С окончанием утреннего туалета слегка порозовевшая Алена полулежала на турецкой софе в будуаре. Домашняя челядь толкалась за дверями. С ней был только один человек, не считая наставницы графини – мадам Бэттфилд, англичанки. В проеме двери возник его изящный силуэт. Это был бывший воспитанник пансиона, а ныне учитель искусств и рисования Яков Оркхеим.
– Что случилось? – спросил он, встав над графиней за софой.
– Ах, Якушенок, опять мне видение с папенькой было.
– Право же, Алена Венедиктовна, то всего лишь плохие сны. Развейтесь, забудьте, – фыркнул Оркхеим и поцеловал ее круглое плечико. – Между прочим, прошлой ночью прибыл наш бурмистр, его сиятельство маркиз де Конн. Наконец-то нам представится случай увидеть того, кто в действительности управляет делами князя.
– Значит, нас познакомят в обед, – слегка качнула головой Алена. – Интересно, что он из себя представляет?
– Одни говорят, маркиз весьма властный и даже жестокий человек, другие восхваляют его за практичный ум и справедливость.
– Справедливость… Какое она здесь имеет значение? Что будем делать-то?
– Отвадим его, как и всех ваших недругов, о прекрасная Венера!
– С этим будет не так просто, – Алена сдвинула выразительные брови. – Он приезжает надолго в связи с ухудшением здоровья дедули.
– В качестве поверенного, что ли?
– Хуже, Якушенок. Похоже, дед мой не собирается оставлять наследство ни мне, ни своей супруге. Все имущество перейдет в управление маркизу до неких следующих распоряжений.
Яков продолжал покрывать поцелуями плечо графини, медленно подбираясь к шейке. Лицо наставницы вытягивалось. Алена помолчала, вздохнула и принялась обдувать себя веером. Казалось, она совершенно не замечала ласк Якова, но нет, стоило тому слегка коснуться ее нежной кожи пальцами, она тут же стукнула по ним веером.
– Вы знаете правила, голубчик! – добавила при этом она, добродетельно пошевелив плечами.
Тот прорычал нечто невнятное и, облокотившись о спинку софы, принялся добираться губами вверх по шее до ее прелестного ушка.
– Могу ли я надеяться, что мне сегодня будет дозволено коснуться ваших губок? – прошептал он.
– Я подумаю. Пока только шею, – Алена сладостно потянулась. – Как же нам маркиза этого осилить? Я помню, в последний раз он нас посещал в девяносто девятом, но я тогда совсем девчонкой была и только слышала, что он холоден и изрядно строг, как фенфебель прусской армии. Теперь этот господин развалит все, что мы с таким трудом создали.
– Мы устроим ему сказочный прием, о госпожа моего сердца! Сначала натравим на него нашего Тавельна. Потом слегка подтравим его так, что он застрянет в уборной дня на три, а между тем добавим пару шуток, и он уверится, что Дом одержим демонами!
С последними словами Яков беззвучно рассмеялся так, что его узкие плечи лихорадочно задергались. Мадам Бэттфилд сокрушенно покачала головой.
– Ах, mon ami, – улыбнулась другу графиня, – маркиз, как мне кажется, будет не столь восприимчив к вашим пугалам, как наши недоросли. Мертвые крысы и кошачьи головы его не впечатлят.
– Придумаем нечто более внушительное, – Яков перестал смеяться, приглушил голос и фыркнул. – Он будет так восторжен, что вылетит отсюда подобно гренадерской гранате… с грохотом. Весь Дом станет нашим!
– Надо быть осторожнее, Якушенок, сиятельный – из великосветского общества и может являть собой опасность нашему сельскому спокойствию.
– Вы о чем, Венера?
– О том, что в своем сне я провалилась под лед, а это значит, что человек этот приехал к нам как хозяин и, если сильно на него надавить, может использовать власть, данную ему, против нас.
