Испания, 1802 год
Начало года обещало быть успешным в охоте де Конна на галерников, напавших на его замок. В подземелье томились двое заключенных из банды «Бабоссо». Де Конн слушал их крики и мольбы о смерти от рассвета до заката. Но в один из холодных дней февраля во двор замка въехала телега с высокими бортами. Телегу сопровождали трое горожан в хороших, но с чужого плеча одеждах, с пестрыми платками.
К нему часто приезжали – и как к хозяину приграничного замка, и как к известному по всей округе «охотнику на людей». О его неумолимости ходили легенды.
Маркиз де Конн вышел из обеденной залы и пересек двор, идя навстречу приехавшим. Телегу уже окружили слуги.
– Что здесь за толкотня? – проворчал он.
Совершенно определенно перед ним стояли представители воровской общины. Но то, что они привезли, не походило на то, что он от них требовал. В углу телеги сидела девочка лет шести-семи. На вид – грязная нищенка. Платье ее было разорван
Испуганный и заплаканный господин Тавельн давно уже сидел в полумраке – в незнакомой огромной зале среди темных, покрытых копотью стен. В отдалении кто-то отрешенно проходил серой тенью. Ему хотелось спросить «Где я?», да было некого. Никто не видел его. Лишь иногда сорвавшимся голосом кричал он: «Эй, кто-нибудь!» Тишина. Но вдруг из глубины раздался стук часов. Тихий, глухой. Но с этим стуком все остальные звуки начали проясняться, стали резче. Вот дуновение, будто пролетел шмель или пчела, что напомнило ему о детстве. Лужайка, сестра, медовые соты… Но жужжание прекратилось, и ветер заныл в стенах. Стонущий, печальный. – Кто-нибу-у-удь?.. – снова крикнул Клим. Шорох за спиной. Среди десятков знакомых лиц, вернее спин, кто-то стоял. В монашеской робе. Из-под капюшона виден лишь массивный подбородок и ярко очерченные полные губы. Это был единственный человек, стоявший к нему лицом. Страшно. Клим слушал биение собственного сердца. Монах не был серой бесцветной тенью, как остал
Общая воскресная служба открывалась, как обычно, в приходе домашней церкви. Все – от воспитанников до учителей и воспитателей – толпились у стен. Вопросы никто не задавал, но сама атмосфера становилась тревожной. Служба задерживалась вот уже на пять-десять минут. Маркиз де Конн заметил отсутствие нескольких важных лиц: княгини со свитой и графа Саблинского со следователем Брехтовым. Еще через минуту к бурмистру пробрался Охос и шепнул, что Лука Михайлович ждет его во дворе. Дав знак гайдукам следовать за ним, маркиз покинул церковь и вышел из Дома. Во дворе стояла телега, вокруг которой толпились приказчики, Саблинский с двумя унтер-офицерами, Брехтов и растерянная Камышиха в окружении слуг. Что находилось в телеге, маркиз де Конн не видел, но именно оно служило предметом ажитации всех, кто окружал ее. – Сегодня утром нашли его изуродованное тело, – доносился скрипучий голос княгини. – Это уже второе несчастье на неделе. Что делать-то?.. – Кто знает, кто знае
В кабинет князя, привычно тихий и затхлый, как покойницкая, ворвался неподражаемый аромат маркизовых духов. Сочетание импозантного туалета бурмистра и провонявшего серой старья князя, ветхим тряпьем расползающегося на существе, не способном ни к самостоятельному передвижению, ни к мышлению, могло оставить ярчайшие впечатления у присутствующих. – Сударь, я не помню! – раздраженно отвечал Аркадий Дмитриевич на расспросы де Конна. – Кха, спросите моего поверенного… – Вашего секретаря я спрашивал, но он понятия не имеет о ваших внебрачных детях, – маркиз расхаживал по кабинету князя, как по собственному. – Ваша светлость, поймите, кто-то истребляет жителей пансиона, и одна из причин, возможно, заложена в наследстве. Кому-то, вероятно, известно ваше завещание, указывающее на одного из тех, кто ныне здесь проживает. У вас оно есть? – Нет, кха. Но бумаги о наследниках я доверил господину Подольскому, моему поверенному. – Вы сказали Подольскому? Мартыну Валуе
На собрание, созванное маркизом, прибыли граф Саблинский, следователь Брехтов, врач Тильков, и дворецкий Бакхманн. Старый князь дремал. Саблинский ходил из угла в угол, нетерпеливо теребил снятые перчатки и покашливал. Де Конн устроился на козетке, врач Тильков сел у ног князя на низком, набитом соломой табурете, остальные устроились у камина. – Господа, нам следует обратить внимание на то, что творится в Доме, – обратился к собравшимся граф. – Я при министерстве полиции лишь год служу. Что делать с вашими волками или сектами, не знаю! – Судя по представленным мне спискам, – вступил в разговор маркиз, – за последние десять лет здесь погибло более трехсот человек. – Так точно-с, ваше сиятельство, – закудахтал дворецкий. – Невероятно! – маркиз откинулся на спинку диванчика. – А сколько нападений было совершено здесь, в Доме? – То было первое-с. На Разуева. – На каком основании вы утверждаете, что это было нападение волка?
