Глава 3

Я вздрогнула, когда голос из громкоговорителя возвестил о том, что самолет взлетел, отвлекая меня от воспоминаний и заставляя посмотреть на свою крошечку, которая спала у меня на руках, посасывая большой пальчик. От невероятной и непередаваемой нежности задрожало сердце, и я провела кончиком пальца по ее пухлой щечке. Моя девочка. Если бы не она, то я бы не спаслась от безумия и от черной бездны, которая сожрала мою душу и утопила в самом невыносимом горе для женщины – потере любимого мужчины и его ребенка. Только ее пронзительный и голодный плач заставлял меня вставать на ноги и хотя бы просто функционировать. После той истерики, что случилась со мной, когда Джабира отвела меня к маленькому холмику в песках, обложенному камнями с сухими ветками цветов. Я не знаю, сколько времени я там провела, то в слезах, то просто глядя в одну точку и умирая от отчаянной тоски. Этот холмик стал для меня общей могилой и отца, и сына, ведь мне было негде оплакать самого Аднана. Я ведь не имела право даже на это. Ведь я так и не стала для него кем-то большим, чем игрушка и его рабыня.

Джабира принесла мне дочь прямо туда и положила на пеленку рядом со мной, но я к ней так и не прикоснулась. В тот момент я была мертва, и меня невозможно было воскресить вот так в одно мгновение. Я ненавидела все, что меня окружало, ненавидела даже каждую молекулу воздуха и любой живой звук. Боль рвала мою душу на куски, и я не могла вырваться из ее безжалостных когтей, чтобы хотя бы посмотреть на свою малышку или взять ее на руки. Мне хотелось умереть, чтоб не было настолько больно, чтобы прекратить страдать и не захлебываться отчаянием.

А потом она заплакала. Громко и очень жалобно, сковырнув мою черную дыру, заставив сжаться от необъяснимо сильной тяги взять ребенка на руки… и я так и сделала, повинуясь самому первобытному из всех инстинктов. А когда прижала ее к груди, почувствовала, как она тыкается в меня личиком и что-то ищет, щипая мою кожу крошечными губками. Когда впервые приложила ее к груди, без слез глядя перед собой… моя пустота внутри все же начала заполняться. Нет, она не исчезла полностью, не перестала кровоточить, но она перестала быть настолько безнадежно звенящей, в ней появился один единственный, но столь важный звук – это любовь к моему единственному оставшемуся в живых ребенку. И боль, как обещала мне Джабира, все же немного отпустила… но у этой хитрой твари были свои планы и свои часы голода. Она возвращалась неизменно по ночам, отбирая у меня возможность спать, и терзала меня до полного изнеможения, заставляя корчиться на шкурах, кусать руки, чтобы не орать и не выть, не разбудить малышку. Каждый раз, когда я смотрела на нее, в моей душе все переворачивалось и сердце сжималось от нежности. Всю свою нерастраченную любовь я обрушила на нее, всю ласку, всю свою отчаянную тоску. Она стала единственной причиной открывать по утрам глаза и пытаться жить дальше. Я смотрела на ее темные волосики и смуглую матовую кожу, на ее глаза еще не особо понятного цвета, но уже светлые и, скорее всего, они будут такими же пронзительно зелеными, как и у ее отца.

Мне казалось, что она похожа на Аднана как две капли воды, мне просто до безумия этого хотелось. Первое время я стыдилась, что люблю ее, стыдилась, что она дает мне силы дышать, потому что и ее отец, и маленький братик никогда не почувствуют больше, что значит любовь.  Но потом я поняла, что каждая любовь разная. А материнское сердце – оно бесконечно и не имеет начала и конца. В него поместятся океаны любви и ее хватит на всех. Как костер, от которого можно разжечь множество других костров. Когда я пела ей колыбельные, поглаживая черные кудрявые волосы Амины, спящей рядом с нами, я всегда неизменно пела им всем. Всем моим детям. Через две недели я смогла наконец-то дать ей имя… назвала ее настоящим именем матери Аднана, тем именем, что у нее отобрал его отец и о котором никто больше не вспоминал. Аднан назвал мне его один единственный раз, а я запомнила, и сейчас мне казалось, что более подходящего имени не найти. Ведь ОНА живет в моей дочери. ОНА не может умереть, как умерла я, она вечная и сильная и будет возрождаться снова и снова. Любовь.

