Обед в Доме князя Камышева был необычным. Во-первых, он проходил не в столовой, а в большой зале для танцев. Во-вторых, в нем участвовали новые лица. На них-то и было сведено все внимание владык Дома и их друзей.
Первым из приглашенных к обеду явился маркиз де Конн. Гость был необычен, этим и привлекателен. По выправке человек значительного положения, чья шея привыкла к высокому воротнику. Возраст не определить, так как неподвижное лицо его не отягощалось морщинами. Широк, подтянут, жилист и силен. От рождения смуглое лицо, челюсть широкая, со слегка выступающей нижней губой, переходившей в почти квадратный подбородок. На этом прочном основании возвышался высокий широкий лоб, переливающийся в прямой нос. Под изогнутыми густыми бровями – черные глаза, но со столь странным зеленоватым отсветом, что казались цепкими и неземными. Он выглядел бы грозным и жестким, если бы не губы – небольшие, но полные и ярко очерченные. Благодаря выдающемуся подбородку с глубокой ямкой сластолюбца, маркиз казался дамской части очень мужественным, чего как раз и не хватало в среде местных недорослей. Одежда гостя была и проста, и богата одновременно. Темно-бордовая с золотой расшивкой испанская а-ля франкеса, жилет из лионской парчи, белые кружева и золотая брошь с загадочно-черным камнем. Вместо парика его крупное лицо обрамляли собственные, густые, иссиня-черные волосы без буклей, собранные на затылке в бантик классического образца.
Спутник гостя, поистине гигант, хорошо одетый, но простой в манерах, представлял из себя особо выделяющийся объект. По возрасту не более тридцати, с огромными живыми карими глазами, массивной шеей и развитыми плечами, он напоминал орловского рысака, буйного и необузданного. «Скакун» без всякой застенчивости осматривал дамскую половину. Тех это ничуть не смущало, кроме разве что гувернанток. Острое лицо гиганта напрягалось в ответ на более чем любопытные взгляды девушек, сосредоточившихся на его длинных мускулистых ногах, столь прекрасно сочетавшихся с белыми шелковыми чулками, замшевыми кальсонами, плотно облегавшими бедра, и всем остальным, что заметно выдавалось выше названного. То был Шарапа, гайдук маркиза и его верный спутник.
Графиня Алена, окруженная свояченицами и молодыми обожателями, расположилась у правой стены подле веранды. Она единственная сидела в зале, громко говорила, шутила и по-хозяйски всех оглядывала. По слухам, веселый характер девицы только добавлял масла в огонь юношеских сердец. Да и кого мог оставить равнодушным этот струящийся соловьиной песней голосок, глаза цвета безоблачного неба, свежее круглое личико и улыбка, мимолетная, зовущая?
Лакеи суетились с подносами, дворовые носились по зале, устанавливая столы, стулья, подносы и канделябры. По-видимому, готовилось нечто грандиозное.
Первым, до появления княжеской четы, маркизу представили графа Луку Михайловича Саблинского, председателя местной дворянской управы и следственного пристава. Высокий, белокурый, в гвардейском вицмундире, он выделялся элегантностью истинно русского дворянина. Но особенно Лука Михайлович славился тем, что нес слухи впереди планеты всей. Вот и сейчас его глаза озорно прищурились.
– Рад вашему приезду, Авад Шаклович, – обратился он к гостю по-французски, – премного рад встретиться с самим управляющим его светлости. Одного не понимаю, почему вы решили остановиться здесь? Не лучше было бы распоряжаться делами его светлости в столице?
– В первые месяцы я решил поближе познакомиться с окружением князя, его семьей и здешним укладом жизни, – ответил тот на русском языке, слегка подправив улыбкой холодную мину.
– Вы прекрасно говорите по-русски! – искренне удивился граф. – А мне доложили, что вы прибыли в Петербург всего лишь пару недель назад.
– Да, но я пробыл в дороге из Южной Америки более шести месяцев, – рассмеялся маркиз, – чего вполне бы хватило на изучение любого языка. К тому же я четыре года жил в Петербурге в конце прошлого столетия. Учился в медицинской академии, после чего стал управляющим князевым имуществом за границей, но в его Доме так толком и не побывал.
– О, тогда с возвращением вас, маркиз! – граф крепко похлопал гостя по плечу и потер руки. – Весьма своевременно!
По шустрым глазам графа Саблинского стало ясно, что именно тот имел в виду. Князь Камышев уже одной ногой в ином мире, а свое состояние он не желал оставлять в полное распоряжение ни Камышихе, ни Алене – как он говорил, «двум глупым бабам».
Граф взял собеседника под локоть, наклонился к самому уху и вполголоса произнес:
– Учитывая напряженность в европейских королевствах, ваше умение сохранять собственность князя за рубежом в полной неприкосновенности достойно всяческих похвал. Однако у Аркадия Дмитриевича нет ни прямых, ни нисходящих, ни каких бы там ни было боковых наследников. Он лишил права наследия всех и, говорят, готовится объявить избранником либо совсем постороннее лицо, либо наследника из незаконнорожденных сыновей.
– А таковые имеются?
– Разумеется! Поговаривают, – граф перешел на шепот, – что некоторые из них находятся здесь инкогнито. Ждут оглашения завещания, – де Конн понимающе кивнул головой. – Скажу более, финансы его светлости не так уж крепки, и, ежели не взяться за них со всей сурьезностью, его земли в некоторых губерниях пойдут с молотка в уплату долгов.