– Чем топят в этом доме? – де Конн недовольно поморщился. Брехтов, Бакхманн, воспитатели Ливазов с Богомольским и гайдуки маркиза стояли у входа в кадетский корпус. Брехтов пожал плечами, удивляясь тонкому обонянию бурмистра. Кроме него, запах никого не беспокоил. – Дуб или береза. Какая еще древесина может использоваться для розжига печи? – Судя по запаху, навоз! – брякнул маркиз. – Будете добры, Владимир Касимович, проверить нижние покои. Я так понимаю, вторые этажи топятся снизу? Мы подождем здесь, благодарю вас. Следователь спустился вниз. Работа в качестве мальчика на побегушках его мало занимала, но начальству перечить он не привык. Прошел в топильную – туда, где ночной сторож поддерживал жар в печи до утра. Открыл топку, принюхался. До гадливости сладкий запах… Сухой навоз. Закрыл топку, задвинул заслонку, осмотрелся. Вещей в топильной мало. По сути, это была чистая маленькая комнатка для печи с лежанкой, на которой в дневное время спал сторож Антипыч.
Часы ударили полдень. Изморозь. В холодном воздухе веяло запахами кухни, прачечной и конюшен. На дворе пасмурно, но в служилой избе ярко горела лампа, бросая на стены комнаты две беспокойные тени. – Клим! Что же это ты намерился делать, милостивый государь? – возмущенный и просящий голос Алены бросил Тавельна в краску. – Собираюсь, Алена, уезжаю. – Ты намереваешься меня оставить? Что с тобой?!! – Не знаю, как объяснить, но увидел я изнанку жизни и устыдился себя. – Какую изнанку? – драматично усмехнулась графиня. – Опомнись! – Пока я был в летаргии, то пребывал в доме без конца и края, наполненном не людьми, но их тенями, а живое мог видеть только через окна. Никто не замечал меня, и только сестра приметила меня во мраке трепета и ужаса моего. Она меня и вызволила, и, представь себе, Алена, на столе в комнате меня ждало от нее письмо! – Письмо? – О да. От любезной моей сестрицы! – Клим вынул из внутреннего кармана сюрту
Понедельник для бурмистра начался с новости о том, что его экипаж не готов к поездке Бакхманна в острог. – Я, ваша честь, распорядился экипаж ваш разобрать и на кузне починить, – мялся Митрофан. – По какой причине? – маркиз поднял тяжелый взгляд на камердинера. – По причине ослабления оси, ваша честь, видимо, встряска по деревням не по плечу ей оказалась. – Не по плечу? Что вы несете? – без всякого изменения в тоне холодно отчеканил маркиз. – Я купил этот экипаж месяц назад у Иоахима, лучшего мастера каретных дел, по совету самого обер-полицмейстера Петербурга! В чем она может ослабнуть? Губы Митрофана задрожали. Маркиз махнул рукой. – Ладно, я сам выясню, что там неладно. Митрофан засуетился. Горячая вода для бритья, начищенные высокие сапоги для похода барина в мастерскую часть имения… Михайло послан к дворецкому оповестить о задержке. Госпожу Мариам велено не будить, но горячий шоколад держать наготове… Пять часов утра. Двор
Теперь путь де Конна лежал в Дом. Он вошел в вестибюль, как до его слуха донеслись голоса из арсенальной. Кто мог в полседьмого утра упражняться в зале с рыцарскими доспехами, если не молодые задиры? Маркиз вошел на полуосвещенное ристалище кадетов – арену юношеских амбиций. Арсенал являлся самой большой залой замка. В старые времена здесь хранились оружие, латы и порох, тренировались офицеры, проходили дуэли между дворянами и их компаниями. Вытянутый, с двумя пролетами, разделенными рядом деревянных колонн с подвесными капителями, зал светился изнутри благодаря высокому полукруглому своду. Деревянный потолок, изъеденный временем, казалось, впитывал все звуки и, приглушив, возвращал их тихим надтреснутым эхом. Именно эхо любили молодые посетители древней обители войны. Каждый удар шпагой возвращал мелодичный перезвон, каждое слово многократно повторялось в альковах под окнами, и ни один шаг не оставался без перекликающегося внимания каменных крестовин. Де Кон