И укачивая свою малышку на руках я понемногу успокаивалась, ко мне вернулся стимул жить дальше… вместе с диким желанием покинуть эту страну и вернуть себе свое имя и свободу.

Рифат приехал спустя почти месяц. Не знаю, почему он не появлялся столь долго, но, наверное, он был нужен мне – этот месяц, чтобы начать походить на человека и понять, чего я на самом деле хочу. Он, как и всегда, был молчалив. Спешился и последовал к своим людям, потом к костру ужинать. Меня приветствовал довольно сухо и сдержано. И я была ему благодарна за эту сухость и безэмоциональность, больше всего на свете я боялась, что мой муж захочет предъявить свои права на меня. Я прождала его в пещере до середины ночи. Не посмела подходить к разбитому лагерю и звать. Любой диалог с Рифатом давался мне с огромным трудом. И сейчас, когда он вошел в пещеру и задернул полог, он вздрогнул, поняв, что я не сплю.

– Нам надо поговорить, – тихо сказала я.

– Надо.

 Спокойно ответил он и опустился на табурет, обтянутый бараньей шкурой.

– Я хочу уехать. Дай мне свободу, Рифат. Заклинаю тебя всем, что тебе дорого – отпусти меня. Я больше не хочу здесь оставаться. Расторгни наш брак, наговори обо мне все, что хочешь, и отпусти.

Он поднял голову и так же спокойно ответил.

– Не могу.

– Почему? – я закричала в отчаянии, а он отвел взгляд.

– Потому что едва я расторгну с тобой брак по любой причине, порочащей твою и мою честь, я буду обязан тебя убить. Нет в наших обычаях разводов.

– А…Аднан… он обещал мне, что разведется с Заремой.

– Но не развелся, – уверенно произнес Рифат.

– Он просто не успел исполнить свое обещание.

– Я не Аднан, Альшита. У меня нет столько власти, мне ничего не спустят с рук, как ему. И я обязан соблюдать все законы нашего племени.

– И что это значит? Я вечно буду жить здесь в этой пустыне, как в заточении.

Захныкала малышка, и я тут же обернулась к ней, поглаживая по спинке и покачивая рукой, чтобы она не проснулась.

– Давай поговорим снаружи, – тихо попросила я, и мы вышли из пещеры, отошли от нее на несколько метров, утопая ногами в еще теплом песке. – Рифат… мы ведь не муж и жена. Мы с тобой никто и никогда не станем кем-то. Наш брак бессмысленный, а я не могу так жить. Не могу вечно ненавидеть себя за то, что ты на мне женился, не могу смотреть вашим людям в глаза. Я здесь больше чем чужая. Я распутница и шлюха.

Это был единственный раз, когда Рифат вдруг потерял свое привычное самообладание и резко схватил меня за плечи.

– Все может быть по-другому, Альшита. Все может быть совсем иначе. Я готов закрыть глаза на твое прошлое, я готов принять твою дочь как родную и любить ее сильнее, чем любил бы своих детей. Я готов ради тебя на что угодно… я даже могу увезти тебя в другую страну и бросить все. Понимаешь?

 Да, я понимала… В эту секунду я поняла все. И в то же время горечь осадком осела в горле и во рту.

– Понимаю… Но по-другому никогда не будет. Я принадлежу только ему… моя дочь… у нее только один отец, и я никогда не дам ей чужую фамилию. Мое сердце и моя душа никогда уже не станут моими, они отданы, и вернуть назад их уже невозможно. Прости… я не могу дать тебе ничего кроме моей благодарности и уважения. И… если ты, правда, готов на многое ради меня – то отпусти нас. Дай нам уехать домой. Я тебя умоляю.