Маркиз де Конн готовился к встрече в кабинете князя Камышева. На втором этаже замка. Сам хозяин Дома еще не явился, предоставив маркизу свободное время для размышления и обозрения помещения. Гость прислушивался к движению в замке, чему немало способствовал встроенный в стену малахитовый камин. Все голоса, как щебетание, доносились с чердачных помещений, где обитала прислуга. Болтливые горничные рассуждали о том, во что обойдется стол Алениного салона и какие продукты следует припасти на следующую неделю… Наконец, со стороны библиотеки раздалось шарканье, кашель и недовольный голос хозяина: – Я просил принести завтрак в кабинет на двоих! У меня гость! Дверь распахнулась, в низкой арке появился князь Камышев. За его спиной уже суетился дворецкий, подгонявший слуг. Сам светлейший, как уже упоминалось, был человеком весьма занятным, довольно высоким, толстым, очень забывчивым и сонным. Ко всему тому, что о нем уже было известно, добавилась еще одна деталь: де Кон
Октябрьский полдень угрюмо прятался за серыми тучами и, несмотря на настежь открытые гардины и трещавший веселым огнем камин, в приемном кабинете маркиза было довольно сумрачно. Личный секретарь князя Камышева господин Бугров вытянулся в струнку перед де Конном. Он неподвижно сидел на особом стуле для бритья. Вокруг него суетился очень небольшого роста молодой человек, личный брадобрей Доминик. – У нас мало времени, – сказал де Конн, глянув на Бугрова. – Рапорты от приказчиков по содержанию конюшен и всего перевозочного состава, от карет до дрожек, я ожидаю к концу этой недели. Счета приходов и расходов за последние два года с наших мануфактур и отчет по закупкам материалов и сырья – послезавтра. Схемы деревень, ведомости об оброчных недоимках, падеже скота и прочих потерях жду к следующему понедельнику. – Но, ваше сиятельство, сроки уж дюже малые… – робко начал секретарь. – А вы поднатужьтесь, уважаемый, – холодно отрезал бурмистр. – Мне понадобятся послужны
Детинец, или приют малюток, располагался за домашней церковью Дома, рядом с банями и лазаретом. – Давно вы здесь проживаете? Этот вопрос Шарапа обратил к розовощекой, чуть полненькой цветущей девушке, прозванной Марфой, кормившей грудью рыжего мальца. Кормилиц в детинце, где содержали только малюток, было всего три, так что найти рыжего малыша было делом легким. – Кормилицей? – спросила она, одной рукой удерживая кормящегося, другой покачивая люльку с другой малюткой. – Первый раз. Муж мой у Рущука погиб, так я вонна здеся пристроилась пока кормилицей, заодно и воду с озера в Дом ношу. – Мальчик? – Шарапа кивнул на рыжую голову и улыбнулся. – Не слишком ли большой для кормления грудью? – Что вы, мужики, в том понимаете? – насупилась Марфа. – Молозивом я кормлю его, не молоком. Моей тоже уж больше года, а все к груди прикладываю. – Ах, верно, – как можно тише сказал Шарапа, – не болел чтобы. Так? – Ну, шо-то вроде того.
Обед в Доме князя Камышева был необычным. Во-первых, он проходил не в столовой, а в большой зале для танцев. Во-вторых, в нем участвовали новые лица. На них-то и было сведено все внимание владык Дома и их друзей. Первым из приглашенных к обеду явился маркиз де Конн. Гость был необычен, этим и привлекателен. По выправке человек значительного положения, чья шея привыкла к высокому воротнику. Возраст не определить, так как неподвижное лицо его не отягощалось морщинами. Широк, подтянут, жилист и силен. От рождения смуглое лицо, челюсть широкая, со слегка выступающей нижней губой, переходившей в почти квадратный подбородок. На этом прочном основании возвышался высокий широкий лоб, переливающийся в прямой нос. Под изогнутыми густыми бровями – черные глаза, но со столь странным зеленоватым отсветом, что казались цепкими и неземными. Он выглядел бы грозным и жестким, если бы не губы – небольшие, но полные и ярко очерченные. Благодаря выдающемуся подбородку с глубокой ямкой сластолюб