– Ах, вот как!
Саблинский цокнул языком.
– А вы знаете, что у князя внучка на выданье? Алена. Сирота и бесприданница. Правда, именно ей принадлежит единственное приличное развлечение в сей деревне. Салон!
– Что за салон?
– Пустая возня барчуков! От нечего делать. Хотя бывают там и серьезные лица. Занимаются гаданием, болтовней и обсуждением новостей.
– Вы там были?
– Я, знаете ли, иногда поглядываю, – замялся Лука Михайлович. – Ничего предосудительного… Жена князя изо всех сил пытается выпихнуть бедняжку из Дома и сватает ее всем, кто подвернется.
– Не родня? – де Конн глянул в сторону молодой графини.
– Купчиха? Нет, не родня. Князь овдовел лет так двадцать назад. Ах, это целая история, ваша милость! Он много путешествовал и остановился здесь… когда же?… в начале восьмидесятых прошлого века. Говорили, что дети Аркадия Дмитриевича, кроме матери Алены, умирали в раннем возрасте. Единственная дочь Валерия вышла замуж за откровенного кутилу, графа Димитрова. Да еще как вышла! Без согласия на то родителей! Приданое ей князь выдал, но в наследстве потомкам отказал.
– Аркадий Дмитриевич удостоил дочь наследства?
– Понимаю ваше удивление! – Саблинский огляделся и потянул маркиза к пустому углу за портьерами: он был рад посудачить о жизни других людей. – Как я слышал, тот самый граф Димитров был знаком с князем до женитьбы.
– Вот оно что… – маркиз снова глянул в сторону Алены.
– Да, говорят, что князь собственно путешествовал с графом, после чего тот, встретив его дочь, так сказать, неожиданно женился.
– Понимаю.
– Но Валерия скончалась лет двенадцать назад. Да, в девяносто девятом. Скверный был год! После царствования здесь графа Димитрова долги, даже за дом в Петербурге, пришлось гасить старому князю. Знаю, плохо говорить о мертвецах…
– Димитров тоже умер?
– Шесть лет назад. Причиной смерти подозревали отравление, но никаких доказательств не нашли, а посему дело осталось открытым.
– Отравление, вы сказали?
Тут Лука Михайлович сотворил на лице значительную мину, воровато оглянулся и склонился над ухом маркиза.
– Он лысел и терял вес, сильно менялся в настроениях…
– Так, то ж не отравление, а…
Граф сжал локоть маркиза, давая понять, что он не закончил изложение фактов. Де Конн понятливо замолк.
– Ясное дело, граф умер от сифилиса, но каково было бы его семье узнать об этом? Я уже не говорю об обществе…
– Ну да, естественно… – маркиз вытянул нижнюю челюсть так, что по его лицу пробежали глубокие вертикальные складки. – Кто еще знает об этом?
– Только врач, князь, я и вы… Как управляющему имением князя, полагаю, вам нужно знать о жизни хозяев.
– Очень признателен. У князя есть общие дети с нынешней женой?
– Нет. Так что будьте настороже, Авад Шаклович, эта купчиха вам неполноценный товар попытается впихнуть. Хотя Алена недурна, очень даже недурна. Но деревня, мой друг! Тоска, дикие нравы и суеверия!
– Суеверия?
– И какие! Здесь верят в заложных покойников и всякую навь и, представьте себе, обвешивают потолки чесноком! Такая вонь!
Оба негромко засмеялись.
На стороне молодой графини начинало зарождаться беспокойство.
– Похоже, наша вольная жизнь подходит к концу, – произнесла одна из подружек Алены, графиня Хилкова, тучная дева в широком платье из муслина. – Они явно говорят о вас, сударыня, маркиз трижды бросил взгляд в вашу сторону.
Лицо Алены помрачнело. Она поднялась и через зал направилась прямо к гостю. Те замолкли и выпрямились. Граф Саблинский представил гостя молодой хозяйке.
– Маркиз, – улыбнулась та, делая реверанс, – ваше сиятельство.
Де Конн поклонился.
– Мадемуазель… – томно протянул он с искренностью художника, увидевшего пред собой статую богини. Жестом, достойным особы королевской крови, коснулся губами пальчиков ее протянутой руки, произнес несколько восхищенных фраз на французском и добавил по-русски: – Весьма польщен! Ничего сверх нормы установленного поведения, деликатно и неизмеримо тонко. Алена порозовела и приняла предложение маркиза взять его под руку.
– Надолго ли вы к нам, Авад Шаклович?
– Это зависит от здоровья князя Камышева, сударыня, – при этих словах Алена опустила голову: значит, гость был поверенным деда. – Простите, если я вас огорчил.
– О нет, что вы! – девушка грустно улыбнулась.
Как она поняла, маркиз извинялся, что ранил ее чувства, напомнив о печальном состоянии дедушки. Несмотря на то, что огорчало ее нечто иное, графиня приняла вид монашеского повиновения немилосердной судьбе:
– Все мы подвластны воле божьей!
– Как вы правы, сударыня! – отозвался де Конн, странно ухмыльнувшись. – Но я слышал о салоне, который ваша милость содержит. Вас не давит печаль!
– Не желаете ли вы посетить его? – тут же оживилась графиня. – Салон собирается вечерами по пятницам. Я буду очень рада вашему согласию.
