RESUMPTIO
[ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ]
1
Весь четверг, девятнадцатого марта, я не покидал своей комнаты, и воздух в ней сгустился до того, что можно было вешать топор. Открытая форточка не помогала, только разве немного остужала голову. Не от дыхания моего воздух загустел: от хождений взад и вперёд, от мысли.
Пора, пора было уже завершить анамнез и перейти к окончательному диагнозу, к направленной, целевой терапии! Более чем достаточно было собрано симптомов! И отнюдь не симптомы «бреда воздействия» являлись здесь главными.
Я ел, пил, ходил в туалет, возвращался в комнату, мерил её шагами, ложился на диван, вставал, качался на стуле — думал. И, в один миг, меня осенило.
Это не была параноидальная шизофрения! Более того, это, возможно, вообще не укладывалось в рамки шизофрении, хотя шизофреническая симптоматика и прослеживалась. Это был особый случай, эндогенное расстройство особого рода, с у
2Двадцать первого марта, в субботу, я приготовился к решающей схватке — девушка, однако, моё настроение не сразу почувствовала: она вошла в кабинет, радостно улыбаясь.— С добрым утром, Пётр Степанович! Что-то вас на обходе не было сегодня?— Встретил на проходной главврача, заболтался с ним. Саше комиссию назначили на среду.Лилия захлопала в ладоши.— Я очень рада!— И я очень рад. И видеть вас сегодня тоже очень рад. Мне кажется, Лилечка, пора уже серьёзно приступить к вашей болезни.Та прикусила губу.— Так, значит, всё-таки болезни?— Да, но это особая болезнь.Я поднялся с места, будто проповедник, взошедший на кафедру.— Лилия Алексеевна! Вы — прекрасный, добрый, чуткий, умный человек! Человек высоко талантливый…— Начало ничего хорошего не предвещает, — пробормотала она, силясь улыбнуться.— Н
3Художник проворно встал и поспешил ко мне, видимо волнуясь.— А вы ведь мне так и не позвонили! Доктор, она у вас?— Совсем не было времени, ни одной свободной минутки… («От кого я это уже слышал?» — подумалось немедленно.) Анатолий Борисович, миленький, — пробормотал я, — вы сейчас ужасно некстати... Более чем... Только что такое нервное потрясение...— Но мне нужно с ней поговорить! — заявил он настойчиво, как ребёнок в магазине игрушек.— Я спрошу у неё...— Разве врач должен спрашивать разрешения у пациента? — удивился Тихомиров.Я посмотрел на него в упор:— Вы хотели сказать, что согласие душевнобольного не требуется? — уточнил я.Тот замялся.— Я... э-э-э, нет...— Анатолий Борисович, Лилия только что пережила своего рода шоковую терапию. Любое новое волнение скажется на лечении край
4Едва Анатолий Борисович вошёл, девушка встала и пересела на стул. Тот принял это как должное и опустился в кресло, развернув его к своей невесте.Я занял обычное место и притворился, будто занимаюсь бумагами.— Не обращайте на меня внимания! — попросил я. — Я даже не прислушиваюсь…Конечно, я ловил каждое слово.Тихомиров откашлялся.— Да, так вот, — медленно начал он. — Как грустно, дорогая моя Лилечка, до сих пор видеть тебя в этом учреждении...Последовало молчание.— И ведь я, дорогая Лилечка, — Тихомиров был похож на человека, который бредёт вслепую, на ощупь, — я давно уже, очень давно предупреждал тебя о пагубности! О пагубности чрезмерного… увлечения страстным, так сказать, оргиастическим элементом актёрской игры…(«Если он считает, что у неё расстройство умственных способностей, — пришло мне на ум,
5День весеннего равноденствия, воскресенье, принёс мне две больших печали: первую — от моей пациентки, вторую — от заведующей отделением.— Ну, как самочувствие? — спросил я Лилию во время утреннего обхода (посещение двухместной палаты я оставлял напоследок, как самое приятное).— Спасибо, доктор, бывает и хуже... Нет, ничего не беспокоит. Я хотела сказать вам, что, наверное, сегодня мне стоит пропустить ваш сеанс.— Почему? — поразился я.— Я не отказываюсь, — пояснила девушка, — просто боюсь, что без толку вы будете со мной мучиться. Как с Клавдией Ивановной.— Ишь ты, и про Клавдию-то Ивановну она знает... Тогда будьте любезны, пройдите сейчас в мой кабинет и поясните, почему не будет толку.— Ну? — повторил я вопрос в кабинете.— Пётр Степанович! Я за вчерашний вечер многое передумала... Я вам искренне верю
