Я крепко спала, когда услышала крики за пологом шатра, даже не крики, а дикие вопли боли и отчаяния. Кричал мужчина хрипло, рвано. Сон тут же испарился, и я подползла к двери, несмело выглядывая наружу.
– Пощади, Аднан, пощади меня! Я всего лишь гонец. Меня послали к тебе. Гонцов не убивают.
Наконец-то мы приехали. Куда-то. В место, которое и Аднан, и его люди называли деревней. Конечно, именно мне было очень трудно назвать ЭТО деревней. Для меня все было больше похоже на цыганский табор из старых фильмов, и то не совсем. Ничего подобного я никогда раньше не видела. Множество домов, сколоченных из фанеры, досок, каких-то палок. Напоминает трущобы или халабуды, сараи. Это даже не нищета – это хуже, чем нищета. Увидев это поселение, я откровенно ужаснулась. Едва мы въехали в деревню, к нам выбежали старики, женщины и дети, они встречали воинов громкими криками, хлопали в ладоши и даже пританцовывали.
Меня разбудили громкие крики. Вопли, от которых кровь стыла в жилах, и сердце от страха сжалось с такой силой, что я подскочила на подушках, лихорадочно оглядываясь по сторонам. Глаза опухли от слез и теперь с трудом открывались. Я не помнила, как уснула… помнила только, что она ушла. Девка та – танцовщица. Он не оставил ее рядом. Но легче от этого не стало, кислота внутри разлилась и продолжила жечь в груди под ребрами. Помнила, как Аднан вышел из хижины, и слышала, как он о чем-то говорит с Рифатом, они собрались проверить северную дорогу у каких-то камней, а потом я, видимо, уснула.
На меня не обращали внимание, я видела, как носятся бедуины с ведрами песка, как тушат пожар и забирают мертвые тела куда-то за черту деревни, за обугленные доски и развалившиеся в золу хижины. Все еще слышны рыдания женщин, молитвы и детский плач. И я не могу смотреть на все это, у меня душа разрывается на части. Я никогда не знала, что такое война, и видела ее только по телевизору, читала о ней в газетах, но не сталкивалась лично… На самом деле это до безумия страшно – стоять посреди руин чьей-то жизни и видеть этих несчастных, у которых не было даже шанса на спасение. Незащищенные, в этих хлипких домах, как на ладони посреди песков в извечной борьбе за выживание. От едкого дыма все еще нечем дышать, и
Я вскинула голову и встретилась взглядом с чуть приоткрытыми темно-зелеными дьявольскими глазами, которые были словно подернуты дымкой, возможно, из-за боли, или потому что к нему едва вернулось сознание. Смотрит на меня из-под тяжелых, чуть подрагивающих век, и я отражаюсь в черных блестящих зрачках белым силуэтом. Немедленно отняла руку и затаила дыхание. Но он пошарил по покрывалу и нашел ее, сильно и требовательно сжал за запястье.Его слова контрастировали с этой хваткой. Несмотря на слабость, она оказалась очень сильной, но я бы и не пыталась отнят
Я постояла некоторое время у двери, прислушиваясь к голосам внутри, и вдруг услышала детский плач. Очень громкий и пронзительный вопль, от которого по телу пошла дрожь ужаса и жалости.– Не трогайте… не забирайте мою сестру… не забирайте ее… она живая… нет… не надо. Она сейчас глаза откроет. Джума, вставай, родная… вставай… Джумааааа… моя. Неееет. Не уносите. Нееет! Она живаяяяяя. Вы что – не видите? Она сейчас встанет!
– Наши потери слишком велики, Аднан. Нам нужны люди. Скоро должен будет проехать обоз Асада, и именно поэтому он бросил все свои силы отвлечь нас и помешать перехватить его товар.Рифат с волнением смот
Она не пришла утром. Да, он ждал, что строптивый старик приведет девчонку, но этого не случилось, и ибн Кадир начал чувствовать, как внутри просыпается волна ярости, она бурлит и колышется, набирая обороты и увеличивая амплитуду. Слишком много себе позволяет его строптивая игрушка. Слишком выходит у него из-под контроля, так же как и его эмоции к ней, которые то злят, то дух от них захватывает, как когда-то с матерью на аттракционах, куда отец разрешил им поехать один единственный раз незадолго до ее гибели. Именно тогда, глядя сверху вниз на улыбающееся лицо матери, на то, как она прикрывает от солнца свои зеленые глаза и смотрит на него с нескрываемым обожанием, и он, гор
Ехать с ним верхом спокойным шагом без его людей и без спешки оказалось чем-то до невозможности волнительным, и у меня замирало сердце каждый раз, когда я чувствовала его дыхание на своем затылке и руки, ласково перебирающие мои волосы, перекладывающие их вперед так, что теперь кончики его пальцев поглаживали мне шею, вызывая томление во всем теле и желание ощутить на этом месте жаркое касание мужских губ.