– Обязательно побываю, но не на этой неделе, – на мгновение что-то странное вспыхнуло в непроницаемых глазах гостя. – Увы, служба князю накладывает на мои обязанности печать послушания. Я должен немедля взяться за его дела.
Молодая графиня участливо склонила головку. Ей надо было поразмыслить со своей компанией о том, в каком русле развивать отношения с бурмистром дальше.
– Тогда завтра после полудня мой секретарь познакомит вас с условиями, – промолвила она.
– «Условиями»? – остолбенел де Конн, но Алена уже растворилась в толпе воздыхателей.
В зале появились супруги Камышевы, и после представления новых лиц всех гостей пригласили к обеду. Еды и разговоров было вдоволь. Соседство маркизу составил некто Владимир Касимович Брехтов, презабавный молодой человек, начинающий судебный следователь от канцелярии графа Саблинского. Судя по лихо закрученным усам, бывший военный. С другой стороны сидел племянник Камышихи Михаил Николаевич Савин. Симпатичный, средних лет, выбритый до синевы приземистый человек, юркий и постоянно чего-то нервно ожидающий. Напротив устроился Яков Оркхеим. Он бросал взгляды на бурмистра редко, но прицельно.
– Не видели ли вы господина Спиридонова? – спросил Оркхеима сосед, некий Паскин, учитель арифметики.
– Нет, сударь, не видел, – нехотя отвечал тот. – Да и как же мне видеть вашего башмачника, ежели у меня туфли новые?
Оркхеим намекал на бедность учителя. Тот много пил и, как многие предполагали, пытался продать вещички своей тещи через того самого Спиридонова.
Рядом с ними вели затейливый разговор господа Небрасов, учитель музыки, и Башкин, учитель богословия, иезуит.
Вдруг до слуха маркиза донесся знакомый голос:
– Именно ритуалы являются важной частью религиозной общины, ибо они утверждают древность и наследие от великих культур. Ритуалы должны порождать восхищение и единство среди своих избранников, преданность среди новичков и крепкие устои среди магистров. Избранность, необычность, безделье и скука – вот двигатели современного тайного общества!
Это был тот самый Иван Антонович Наумов, который встретил маркиза прошлой ночью. В экстравагантных кружевах, с замотанной батистовым платком аж до самого подбородка шеей и пышной прической со слегка завитыми локонами. Господин Башкин при сих словах сдержанно крякнул. Судя по всему, камни бросали и в его огород.
– Довольно легко создать секту в месте, где образование – лишь удел монахов, – во весь голос вещал учитель истории, – достаточно разыскать пару папирусов или табличек в пустыне Аравии и потрясти ими перед толпой не умеющих прочитать даже собственное имя рыцарей. Пусть находка эта относится к записям какого-нибудь собирателя налогов или жалобе бессребреника на своего удачливого соседа. Главное, они древние! Их место будет очищено на новом алтаре, и магистр позаботится о том, чтобы в присутствии неграмотной толпы совершались чудеса. А дальше – проще. Когда из черни образовывается группа фанатиков, эти «скрижали» более недоступны для обозрения тем, кто приходит вновь, и только копии открыты для публики. Вот тут-то и рождается новая «религия»! Ее основатели пишут все заново, устанавливают ритуалы, мифы, историю… и все в виде «переводов». Далее они создают учение, и древние письмена уходят в историю. Они либо пропадают, либо уничтожаются в каком-нибудь катаклизме. В любом случае, к тому времени, когда в секте найдется один более-менее грамотный человек, способный раскрыть подлог «древнего послания», сама древность останется лишь в копиях и переводах отцов-основателей… Вот и все!
Одобрительные возгласы. С чего начинался разговор, де Конну так и не удалось узнать, но, очевидно, он шел о новых религиозных течениях, ставших столь популярными с развитием печальных событий в Европе.
После холодных закусок и дюжины увлекательных бесед с соседями маркиз присмотрелся к остальным присутствующим. Рядом с Саблинским – инспектор классов и учитель литературы Восков в компании юного купца Пульина. Они беседовали о торговле и займе денег. Далее – врач Дома Тильков. Он рассказывал сидевшему рядышком Богомольскому о пряностях и водке, крутя в руке небольшой памфлет о настойках. В прошлом квартирмейстер, а ныне воспитатель мальчиков, Богомольский был близорук, ничего рассмотреть не мог, но тщательно скрывал сей недостаток, морща лоб и поддакивая. Врач, человек с выразительно грубыми чертами лица, лысоватый и коренастый, обладал речью быстрой и безостановочной, как скороговорка, чем весьма отталкивал окружающих, ибо те его не понимали.
– А что за вода такая, любезный Авад Шаклович, о которой вас расспрашивал купец Пульин? – отвлек де Конна неожиданный вопрос следователя Брехтова. – Он ею так заинтересован.
– Аква Мираблес, – устало отозвался маркиз. – По существу, это очень хитрая настойка из трав, бергамота или цедры. Прекрасные духи, но полезна при головных болях и иных недугах…
– Видимо, купец подыскивает новый товар, – Брехтов состроил шутовскую мину. – Сам-то ныне занимается собиранием произведений искусств. Говорили, он на коленях вымаливал у старого князя продать ему ту мозаику с собакой, что экспонирована в вестибюле.
