Глава 10. Пелагея

Утром следующего дня дворецкий Бакхманн был приглашен на завтрак к господину бурмистру. Прием был и дружественный, и деловой одновременно. За столом им компанию составляла юная девушка, большеглазая, смуглая и восхитительная. То ли гречанка, то ли итальянка. Наложницу маркиза звали Мариам. Стройная, даже хрупкая, но богато одетая, она изредка поднимала глаза на своего господина, когда ее просили выбрать блюдо. Она будто спрашивала его разрешения ответить, не произнеся от себя ни слова на протяжении всего завтрака.

Вдоль стола возвышалась стена из пяти лакеев и еще двух гайдуков маркиза, Кабезы и Барыги. Все прибыли прошлой ночью. Такие же огромные и безмолвные, как Шарапа, они внушали щемящую тоску сердцу Бакхманна, подобную той, что испытывает безнадежно заблудившийся в дремучем лесу ребенок. Хотя личный секретарь маркиза Охос и брадобрей Доминик приятно разбавляли это впечатление своим тщедушным видом.

Краснолицый, грузный, уже вспотевший дворецкий, рассеянно покачивая моноклем, расспрашивал хозяина о том, как нравится ему новая челядь, следует ли перенести кухню во дворец, нанять ли побольше слуг для конюшни. Маркиз добродушно удивлялся тому, как здешние помещики любят разводить не в меру большие дворы. Он считал, что чем меньше слуг, тем проще навести порядок… Бакхманн сильно не спорил: он знал, как понравиться хозяину.

Последняя часть завтрака прошла под музыку в стиле аллегро в сопровождении маленького крепостного оркестра, состоявшего из гитары, гобоя, двух скрипок и виолончели. Были еще литавры с трещотками, но маркиз попросил их не играть.

По окончании завтрака де Конн, приказав принести кофе в библиотеку, удалился с наложницей в верхние покои. Дворецкий решил дожидаться слуг в людской маркизова дома. Скрестив руки на груди, он после десяти минут ожидания гневно раздувал ноздри, поскольку очень серьезно относился к работе дворовых.

– Барин кофею в библиотеку просил принесть, – злобно начал он. – Полчаса назад, а вы, холопы, где-то шляетесь!

Он не ждал ответа, а требовал действий. Кухарка Катя засуетилась с чашками, блюдцами и ложками. Камердинер Митрофан скомандовал сенной девке Пелагее закипятить воду, а сам поспешил в погреб за перемолотым кофе и вареньями.

– Нахлебники, – продолжал дворецкий, наблюдая за бегающим людом, – привыкли на сундюках валяться, лясы точить да ждать, когда хозяин хлеба подаст. Душонки сыромяжные. Я вам устрою отдых!

Так, под рычание Бакхманна, тумаки и пинки дворня маркиза собрала кофейный сервиз. Все, что требовалось, заварили, разложили, расставили. Катя прихватила тяжелый серебряный поднос и мелкими шажками побежала было к хозяйским комнатам, но надзиратель остановил ее.

– Малáя пойдеть, – жестко произнес он, кивнув на Пелагею.

– Так ручонки у нее некрепкие еще, – начала было защищать девчонку Катя, – поднос один только в два пуда…

Дворецкий вставил монокль в глаз, злобно сверкнул им на дворовых, хмыкнул и подошел к Пелагее. Красоту девушки портило безликое английское серое шерстяное платье с белым фартучком, а пышные русые волосы прикрывала невзрачная сеточка.

– Это вам, старым паршивым дворовым тварям, надо знать, как поднос в руках удерживать, а молодой лапочке с бесподобной фигуркой достаточно правильно удерживать в руках то, что принадлежит ее хозяину.

С этими словами Бакхманн опрокинул голову и от души расхохотался. Пелагея покраснела. Катя отвернулась и закрыла глаза. Митрофан с тоской сглотнул, но прикусил губу.

– Девочка же совсем, – просяще произнесла Катя. – Зачем ей к барину идти? Что он с ней сделает-то? Поиграется, и только. А у них вон и так наложница молодая имеется…

– Молчать, паскюдь! – рявкнул Бакхманн. Он терял хорошее расположение духа.

– Насколько я знаю, одинокие волки, вроде вашего хозяина, обладают известной ненасытностью в отношении к удовольствиям с такими вот курочками, – с этими словами дворецкий сдернул сеточку с волос Пелагеи, сорвал фартучек и стянул рукава с плеч. – Ты, ненаглядная, кофей барину неси и не вякай, ежели он еще и потискать тебя пожелаеть. А ежели вякнешь, то я к его плетям приложу еще двадцать палок. Собственноручно… Ню-ню, не бойся, – удовлетворенно добавил он, видя на лице девочки испуганное послушание. – Иди. Барин тебя оценит.