6В отвратительном настроении, с чувством того, будто меня раздавили, как таракана, я в то воскресенье добрёл домой — и, едва вошёл, услышал радостный трезвон телефона. Звонила Таня.— Пётр Степанович! — весело закричала она в трубку. — Прыгайте от счастья!— Да, как раз собирался... Что за шум, а драки нет, Танечка?— Во вторник поедем с Тихомировым в Суздаль, на его машине!— Ну, рад за тебя...— Ой, какой вы дурак! — обиделась она. — Ради вас же еду! А вы в это время его квартиру обыщете!— Думаю, Таня, что это уже не очень актуально...— Пётр Степанович, вы с ума сошли? — зашлась она. — Я для кого тут целую неделю выкаблучивалась, влюблённую дуру из себя строила? Да я... я вам голову отверну за такие слова!— Не надо голову отворачивать, Танечка. Я... пойду, ладно.— Ну, то-то! Он ключ хранит за косяко
7Во вторник, двадцать четвёртого марта, в половине пятого вечера, я подошёл к дому господина художника.Занавеси на окнах были задёрнуты. Ключ оказался именно там, где Таня указала.Я зашёл, запер дверь за собой, оставил ключ в замочной скважине, и, не снимая пальто, не зажигая света, тут же приступил к обыску.Самые большие надежды я возлагал, конечно, на ящики рабочего стола. Увы! Шкафы с одеждой и бельём тоже не дали никаких результатов. В книжном шкафу оказались одни книги. Нигде ни намёка на тайник или сейф! Увы, увы! Как много сил потрачено хорошей девушкой на эту авантюру, и всё без толку!Для порядка я решил заглянуть и на кухню. Куда там! На полках кухонных ящиков — хоть шаром покати! Кроме пустой посуды, разыскал я только одинокий пакет с макаронами-«рожками», осиротевшую банку варенья, жестянку кофе и твёрдую, как кирпич, буханку чёрного хлеба. В морозильной камере холодильника сыскались, правда, пельмени
8В среду, двадцать пятого марта, Сашу выписали. За радостными хлопотами я не имел много времени позаботиться о других пациентах и лишь мимоходом сообщил Лилии о сеансе в семь вечера, после ужина. Та не возразила ни слова, даже не удивилась, отчего так поздно назначена терапевтическая беседа.Около трёх я освободился: как раз к тому времени, когда начался тихий час, а потом в расписании стояла прогулка, затем — работа в мастерских, после неё — тридцать минут свободного времени и ужин. Долго, бесконечно тянулись эти наполовину праздные для меня часы.Девушка вошла, наконец, в мой кабинет, в своей простой одежде гимнастки, и снова, как намедни, в квартире Тихомирова, учащённо забилось моё сердце.— Здравствуйте, Лиля, — произнёс я с трудом. — Что вы какая тихая сегодня?— Потому тихая, что мне стыдно.— За что стыдно?— За то, что я вам наговорила в воскресенье. Наглая, самоу
9— Что это? — прошептала девушка: я напугал её.— Ключи.— От чего?— Вот этот — от моего кабинета. Ночью дежурная сестра обычно спит в сестринской. Окна открываются легко. От окна до земли — полтора метра, это не так высоко. Были же вы ивой! — не удержался я. — Так станьте на минуту снежным барсом!— А что дальше?— А дальше — второй ключ. Знаете старые чёрные ворота в углу сада, которые теперь не используют? Прямо в воротах — дверь, на двери — замок.— Откуда у вас этот ключ?— Ночью я перепилил дужку старого замка и повесил новый.— Это… это провокация какая-то?— Ничуть. Слово вам даю, что правда.— Но я больна!— Нет.— Не надо, не надо, не мучайте меня! Я за ворота выйду — и дальше-то что? Куда я пойду, зимой, нищая?&mdash