– Cave canem? Мозаика той собаки не более чем подделка.
– Да? Странно… Год назад Пульин привозил некоего знатока и тот подтвердил подлинность оной.
В ответ маркиз лишь приподнял брови, но молодой следователь отставать не желал.
– Спокойно ли вам ехалось сюда? – продолжал расспрашивать он. – Слышал я, вы прибыли ночью. Очень тревожно здесь в темное время суток.
– О чем вы?
– О разбойниках и волках…
– И волках?!!
– Зверье здесь особенно лютует! – вдруг присоединился к разговору дворецкий Бакхманн. Он стоял позади бурмистра, наблюдая за работой лакеев. – Первые нападения произошли лет так пятнадцать назад. Пропадает люд, крестьяне, особенно зимой, а у деревень к оттепели находим обглоданные скелеты. Я лично отправлял приказчиков по деревням, чтобы удостовериться в произошедшем. Ужасное зрелище!
– Как же вы определяете, кем именно был несчастный, если, насколько я понимаю, к весне волки растаскивали жертву по всему лесу? – спросил маркиз.
– По остаткам одежд… Мы построили палисадник, но к зиме эти твари становятся злее и нападают с нещадной жестокостью.
– Представьте мне список всех погибших по деревням за последние десять лет, – вздохнул де Конн. – А на скот волки нападают?
– Постоянно! Раньше здесь содержались обширные псарни, но, увы, их закрыли за неимением средств на содержание, да и никто ни охотой, ни травлей ныне не занимается.
Маркиз ненадолго призадумался.
– Знаете что, Владимир Касимович, – наконец он обратился к следователю Брехтову, – охота мне прокатиться по деревням князя и поспрашивать о волках, о характере их нападений. Может, можно будет изучить повадки зверя и найти способ защититься.
– Ради бога, ваша милость! – отозвался с другого конца стола граф Саблинский. – Но не лучше было бы истребить всех этих бестий?
– Посмотрим, граф. Не составит ли господин следователь мне компанию? – маркиз глянул на Брехтова. – Скажем, послезавтра, в четверг с утра? Беру на себя все приготовления к поездке.
– Ну, раз так, почему бы и нет? – ответил тот без всякого энтузиазма. Его день был испорчен.
После обеда к маркизу, как и обещала Алена, явился ее секретарь с письменным прибором и небольшой тетрадью в руках. Клим Павлович Тавельн. Вида он всегда был напыщенного и столь важного, что ему можно было бы отвести место секретаря Коммерц-коллегии.
Тавельн устроился за маленьким письменным столом библиотеки. Де Конн по традиции оказывал гостю как представителю молодой хозяйки самый теплый прием. Он присел напротив и обратился в слух. Клим Павлович скрупулезно готовился к зачитыванию правил приема в салон и поднял голову лишь на десятой минуте.
– Происхождение? – резко выпалил он.
– Простите? – растерянно переспросил маркиз.
– Где родились, спрашиваю? – грубо отозвался секретарь.
– Место моего рождения, увы, для меня загадка.
– Вам есть шестнадцать лет?
– Есть.
– Есть ли братья, сестры? – поморщился секретарь.
– Есть… – маркиз не уточнил свой ответ даже после долгого взгляда Тавельна. Из упрямства и недовольства обхождением.
– Ладно, – усмехнулся тот и обратился к тетради. – Кем были до службы у князя Камышева?
– Медиком. Учился в медицинской академии, в Петербурге.
– Ну что ж… – скрип пера и перевернутая страница. – Ответьте, будет ли верным утверждение в том, что большинство болезней происходит от нервного расстройства?
Де Конн не ожидал подобного вопроса и как-то недоуменно переспросил:
– А кому принадлежит сие утверждение?
Вместо ответа секретарь чиркнул что-то в тетради.
– Верно ли утверждение, что употребление красного вина полезно при поедании мяса?
Бурмистр попытался понять направленность вопросов и их отношение к участию в жизни салона графини Алены.
– Смотря в каком количестве… – холодно произнес он.
Снова резкий росчерк пера и перевернутая страница.
– А правда ли, что худой кажется выше толстого?
– Это зависит от пропорции головы к телу.
Пауза. Жесткий взгляд секретаря.
– Я спрашиваю «Правда ли?», а вы отвечайте «да» или «нет»!
– Это спорный вопрос, – сохраняя спокойствие, ответил де Конн, но Шарапе уже виделось, как хозяин приказывает ему привязать барчука к скамье, содрать штаны и подать трехвостку.
– Ну, тогда закончим с утверждениями, – с полным отсутствием симпатии отозвался секретарь. – А что будет при вашем мнении лучше для больного астмой? Горный воздух или морской?
– Чистый, теплый и влажный.
Секретарь помолчал несколько секунд, быстро выводя что-то в своей тетради.
– Обнаженные статуи богов античности, по-вашему, олицетворение невинности или разврата?
Маркиз вздохнул.
– Если учесть то, что большинство обнаженных скульптур располагалось не в храмах, а в частных домах, а значит, натурщиками были, скорее всего, хозяева или их любовники, то ответ напрашивается сам собой.
Замысловатые ответы бурмистра заставили секретаря задуматься. Через минуту он тряхнул головой.
– Салон у нас не «светский» и потому предназначен не для чириканья, а для умствования, – неожиданно резко выпалил он. – В нем нет места пошлым анекдотам, двусмысленным сказкам, извращенным вкусам, смысловым пряностям, скабрезностям и вольностям.
