчас такую интересную штуку расскажу, Пётр Степанович! — она кокетливо прищурилась.
— Ну, и рассказывай!
— Ну, и расскажу! Хотя надо бы с вас чего стребовать, чтобы сплясали вы, например… В воскресенье аккурат дежурила я, а вас не было. За обедом сидят наши дамочки, и Алёна Сашку ну давай дозорять!
Напомню, что Алёной звали молодую женщину с психопатией, неприятную в общении, ожесточённую, недоверчивую, но при том отнюдь не подавленную, а наглую, циничную, похожую на распущенного ребёнка: сама она устраивала нечто омерзительное, например, неожиданно плевала кому-нибудь
23— Ну, что, Сашуля, выписываться будем? — ободрил я новую пациентку, едва та вошла. Саша, высокая, нескладная, села на стул, слабо улыбнулась.— Как скажете.— Я-то здесь при чём? — удивился я. — Это от тебя зависит: мы разве с тобой не говорили на эту тему? Мужиков-то не боишься теперь?— Нет.— Желания в сочетании с комплексом вины имеются?— Нет…— Ну, так за чем дело стало?— Как скажете, доктор. Я-то хоть завтра на комиссию, и то, надоело уже в дурке… Только не знаю я, как вы отнесётесь…— К чему?— К тому, что я влюбилась, — выдала она.— Прекрасно отнесусь! Отлично, превосходно, всё в норме!— В девушку влюбилась, — уточнила Саша. Я так и рот раскрыл.— В кого? — вопросил я с подозрением.— В Клавдию Ивановну, — сообщил
24Время с семи часов вечера до полвосьмого в ту среду я провёл незамысловато: выключил верхний свет, включил настольную лампу, развалился в кресле для пациентов — и дремал. Последние десять минут от этого получаса я, может быть, и вовсе спал. Пробудил меня к активной жизни стук в дверь.— Пётр Степанович, можно? Вы ещё не ушли? Как хорошо! А я освободилась на часик!— Таня, — пробормотал я спросонья. — Ты по какому вопросу?— Ка-ак! — изумилась она. — Вы же обещали рассказать про случай Селезнёвой! Что — отказываетесь?!Я встряхнулся, похлопал себя по щекам, прогоняя сон.— Нет. Что ж, проходи, садись.— Куда?— Да хоть на моё место!Таня прыснула в кулачок, но всё же прошла, села на место врача.— Давно мечтала здесь посидеть, — заявила она бесхитростно.Я подался немного вперёд и стал рассказывать. Воистину,
RESUMPTIO [ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ]1Весь четверг, девятнадцатого марта, я не покидал своей комнаты, и воздух в ней сгустился до того, что можно было вешать топор. Открытая форточка не помогала, только разве немного остужала голову. Не от дыхания моего воздух загустел: от хождений взад и вперёд, от мысли.Пора, пора было уже завершить анамнез и перейти к окончательному диагнозу, к направленной, целевой терапии! Более чем достаточно было собрано симптомов! И отнюдь не симптомы «бреда воздействия» являлись здесь главными.Я ел, пил, ходил в туалет, возвращался в комнату, мерил её шагами, ложился на диван, вставал, качался на стуле — думал. И, в один миг, меня осенило.Это не была параноидальная шизофрения! Более того, это, возможно, вообще не укладывалось в рамки шизофрении, хотя шизофреническая симптоматика и прослеживалась. Это был особый случай, эндогенное расстройство особого рода, с у
2Двадцать первого марта, в субботу, я приготовился к решающей схватке — девушка, однако, моё настроение не сразу почувствовала: она вошла в кабинет, радостно улыбаясь.— С добрым утром, Пётр Степанович! Что-то вас на обходе не было сегодня?— Встретил на проходной главврача, заболтался с ним. Саше комиссию назначили на среду.Лилия захлопала в ладоши.— Я очень рада!— И я очень рад. И видеть вас сегодня тоже очень рад. Мне кажется, Лилечка, пора уже серьёзно приступить к вашей болезни.Та прикусила губу.— Так, значит, всё-таки болезни?— Да, но это особая болезнь.Я поднялся с места, будто проповедник, взошедший на кафедру.— Лилия Алексеевна! Вы — прекрасный, добрый, чуткий, умный человек! Человек высоко талантливый…— Начало ничего хорошего не предвещает, — пробормотала она, силясь улыбнуться.— Н