Утром следующего дня дворецкий Бакхманн был приглашен на завтрак к господину бурмистру. Прием был и дружественный, и деловой одновременно. За столом им компанию составляла юная девушка, большеглазая, смуглая и восхитительная. То ли гречанка, то ли итальянка. Наложницу маркиза звали Мариам. Стройная, даже хрупкая, но богато одетая, она изредка поднимала глаза на своего господина, когда ее просили выбрать блюдо. Она будто спрашивала его разрешения ответить, не произнеся от себя ни слова на протяжении всего завтрака. Вдоль стола возвышалась стена из пяти лакеев и еще двух гайдуков маркиза, Кабезы и Барыги. Все прибыли прошлой ночью. Такие же огромные и безмолвные, как Шарапа, они внушали щемящую тоску сердцу Бакхманна, подобную той, что испытывает безнадежно заблудившийся в дремучем лесу ребенок. Хотя личный секретарь маркиза Охос и брадобрей Доминик приятно разбавляли это впечатление своим тщедушным видом. Краснолицый, грузный, уже вспотевший дворецкий, рассеянно покач
Кабеза, один из старейших гайдуков маркиза и телохранитель его наложницы, принимать ванны не любил. Он предпочитал купание пусть и в холодной воде, но в большом водоеме. Именно таковой он и нашел в нескольких верстах от Дома. Озерцо. Чисто, безлюдно. Воскресный день. Морозец. Кабеза был гол и счастлив, по грудь погруженный в студеную воду. Огромный, с рыжей копной вьющийся волос на крупной голове, он действительно олицетворял свое прозвище. Напевая «чипи-бубс» и вздрагивая всем телом, покрытым сотней веселых веснушек, он помыл голову и принялся за тело. Потер под мышками так, что аж передернулся, заулыбался, фыркнул, принялся обтирать плечи. И вдруг – звук. Будто ведро упало. Кто-то был на берегу – там, где его одежда. Он немедленно обернулся, думая только о том, что сейчас станет предметом какого-нибудь детского розыгрыша. Но нет. На берегу стояла женщина лет тридцати, не более. Круглолицая, полногрудая, с коромыслом и двумя ведрами. – Так вы здесь воду набираете? –
Вечером того же дня господин Тавельн, уставший после докладов на приеме у графини Алены, наконец распростерся в постели. Он опускался в нежную дрему, в свои мечты и сновидения. Ему всегда хотелось видеть себя, хотя бы во сне, на приеме у самого императора в качестве персоны, чрезвычайно почитаемой, влиятельной и незаменимой. Чудодейство сна могло приподнять его в росте и расширить в плечах. А платья! Золотом расшитые, осыпанные алмазами… Там, в приемной самого императора, он держит шляпу по форме и готовится к приему. – Его величество просит вас к себе, ваше многосиятельство! – открывая перед юношей дверь, смиренно кланяется придворный лакей. Из залитого светом зала его окатывают звуки восторга и комплиментов: «Это же его великородие, всеблагословенный государь Тавельн!» А дамы шепчут, восхищенно приподнимаясь на носочках: «Дайте нам на него взглянуть!» И все толпятся, и кланяются, и таращатся… А он сжимает шляпу в руках и делает шаг в ослепительное зарево ты
Господин Бакхманн согбенно склонялся над раскладывающей пасьянс княгиней Камышевой. – Приказчики наши, ваша светлость, беспокоятся насчет бурмистершки, – бормотал он. – Что там с ним супротивного? – лениво протянула та. – Говорят, он развель изрядьно бурную деятельность в исследовании волчьих нападений. Завтра с утрась едет по деревням с тем молодым прилипалой Брехтовым. – Ах, бестия! Она отпила чаю. Поморщилась. – Макарка, чаек-то остыл, дурак! Подь сюды, по морде дам! – новость о преувеличенном интересе маркиза к делу о волках сильно расстроила барыню. – Сейчас же пошлите доверенных мужиков. Пущай его припугнут. Но так, не очень! Нервишки встряхните, шоб охоту по деревням бегать отбить, и усе. – Понял, ваша светлость, – Бакхманн еще более согнулся. – Мои людишки им тють же займутси. Он быстренько выскочил за дверь под звук звонкой затрещины, которые так любила раздавать своим лакеям Камышиха. Сл