Де Конн согласно кивнул, скорее из приличия, нежели из осмысления сказанного.
– Чинность и благопристойность не должны нарушаться даже в самых темных уголках салона, – продолжал секретарь и, заметив приподнявшиеся брови маркиза, уточнил: – Салон наш открыт допоздна, и расходятся его участники только с теми, кто живет в одной с ним или с ней половине.
– Ох, никаких парочек?
– Да-с! Ее светлости не нужны «салонные таланты», но дикость и незнание правил общения не приветствуются… Надеюсь, вы приучены к правилам поведения, как то: вести беседу за столом, крутить вальсы с дамами и подавать им при выходе пальто?
Было ли последнее вопросом или издевкой, де Конна не интересовало.
– Сударь, я в полной мере обладаю всеми необходимыми манерами и физическими навыками, как то: ходить, стоять, сидеть и танцевать, – холодно ответствовал он. – Вот разве что кланяться… Очевидный недостаток в сем упражнении имею.
Секретарь встал. Он был на голову ниже де Конна, но его горделиво-напыщенная осанка с легкостью покрывала сей изъян.
– Я закончил мое с вами ознакомление. О результатах вам сообщат позднее. Думаю, графине будет приятно, если вы окажете ей визит перед тем, как появитесь в салоне.
– Разумеется, я дам ей знать.
Маркиз слегка склонил голову и, выйдя в приемную, проводил секретаря до лестницы. Без слов и лишних жестов – по привычке светской этики.
«Что же за салон такой, ежели за право там быть надо ответить на дюжину глупых вопросов?»
Но это забавляло! Конечно, следовало выпороть спесивого барчука, но необходимость быть ближе к графине пока удерживала бурмистра от расправы над наглецом.
– Хозяин, вам не кажется, что поведение этого мальчишки заслуживает хорошей порки или дуэли? – не выдержал Шарапа.
– Вы правильно заметили, – качнул головой маркиз, – но причину его поведения нам надо искать в среде более взрослых людей, скажем, лет сорока и старше.
Взглянув на вытянувшееся лицо гайдука, маркиз усмехнулся:
– Видите ли, то, что молодой человек продемонстрировал, можно назвать изысканным хамством, поведением очень модным лет этак двадцать назад во Франции, после их кровавой революции.
– Так это чья-то школа!
– Да. К тому же наш Тавельн – один из тех двух, кто оказался на месте убийства Мартына Подольского, и мне надо прощупать его сны, а заодно и проучить. Подготовьте к ночи алтарь, – де Конн сладко потянулся. – Что-нибудь еще?
Шарапа кашлянул и достал из кармана жилета сложенный лист плотной бумаги.
– Я побывал в доме малюток и выяснил, что неделю назад туда поступил малец трех месяцев от роду. Подкидыш с деньгами и вашим фамильным перстнем. Рыжий…
– Ха! – маркиз щелкнул пальцами. – Мы поймали его!
– И еще кое-что, – Шарапа довольно оскалился. – Марфа, кормилица подкидыша, передала мне перечень тех, кто в том доме вскармливался. Взгляните.
После внимательного просмотра списка маркиз поднял брови.
– Занятно! – произнес он. – Очень занятно! Господа Наумов, Оркхеим и Тавельн в этом списке тоже присутствуют. Их кормилицей была некая Супонина… А я-то думал, что они сюда уже подросшими поступили.
Шарапа довольно добавил:
– И, по свидетельствам, они все в разных местах родились…
Утром следующего дня дворецкий Бакхманн был приглашен на завтрак к господину бурмистру. Прием был и дружественный, и деловой одновременно. За столом им компанию составляла юная девушка, большеглазая, смуглая и восхитительная. То ли гречанка, то ли итальянка. Наложницу маркиза звали Мариам. Стройная, даже хрупкая, но богато одетая, она изредка поднимала глаза на своего господина, когда ее просили выбрать блюдо. Она будто спрашивала его разрешения ответить, не произнеся от себя ни слова на протяжении всего завтрака. Вдоль стола возвышалась стена из пяти лакеев и еще двух гайдуков маркиза, Кабезы и Барыги. Все прибыли прошлой ночью. Такие же огромные и безмолвные, как Шарапа, они внушали щемящую тоску сердцу Бакхманна, подобную той, что испытывает безнадежно заблудившийся в дремучем лесу ребенок. Хотя личный секретарь маркиза Охос и брадобрей Доминик приятно разбавляли это впечатление своим тщедушным видом. Краснолицый, грузный, уже вспотевший дворецкий, рассеянно покач
Кабеза, один из старейших гайдуков маркиза и телохранитель его наложницы, принимать ванны не любил. Он предпочитал купание пусть и в холодной воде, но в большом водоеме. Именно таковой он и нашел в нескольких верстах от Дома. Озерцо. Чисто, безлюдно. Воскресный день. Морозец. Кабеза был гол и счастлив, по грудь погруженный в студеную воду. Огромный, с рыжей копной вьющийся волос на крупной голове, он действительно олицетворял свое прозвище. Напевая «чипи-бубс» и вздрагивая всем телом, покрытым сотней веселых веснушек, он помыл голову и принялся за тело. Потер под мышками так, что аж передернулся, заулыбался, фыркнул, принялся обтирать плечи. И вдруг – звук. Будто ведро упало. Кто-то был на берегу – там, где его одежда. Он немедленно обернулся, думая только о том, что сейчас станет предметом какого-нибудь детского розыгрыша. Но нет. На берегу стояла женщина лет тридцати, не более. Круглолицая, полногрудая, с коромыслом и двумя ведрами. – Так вы здесь воду набираете? –