3Художник проворно встал и поспешил ко мне, видимо волнуясь.— А вы ведь мне так и не позвонили! Доктор, она у вас?— Совсем не было времени, ни одной свободной минутки… («От кого я это уже слышал?» — подумалось немедленно.) Анатолий Борисович, миленький, — пробормотал я, — вы сейчас ужасно некстати... Более чем... Только что такое нервное потрясение...— Но мне нужно с ней поговорить! — заявил он настойчиво, как ребёнок в магазине игрушек.— Я спрошу у неё...— Разве врач должен спрашивать разрешения у пациента? — удивился Тихомиров.Я посмотрел на него в упор:— Вы хотели сказать, что согласие душевнобольного не требуется? — уточнил я.Тот замялся.— Я... э-э-э, нет...— Анатолий Борисович, Лилия только что пережила своего рода шоковую терапию. Любое новое волнение скажется на лечении край
4Едва Анатолий Борисович вошёл, девушка встала и пересела на стул. Тот принял это как должное и опустился в кресло, развернув его к своей невесте.Я занял обычное место и притворился, будто занимаюсь бумагами.— Не обращайте на меня внимания! — попросил я. — Я даже не прислушиваюсь…Конечно, я ловил каждое слово.Тихомиров откашлялся.— Да, так вот, — медленно начал он. — Как грустно, дорогая моя Лилечка, до сих пор видеть тебя в этом учреждении...Последовало молчание.— И ведь я, дорогая Лилечка, — Тихомиров был похож на человека, который бредёт вслепую, на ощупь, — я давно уже, очень давно предупреждал тебя о пагубности! О пагубности чрезмерного… увлечения страстным, так сказать, оргиастическим элементом актёрской игры…(«Если он считает, что у неё расстройство умственных способностей, — пришло мне на ум,
5День весеннего равноденствия, воскресенье, принёс мне две больших печали: первую — от моей пациентки, вторую — от заведующей отделением.— Ну, как самочувствие? — спросил я Лилию во время утреннего обхода (посещение двухместной палаты я оставлял напоследок, как самое приятное).— Спасибо, доктор, бывает и хуже... Нет, ничего не беспокоит. Я хотела сказать вам, что, наверное, сегодня мне стоит пропустить ваш сеанс.— Почему? — поразился я.— Я не отказываюсь, — пояснила девушка, — просто боюсь, что без толку вы будете со мной мучиться. Как с Клавдией Ивановной.— Ишь ты, и про Клавдию-то Ивановну она знает... Тогда будьте любезны, пройдите сейчас в мой кабинет и поясните, почему не будет толку.— Ну? — повторил я вопрос в кабинете.— Пётр Степанович! Я за вчерашний вечер многое передумала... Я вам искренне верю
6В отвратительном настроении, с чувством того, будто меня раздавили, как таракана, я в то воскресенье добрёл домой — и, едва вошёл, услышал радостный трезвон телефона. Звонила Таня.— Пётр Степанович! — весело закричала она в трубку. — Прыгайте от счастья!— Да, как раз собирался... Что за шум, а драки нет, Танечка?— Во вторник поедем с Тихомировым в Суздаль, на его машине!— Ну, рад за тебя...— Ой, какой вы дурак! — обиделась она. — Ради вас же еду! А вы в это время его квартиру обыщете!— Думаю, Таня, что это уже не очень актуально...— Пётр Степанович, вы с ума сошли? — зашлась она. — Я для кого тут целую неделю выкаблучивалась, влюблённую дуру из себя строила? Да я... я вам голову отверну за такие слова!— Не надо голову отворачивать, Танечка. Я... пойду, ладно.— Ну, то-то! Он ключ хранит за косяко