Алена с трудом, словно погруженная под воду, открыла глаза. Соленой тряпки во рту уже не было, но лицо пылало и болело. Тусклый свет от пеньковых свечей освещал низкий потемневший от времени деревянный свод. Изба? Осмотрелась. Она лежала на узком топчане. На стенах висели веревки, плети и нелепая картина с нагими, похожими на куски сырого мяса девками. Сон ли это? Она попыталась встать, но поняла, что была привязана за руки и ноги к краям топчана. Еще пара напрасных усилий освободиться… – Эй, кто-нибудь! За дверью послышались торопливые шаги. Ключ повернулся, дверь распахнулась. Возникшая в темной комнате фигура, слегка сутулая и до боли знакомая, присела на край кровати. Светлые кудрявые волосы, серые холодные глаза. – Вы?!! – Я, бесценная моя! – лицо племянника Камышихи Михаила Николаевича Савина растянулось в желчной улыбке. – Что вы здесь делаете? Почему я здесь? – О, милая графиня, то, что я здесь делаю, называется завершением сде
На ужине в большой зеркальной трапезной дворца стол занимали тридцать шесть человек. Приглашены были родственники княгини Камышевой во главе с самой светлейшей, врач Тильков и друзья Алены во главе с молодой хозяйкой. Возвратившийся Бакхманн поразил гостей прекрасным знанием придворного этикета – абсолютным молчанием. Камышиха, сидя напротив Алены, тараторила без умолку. Лицо светлейшей ясно выражало желание обратить внимание девушки на то, что она должна веселиться. Но графиня всеми мыслями погрузилась в густой белужий суп, уже остывший и превратившийся в рыбный пудинг. Она чувствовала на себе взгляд де Конна. Его мысли явно были заняты ею. Темные глаза маркиза изучали бледное лицо графини уже более десяти минут. Чувствовал этот взгляд и Яков Оркхеим. Он сидел рядом с де Конном и не мог остановить чувства отвращения к потиравшему подбородок хозяину дворца. Все остальное проходило, как обычно: слушали трескотню Камышихи, умеренно ели, почти не пили. – Дамы и господа, – након
Воскресным вечером в изоляторе врача было тихо. Участники храма Оркуса после тихой беседы с бурмистром покинули территорию имения, сердечно уверив того, что никогда не переступят порог Дома. Сверх того, они единодушно приняли предложение де Конна о ежегодном пожертвовании двадцати тысяч рублей серебром в счет оплаты долговременного обучения представителей бедных дворянских семей. В приемной доктора остались лишь двое воспитанников, Осип Старцев и Алекс Викель. Обледеневших и перепуганных молодых людей нашли в часовне кладбища. При них оказались несколько черепов и лопата с ломом. Барчуков собирались отправить в город для разбирательств, из-за чего они сидели на лавочке со своими пожитками, словно на похоронах – молча и печально. Де Конн вышел в сени, увлекая за собой проспавшегося следователя. – Что с ними будет? – спросил маркиз. Брехтов поморщился, разглаживая ладонью помятое лицо. – В лучшем случае отправят по домам, но на приличную карьеру
Следующим утром за Брехтовым заехала двуколка, чтобы отвезти его на завтрак к бурмистру. Стол маркиза был обилен, а запах прекрасного кофе приятно пробуждал. – Как сообщил мне господин Ласкин, – с ходу начал доклад следователь, – Тавельн покинул гостиницу в шесть вечера на следующий день после того, как отошел от летаргического сна, – в воскресенье шестого октября. Вернулся вчера рано утром, помылся, побрился, оделся, как обычно на прием к графине Алене, и ушел. С графиней я побеседовал сегодня после заутрени, и она сказала, что секретаря не видела. Что скажете? – Не поздновато ли он покинул гостиницу в первый раз? – Поздно, и даже очень, – кивнул Брехтов. – Значит, он намеревался остановиться на ночь неподалеку, скажем, в трактире. – Под сосенкой, – следователь усмехнулся на удивление собеседника. – Это ближайший трактир к землям князя. – Я вижу, вы знакомы с прилегающими окрестностями. – Пришлось останавливаться пару раз. Это
Ночью после печальных размышлений маркиз прошел в свою спальню. Там в одном из светильников был встроен механизм, сконструированный еще при строительстве дворца. Он открывал тайную дверь, через которую можно незаметно удалиться в нижние покои, а оттуда, через тайные ходы, – в парк. Но его путь лежал еще дальше. Архитектор сего сооружения сделал несколько соединений между старыми и новыми туннелями. Особое ответвление в ходах вело в камеры, которые, по задумке князя, должны были стать катакомбами по примеру парижских. В одном из помещений даже выращивались шампиньоны. Князь не желал предоставлять пиршеству червей свое тело, а посему для грядущего погребения в одной из тайных камер был приготовлен каменный мешок. На площадке, которую уже занимал саркофаг князя Камышева, возвышался алтарь. Сам алтарный камень, вернее валун, испещренный множеством знаков, был воздвигнут на этом месте тысячелетия назад древними язычниками. Его после устройства тайных камер опустили вниз, дабы языческое к