Вечером того же дня господин Тавельн, уставший после докладов на приеме у графини Алены, наконец распростерся в постели. Он опускался в нежную дрему, в свои мечты и сновидения. Ему всегда хотелось видеть себя, хотя бы во сне, на приеме у самого императора в качестве персоны, чрезвычайно почитаемой, влиятельной и незаменимой. Чудодейство сна могло приподнять его в росте и расширить в плечах. А платья! Золотом расшитые, осыпанные алмазами… Там, в приемной самого императора, он держит шляпу по форме и готовится к приему. – Его величество просит вас к себе, ваше многосиятельство! – открывая перед юношей дверь, смиренно кланяется придворный лакей. Из залитого светом зала его окатывают звуки восторга и комплиментов: «Это же его великородие, всеблагословенный государь Тавельн!» А дамы шепчут, восхищенно приподнимаясь на носочках: «Дайте нам на него взглянуть!» И все толпятся, и кланяются, и таращатся… А он сжимает шляпу в руках и делает шаг в ослепительное зарево ты
Господин Бакхманн согбенно склонялся над раскладывающей пасьянс княгиней Камышевой. – Приказчики наши, ваша светлость, беспокоятся насчет бурмистершки, – бормотал он. – Что там с ним супротивного? – лениво протянула та. – Говорят, он развель изрядьно бурную деятельность в исследовании волчьих нападений. Завтра с утрась едет по деревням с тем молодым прилипалой Брехтовым. – Ах, бестия! Она отпила чаю. Поморщилась. – Макарка, чаек-то остыл, дурак! Подь сюды, по морде дам! – новость о преувеличенном интересе маркиза к делу о волках сильно расстроила барыню. – Сейчас же пошлите доверенных мужиков. Пущай его припугнут. Но так, не очень! Нервишки встряхните, шоб охоту по деревням бегать отбить, и усе. – Понял, ваша светлость, – Бакхманн еще более согнулся. – Мои людишки им тють же займутси. Он быстренько выскочил за дверь под звук звонкой затрещины, которые так любила раздавать своим лакеям Камышиха. Сл
Перу, 1792 год – Ты уверен, что желаешь этого, Путник? – шаман приблизился к обуреваемому гневом юноше. – Ты прибыл сюда, чтобы призвать великие силы ради мести. Но они могут овладеть и тобой, если ты потеряешь над собой власть. Маркиз де Конн тяжелым взглядом обвел стоящих вокруг него людей, облаченных в маски. Беседа с ними внушала ему ярость предков, возбуждала жар крови и жажду кровной мести. – Я, потомок клана Ульфаст, муж дочери семьи де Сварро, – произнес юноша, – призываю вас в свидетели моей молитвы о мести. Шаман разжег сигару над костром. Он единственный был без маски. Острые широкие скулы, проницательный взгляд, крепкое телосложение и гладкая цвета бронзы кожа, возраст которой невозможно определить. Он был безумно красив, словно цыган или… древнегреческий полубог. – Я знаю тебя, – произнес шаман, – ты – маркиз де Конн… Твоей матерью была девушка из нашего народа… «людей над облаками»… прекрасная Ануи, наложница герцо
– Какое бесчинство! – кудахтали сельчанки навстречу старосте деревни Лупки. – Уже средь бела дня в могилах роютси! Семен Хрунов возвращался из церкви, когда на все охочие девки раскричались о странного вида незнакомце, копающемся опосля полудня на могилах. – Че орете?!! – прикрикнул на них староста. – Курицы! Идите до дому, не смущайте народ… А сам рысью помчался на кладбище. Что-то неладное было в этих новостях, что-то тревожное. Для самого старосты. Он пересек овражек по двум перекинутым бревнышкам. Чуть со спешки не опрокинулся. Ну да не впервой! Грязь и бездорожье, пора ненастная, осеняя, глухая. Вот и спины гробокопателей. Над ними стоит человек в одежде барской, богатой… – Ну-ка стойте! – крикнул староста, но уже помягче. Человек обернулся. Лицо темное, волос смоляной, глаза черные и будто бесовской зеленью сверкнули. – Шой-то вы здеся сябе позволяете?.. – не успокаивался Семен, приближаясь, хотя ноги у самого как-то начали подка
Перу, 1792 год Демон Абдшу явился к маркизу словно во сне. Они беседовали целую вечность, и вдруг Кунтур черной птицей сел на саркофаг, выбил отверстие в идоле и сорвал перевязь с глаз юноши. Неизвестно, сколько он пробыл там, в скальном ущелье, но к моменту, когда он встретил первую населенную деревню, его лицо покрывала растрепанная борода, а на глаза спадали густые спутанные волосы. Люди той деревушки, знающие о мертвом городе в горах над их равниной, бросились в стороны при виде возникшего в деревьях незнакомца в рваной одежде. Более двухсот лет назад инки вырезали все население города-призрака. Ныне там жили только шаманы и демоны! «Чунте!» – пронеслось над деревней. Старики замерли, дети спрятались, женщины замолкли. Вождь племени встал навстречу. Маркиз вступил в центр селения. В деревушке воцарилось молчание, благодаря которому де Конн услышал легкие стоны. Ребенок? Вождь указал на одно из жилищ, дощатую крышу на столбах. Что-то случило