Я не могла сказать ни слова, все слова застряли где-то в горле, и я просто смотрела расширенными от ужаса глазами на человека, которого видела впервые в своей жизни… и который говорил обо мне такое, что я начала задыхаться от каждого оскорбления, как от удара по ребрам ногой в тяжелом ботинке. Я перевела взгляд на Аднана и увидела, как даже через темную кожу проступила смертельная бледность на его лице. Его глаза расширились, и в них сверкала не просто ярость, а адское бешенство. Он выхватил хлыст и спрыгнул с коня, взмах со свистом, рассекающим воздух, и бедуин с черной густой бородой закрыл лицо руками, сквозь пальцы засочилась кровь.
Ехать с ним верхом спокойным шагом без его людей и без спешки оказалось чем-то до невозможности волнительным, и у меня замирало сердце каждый раз, когда я чувствовала его дыхание на своем затылке и руки, ласково перебирающие мои волосы, перекладывающие их вперед так, что теперь кончики его пальцев поглаживали мне шею, вызывая томление во всем теле и желание ощутить на этом месте жаркое касание мужских губ.
Она не пришла утром. Да, он ждал, что строптивый старик приведет девчонку, но этого не случилось, и ибн Кадир начал чувствовать, как внутри просыпается волна ярости, она бурлит и колышется, набирая обороты и увеличивая амплитуду. Слишком много себе позволяет его строптивая игрушка. Слишком выходит у него из-под контроля, так же как и его эмоции к ней, которые то злят, то дух от них захватывает, как когда-то с матерью на аттракционах, куда отец разрешил им поехать один единственный раз незадолго до ее гибели. Именно тогда, глядя сверху вниз на улыбающееся лицо матери, на то, как она прикрывает от солнца свои зеленые глаза и смотрит на него с нескрываемым обожанием, и он, гор
– Наши потери слишком велики, Аднан. Нам нужны люди. Скоро должен будет проехать обоз Асада, и именно поэтому он бросил все свои силы отвлечь нас и помешать перехватить его товар.Рифат с волнением смот
Я постояла некоторое время у двери, прислушиваясь к голосам внутри, и вдруг услышала детский плач. Очень громкий и пронзительный вопль, от которого по телу пошла дрожь ужаса и жалости.– Не трогайте… не забирайте мою сестру… не забирайте ее… она живая… нет… не надо. Она сейчас глаза откроет. Джума, вставай, родная… вставай… Джумааааа… моя. Неееет. Не уносите. Нееет! Она живаяяяяя. Вы что – не видите? Она сейчас встанет!
Я вскинула голову и встретилась взглядом с чуть приоткрытыми темно-зелеными дьявольскими глазами, которые были словно подернуты дымкой, возможно, из-за боли, или потому что к нему едва вернулось сознание. Смотрит на меня из-под тяжелых, чуть подрагивающих век, и я отражаюсь в черных блестящих зрачках белым силуэтом. Немедленно отняла руку и затаила дыхание. Но он пошарил по покрывалу и нашел ее, сильно и требовательно сжал за запястье.Его слова контрастировали с этой хваткой. Несмотря на слабость, она оказалась очень сильной, но я бы и не пыталась отнят
На меня не обращали внимание, я видела, как носятся бедуины с ведрами песка, как тушат пожар и забирают мертвые тела куда-то за черту деревни, за обугленные доски и развалившиеся в золу хижины. Все еще слышны рыдания женщин, молитвы и детский плач. И я не могу смотреть на все это, у меня душа разрывается на части. Я никогда не знала, что такое война, и видела ее только по телевизору, читала о ней в газетах, но не сталкивалась лично… На самом деле это до безумия страшно – стоять посреди руин чьей-то жизни и видеть этих несчастных, у которых не было даже шанса на спасение. Незащищенные, в этих хлипких домах, как на ладони посреди песков в извечной борьбе за выживание. От едкого дыма все еще нечем дышать, и
Меня разбудили громкие крики. Вопли, от которых кровь стыла в жилах, и сердце от страха сжалось с такой силой, что я подскочила на подушках, лихорадочно оглядываясь по сторонам. Глаза опухли от слез и теперь с трудом открывались. Я не помнила, как уснула… помнила только, что она ушла. Девка та – танцовщица. Он не оставил ее рядом. Но легче от этого не стало, кислота внутри разлилась и продолжила жечь в груди под ребрами. Помнила, как Аднан вышел из хижины, и слышала, как он о чем-то говорит с Рифатом, они собрались проверить северную дорогу у каких-то камней, а потом я, видимо, уснула.
Наконец-то мы приехали. Куда-то. В место, которое и Аднан, и его люди называли деревней. Конечно, именно мне было очень трудно назвать ЭТО деревней. Для меня все было больше похоже на цыганский табор из старых фильмов, и то не совсем. Ничего подобного я никогда раньше не видела. Множество домов, сколоченных из фанеры, досок, каких-то палок. Напоминает трущобы или халабуды, сараи. Это даже не нищета – это хуже, чем нищета. Увидев это поселение, я откровенно ужаснулась. Едва мы въехали в деревню, к нам выбежали старики, женщины и дети, они встречали воинов громкими криками, хлопали в ладоши и даже пританцовывали.