Пелагею пихнули к дверям. Под хохот Бакхманна и жалкие взоры Митрофана с Катей та, еле удерживая поднос, направилась к барским покоям. Поднялась по лестнице, ужасаясь тому, как пронзительно стучала чашечка на расписном блюдце. Чашечка была пуста, оттого, видно, и тряслась. Ливрейный лакей, окинув ее странным взором, буркнул: «Его сиятельство в библиотеке», отворил и неслышно закрыл за ней массивную дверь. В библиотеке? Девочка постояла в полумраке проходной залы. Что-то волнение стало подкрадываться к горлу, а там и в животе как-то нехорошо становилось. Муторно. Прошла вперед к свету ламп. Приемная кабинета. Снова открытая лакеем в ливрее дверь. Вот и проходная из приемной в библиотеку. Надо бы идти, а страшно. Очередная дверь с лакеем. Она пыталась заглянуть им в глаза. По ним-то многое о хозяине сказать можно. Одежда, манеры… Высоченные! Она прошла в отрытую дверь библиотеки и застыла. Дверь за ней медленно затворилась. У входа возвышалось каменное изваяние Шарапы.

– Вот кофейку, барин просили, – пролепетала Пелагея и присела в книксене, оглядываясь на гиганта. – Прошуте.

– Замечательно, на столик кофейный поставьте, – откликнулся маркиз де Конн откуда-то издалека.

Он был занят, сидел в самом углу перед маленьким английским письменным столом между книжными шкафами, низко склонившись над какой-то книгой.

На «кофейный столик»? Пелагея растерянно осмотрелась. Библиотека была огромна и настолько плотно уставлена всевозможными, еще не разобранными сундуками, ящиками и коробами, что столик, какой бы он там ни был, с высоты ее глаз увидеть не представлялось возможности. Пелагея заволновалась. Поднос быстро тяжелел. Чашечка предательски затряслась.

– Столик здесь, рядом со мной, – донеслось из маркизова угла.

Ах, ну да, там, по левую сторону от него, возвышался довольно низенький, на кривых ножках резной столик с мраморной столешницей. Ко всему прочему эту столешницу окружал невысокий бордюр, так что он был явно сделан для сидящих людей, и поставить на него поднос из стоячего положения человеку необученному без грохота было задачей невыполнимой. Барин, как и ожидалось, на шум поднял голову и устремил взгляд в сторону девочки. Пелагея, прошептав слова укоризны в адрес кривоногого недруга, примерзла к полу. Де Конн оторопел. Приоткрыв рот, он развернулся на круглом табурете, осмотрел ее с ног до головы и смущенно спросил.

– Разве к этому платию фартук не положен?

– Положен, ваше… – Пелагея пыталась вспомнить, как их наставлял Шарапа об обращении к хозяину, – ваша… ваше…

– Ну и что с ним случилось?

Голос маркиза приобретал нотки раздражительности. Пелагея была готова заплакать, уже представляя как порку от барина, так и палки от дворецкого.

– Господин Бакхманн изволили снять. Сказали, шо так, вот в этаком виде, барин меня больше оценит.

– Вот как? – взгляд маркиза начал меняться, сначала побродив по кофейному сервизу, перешел на плечи молодухи, опустился на грудь, а потом как-то ушел в себя. – Что еще они «изволили» сказать?

– Шо мне надобно правильно удерживать в руках то, шо принадлежит вашей… – она опять запнулась на обращении к хозяину, – вашему… вашей… чести.

Слово «чести» печально повисло в воздухе. Маркиз, казалось, перестал дышать. Брови его поползли вверх, глаза остекленели, а вскинутая рука ухватилась за лицо так, будто хозяина сразила зубная боль. Пелагея съежилась. О чем, собственно, шла речь, она не понимала, но, как ей верно показалось, это было принято хозяином не совсем весело.

– Сколько вам лет? – неожиданно спросил он.

– Пять… нать… цать… будет…

– Пелагея, так вас зовут?

– Да, ваша честь.

– Я, конечно, ценю ваше внимание ко мне, Пелагея… – кровь наконец стала возвращаться к лицу маркиза. Он вздохнул. – Очень ценю и заботу господина Бакхманна о моем… о моей чести, которую он так самоотверженно послал вас удерживать в ваших руках… Вы можете идти и, пожалуйста, более не снимайте фартук, пока этого не пожелаю я лично.

С уходом Пелагеи де Конн раздраженно обратился к Шарапе:

– Прошу вас, объясните-ка господину дворецкому, что я не интересуюсь любовными приключениями со своими слугами и горничными. В общих чертах разъясните ему мое предпочтение не сношать все, что движется и дышит, включая крупных и мелких животных, рогатый и безрогий скот. Добавьте еще, что я не совокупляюсь с трупами, вояжными дамами, детьми и монахами!