Дом старосты деревни Лупки можно было назвать зажиточным. При нем были мельница, сарай, хлев, гумно и амбары. Последние хранили запасы всей деревни на случай голода. Просторное крыльцо под крышей, нарядная резьба, двор с широкими воротами под навесом, крашеные причелины и наличники. Сам дом – не клеть какая-нибудь. Просторная горница с огромной печью, пара сеней, хозяйственная и кухня. Печь топилась добротно, без дыма. Терпкий запах от щей и конопли. Гости остановились в горнице. За печью на голбце тихо устроилась детвора. Молодежь выгнали в теплые сени. Хозяева хотели было устроиться на полатях, а кровать за деревянной перегородкой предложили маркизу, но тот попросил освободить ему лавку у стены напротив печи, и все. Шарапа ушел в холодные сени. Его пристанищем стал обычный деревянный стул. Брехтов устроился на печи. Маркиз растянулся на лавке, застеленной войлочным покрывалом. Не спалось. Он лежал на животе, уставившись на тускло горящую сальную плошку. – Вас что-то беспок
Алена с трудом, словно погруженная под воду, открыла глаза. Соленой тряпки во рту уже не было, но лицо пылало и болело. Тусклый свет от пеньковых свечей освещал низкий потемневший от времени деревянный свод. Изба? Осмотрелась. Она лежала на узком топчане. На стенах висели веревки, плети и нелепая картина с нагими, похожими на куски сырого мяса девками. Сон ли это? Она попыталась встать, но поняла, что была привязана за руки и ноги к краям топчана. Еще пара напрасных усилий освободиться… – Эй, кто-нибудь! За дверью послышались торопливые шаги. Ключ повернулся, дверь распахнулась. Возникшая в темной комнате фигура, слегка сутулая и до боли знакомая, присела на край кровати. Светлые кудрявые волосы, серые холодные глаза. – Вы?!! – Я, бесценная моя! – лицо племянника Камышихи Михаила Николаевича Савина растянулось в желчной улыбке. – Что вы здесь делаете? Почему я здесь? – О, милая графиня, то, что я здесь делаю, называется завершением сде
На ужине в большой зеркальной трапезной дворца стол занимали тридцать шесть человек. Приглашены были родственники княгини Камышевой во главе с самой светлейшей, врач Тильков и друзья Алены во главе с молодой хозяйкой. Возвратившийся Бакхманн поразил гостей прекрасным знанием придворного этикета – абсолютным молчанием. Камышиха, сидя напротив Алены, тараторила без умолку. Лицо светлейшей ясно выражало желание обратить внимание девушки на то, что она должна веселиться. Но графиня всеми мыслями погрузилась в густой белужий суп, уже остывший и превратившийся в рыбный пудинг. Она чувствовала на себе взгляд де Конна. Его мысли явно были заняты ею. Темные глаза маркиза изучали бледное лицо графини уже более десяти минут. Чувствовал этот взгляд и Яков Оркхеим. Он сидел рядом с де Конном и не мог остановить чувства отвращения к потиравшему подбородок хозяину дворца. Все остальное проходило, как обычно: слушали трескотню Камышихи, умеренно ели, почти не пили. – Дамы и господа, – након
Воскресным вечером в изоляторе врача было тихо. Участники храма Оркуса после тихой беседы с бурмистром покинули территорию имения, сердечно уверив того, что никогда не переступят порог Дома. Сверх того, они единодушно приняли предложение де Конна о ежегодном пожертвовании двадцати тысяч рублей серебром в счет оплаты долговременного обучения представителей бедных дворянских семей. В приемной доктора остались лишь двое воспитанников, Осип Старцев и Алекс Викель. Обледеневших и перепуганных молодых людей нашли в часовне кладбища. При них оказались несколько черепов и лопата с ломом. Барчуков собирались отправить в город для разбирательств, из-за чего они сидели на лавочке со своими пожитками, словно на похоронах – молча и печально. Де Конн вышел в сени, увлекая за собой проспавшегося следователя. – Что с ними будет? – спросил маркиз. Брехтов поморщился, разглаживая ладонью помятое лицо. – В лучшем случае отправят по домам, но на приличную карьеру
Следующим утром за Брехтовым заехала двуколка, чтобы отвезти его на завтрак к бурмистру. Стол маркиза был обилен, а запах прекрасного кофе приятно пробуждал. – Как сообщил мне господин Ласкин, – с ходу начал доклад следователь, – Тавельн покинул гостиницу в шесть вечера на следующий день после того, как отошел от летаргического сна, – в воскресенье шестого октября. Вернулся вчера рано утром, помылся, побрился, оделся, как обычно на прием к графине Алене, и ушел. С графиней я побеседовал сегодня после заутрени, и она сказала, что секретаря не видела. Что скажете? – Не поздновато ли он покинул гостиницу в первый раз? – Поздно, и даже очень, – кивнул Брехтов. – Значит, он намеревался остановиться на ночь неподалеку, скажем, в трактире. – Под сосенкой, – следователь усмехнулся на удивление собеседника. – Это ближайший трактир к землям князя. – Я вижу, вы знакомы с прилегающими окрестностями. – Пришлось останавливаться пару раз. Это