К десяти вечера будуар графини осветился присутствием сиятельного гостя. Достаточно было вдохнуть терпко-сладкий аромат, испускаемый его вечерней одеждой, чтобы понять, с какой именно целью маркиз пришел к даме. – Как ваши ножки? – спросил он, едва за ним закрылась дверь. Алена сидела на софе, опустив ноги в лоханку с водой. По указу де Конна врач приготовил ванну из глины, вернее из грязи, от одного вида которой на графиню нападала икота. Маркиз был спокоен, не мельтешил, подобно слуге, не улыбался – как всякий, кто желал стать ей другом, не потирал руки – как те, кто от нее что-то хотел. Он просто стоял над ней и молча ждал ответа. Стало неловко. – Не знаю, – Алена пожала плечами. – Но сижу уже минут десять, как вы и велели… Де Конн встал на колени перед лоханкой, поставил рядом сосуд с приготовленной им мазью, выудил из воды правую ступню девушки. Приподнял, осмотрел. – Да, пяточка потрескалась. Нельзя так кожу запускать… Ал
Ничто так не навевало тоску на жильцов Дома, как появление на их пороге врача Тилькова! Маркиз де Конн не был исключением, хотя тактично скрывал свои чувства. – Что у вас на сей раз? – протянул он, едва взглянув на кряжистую фигуру Тилькова, возникшую на пороге библиотеки. Тот помялся, переступая с ноги на ногу. – Я, видите ли, ваше сиятельство, кое-что еще обнаружил, – протараторил он, опустив глаза, – вернее, не обнаружил… Он умолк, украдкой поглядывая на маркиза. Тот понял, что случилось нечто серьезное. – Я надеялся, что мы вернули все ваши снадобья, – промолвил маркиз. – Так точно-с, – снова наступила пауза. Де Конн оторвался от бумаг, развернулся на круглом табурете и уставился на Тилькова. – Продолжайте. – Я время от времени готовлю лекарство от острого артрита для моих родителей… Один из основных компонентов снадобья я не нашел. – Вы используете пчелиный яд или… – …сок безвременника, ваше
После безуспешного обыска избы садовника Охапкина Брехтов постучал в дверь банного корпуса трижды, но никто не ответил. Он обошел бани с прихода. Там дверь оказалась незапертой. Вошел, окликнул хозяина. Тишина. Ну и ладно, в конце концов, он не воровать пришел. Через подсобки проник в чайную. Разжег лампу, оставленную на столе. Прошел в кладовую, открыл дверцы шкафчика и осветил полки. Блюдца с чашечками, пиалы для сладкого, чайник с сахарницей, сосуд для молока и ложечки. Все сделано из тончайшего фарфора, расписано глазурью с растительным орнаментом и золотым ободком по краю. Минутку… Брехтов присмотрелся. Ну, так оно и есть! Та пиала из печурки как раз принадлежала к тому же сервизу! Так вот, кто ее там оставил… Следуя внутреннему чутью, Брехтов протянул руку к чайнику. Аккуратно снял крышку. Вот они, родимые! Многочисленные стекляшки с каракулями врача на бирках. Брехтов торжествовал. Он нашел источник отравлений, галлюцинаций и беспамятства в Доме. Истопник. Банщик. Гавран. Вез
Маркиз попробовал вина из черепа-кубка. – Позаботьтесь о том, чтобы никто это вино не трогал, – объявил он. – Что-нибудь не так? – следователь Брехтов растерянно озирался, стоя посреди подземелья, усеянного обломками черепов, костями и прочими атрибутами темного культа. Воняло серой, в горле першило, глаза слезились. Винный погреб с множеством комнат между полукруглыми сводами и арками был похож на жуткий лабиринт. – Эти вина не просто сладкие, – пояснил маркиз, – мало того, что бочки окурены серой для лучшей сохранности содержимого, так они еще и настояны на одурманивающих травах. Древние называли подобные напитки «непенф» – от древнегреческого «не грусти»… Вкус их напоминает вкус сладкой крови. – Колдовская трава! Вот и повеселились! – следователь глянул на деревянного истукана с рогами. – И кто бы мог подумать? Люди из высшего общества такой дребеденью занимаются. – Так что же случилось, господин Тильков? Маркиз со следователем возз