Ночью после печальных размышлений маркиз прошел в свою спальню. Там в одном из светильников был встроен механизм, сконструированный еще при строительстве дворца. Он открывал тайную дверь, через которую можно незаметно удалиться в нижние покои, а оттуда, через тайные ходы, – в парк. Но его путь лежал еще дальше. Архитектор сего сооружения сделал несколько соединений между старыми и новыми туннелями. Особое ответвление в ходах вело в камеры, которые, по задумке князя, должны были стать катакомбами по примеру парижских. В одном из помещений даже выращивались шампиньоны. Князь не желал предоставлять пиршеству червей свое тело, а посему для грядущего погребения в одной из тайных камер был приготовлен каменный мешок. На площадке, которую уже занимал саркофаг князя Камышева, возвышался алтарь. Сам алтарный камень, вернее валун, испещренный множеством знаков, был воздвигнут на этом месте тысячелетия назад древними язычниками. Его после устройства тайных камер опустили вниз, дабы языческое к
К десяти вечера будуар графини осветился присутствием сиятельного гостя. Достаточно было вдохнуть терпко-сладкий аромат, испускаемый его вечерней одеждой, чтобы понять, с какой именно целью маркиз пришел к даме. – Как ваши ножки? – спросил он, едва за ним закрылась дверь. Алена сидела на софе, опустив ноги в лоханку с водой. По указу де Конна врач приготовил ванну из глины, вернее из грязи, от одного вида которой на графиню нападала икота. Маркиз был спокоен, не мельтешил, подобно слуге, не улыбался – как всякий, кто желал стать ей другом, не потирал руки – как те, кто от нее что-то хотел. Он просто стоял над ней и молча ждал ответа. Стало неловко. – Не знаю, – Алена пожала плечами. – Но сижу уже минут десять, как вы и велели… Де Конн встал на колени перед лоханкой, поставил рядом сосуд с приготовленной им мазью, выудил из воды правую ступню девушки. Приподнял, осмотрел. – Да, пяточка потрескалась. Нельзя так кожу запускать… Ал
Ничто так не навевало тоску на жильцов Дома, как появление на их пороге врача Тилькова! Маркиз де Конн не был исключением, хотя тактично скрывал свои чувства. – Что у вас на сей раз? – протянул он, едва взглянув на кряжистую фигуру Тилькова, возникшую на пороге библиотеки. Тот помялся, переступая с ноги на ногу. – Я, видите ли, ваше сиятельство, кое-что еще обнаружил, – протараторил он, опустив глаза, – вернее, не обнаружил… Он умолк, украдкой поглядывая на маркиза. Тот понял, что случилось нечто серьезное. – Я надеялся, что мы вернули все ваши снадобья, – промолвил маркиз. – Так точно-с, – снова наступила пауза. Де Конн оторвался от бумаг, развернулся на круглом табурете и уставился на Тилькова. – Продолжайте. – Я время от времени готовлю лекарство от острого артрита для моих родителей… Один из основных компонентов снадобья я не нашел. – Вы используете пчелиный яд или… – …сок безвременника, ваше
После безуспешного обыска избы садовника Охапкина Брехтов постучал в дверь банного корпуса трижды, но никто не ответил. Он обошел бани с прихода. Там дверь оказалась незапертой. Вошел, окликнул хозяина. Тишина. Ну и ладно, в конце концов, он не воровать пришел. Через подсобки проник в чайную. Разжег лампу, оставленную на столе. Прошел в кладовую, открыл дверцы шкафчика и осветил полки. Блюдца с чашечками, пиалы для сладкого, чайник с сахарницей, сосуд для молока и ложечки. Все сделано из тончайшего фарфора, расписано глазурью с растительным орнаментом и золотым ободком по краю. Минутку… Брехтов присмотрелся. Ну, так оно и есть! Та пиала из печурки как раз принадлежала к тому же сервизу! Так вот, кто ее там оставил… Следуя внутреннему чутью, Брехтов протянул руку к чайнику. Аккуратно снял крышку. Вот они, родимые! Многочисленные стекляшки с каракулями врача на бирках. Брехтов торжествовал. Он нашел источник отравлений, галлюцинаций и беспамятства в Доме. Истопник. Банщик. Гавран. Вез
Маркиз попробовал вина из черепа-кубка. – Позаботьтесь о том, чтобы никто это вино не трогал, – объявил он. – Что-нибудь не так? – следователь Брехтов растерянно озирался, стоя посреди подземелья, усеянного обломками черепов, костями и прочими атрибутами темного культа. Воняло серой, в горле першило, глаза слезились. Винный погреб с множеством комнат между полукруглыми сводами и арками был похож на жуткий лабиринт. – Эти вина не просто сладкие, – пояснил маркиз, – мало того, что бочки окурены серой для лучшей сохранности содержимого, так они еще и настояны на одурманивающих травах. Древние называли подобные напитки «непенф» – от древнегреческого «не грусти»… Вкус их напоминает вкус сладкой крови. – Колдовская трава! Вот и повеселились! – следователь глянул на деревянного истукана с рогами. – И кто бы мог подумать? Люди из высшего общества такой дребеденью занимаются. – Так что же случилось, господин Тильков? Маркиз со следователем возз