Рифат разжал руки и больше не смотрел на меня. Смотрел куда-то через мое плечо.

– Развод я тебе не дам. Как я и говорил ранее.

Внутри все похолодело, и я уже пожалела о том, что так горячо и откровенно отказала ему. Может, надо было как-то по-другому. Неужели он сейчас разозлится и… о Боже, я не хотела даже думать об этом.

– Но я дам вам возможность уехать. Только для этого надо будет оформить для тебя новые документы. Для тебя и для твоей дочери… И ей придется взять мою фамилию.

Перевел на меня взгляд снова и посмотрел мне прямо в глаза.

– Ты поедешь в свою Россию, Альшита. Но и там останешься моей женой. Руки у Кадиров длинные. Я бы не хотел, чтоб тебя достали и там.

Я схватила его за руки, а потом рывком обняла за шею.

– Спасибоо, о Божеее! Спасибооо.

Но Рифат очень сдержанно отстранил меня от себя. Удерживая на вытянутых руках.

– Я хочу продолжать заботиться о тебе и там. Обещай, что дашь мне это делать, Альшита.

Я быстро закивала и почувствовала, как слезы обжигают глаза. Мне не верилось, что это может быть правдой. Не верилось, что я поеду домой к своей семье…

***

– Не можешь уснуть, Рифат? Сон не идет к тем, у кого кровоточит сердце. Я никогда не думала, что оно у тебя есть. А сейчас смотрю на тебя и понимаю, что лучше бы не было. Не той женщине ты его отдал… не нужно оно ей… у нее и своего-то нет.

Рифат сел у гаснущего костра и подбросил в него угля.

– Она хочет вернуться домой… развода просила. Идиотом себя почувствовал, которого под ребра пнули, как надоедливого пса. А ведь я долго терпел и ждал…

– Долго? Ты действительно считаешь время и думаешь, что оно приблизит то, чего ты желаешь? Нет времени на самом деле, Рифат. Есть исчисление минут, часов, лет. Не всегда мертвецы покидают живых и дают им свободу, особенно если живые не хотят эту свободу обрести. Это для тебя прошло больше полугода, а для нее все было две минуты назад. Нет у горя сроков, нет определенных рамок, за которыми боль отступает и дает силы дышать. Иногда… иногда она остается с нами навечно и ни на секунду не дает о себе забыть. Есть женщины только для одного мужчины, и ничто на свете не заставит их посмотреть на другого. Она именно такая...

– Откуда ты знаешь?

Глаза Рифата сверкнули, и он залпом осушил чашку с чаем.

– Я тоже такая. Она на меня похожа. В молодости… Только моя дыра в груди со временем превратилась в камень… а у нее там еще есть место для любви и нежности… но не к мужчине.

– Глупости. Женщины выходят замуж и рожают снова от других. Нельзя закопать себя навечно.

– Можно… поверь мне, можно. У кого-то сердце умеет регенерировать и биться заново, а у кого-то оно просто умирает.

– Я подготовлю ей все документы и увезу ее отсюда. И… я больше не стану работать на Кадира. Моя служба его семье окончена.

– Уедешь вместе с ней?

– Нет… но я хочу вернуться в свой дом и продолжить дело моего отца. Без Аднана вся эта война стала бессмысленной.

– Хочешь завоевать ее любовь по-другому?

– Я не знаю, чего хочу… Точнее, нет, я знаю. Ее хочу. С первой секунды, как увидел. До умопомрачения хочу. Я запрещал себе даже думать об этом, я презирал и ненавидел себя за это. А сейчас... Сейчас я не вижу ни малейшей причины не попытаться. Я думал, что после рождения детей она оживет сама… думал, что они вернут ее.

Вскинул голову и посмотрел на Джабиру.

– Как ты допустила, чтоб ее сын умер. Ты ведь самая опытная повитуха, ты принимала самые тяжелые роды.

Джабира перевела взгляд на огонь.

– Я не волшебница. Я человек. Какой бы ведьмой вы меня не считали, но я просто женщина, которая знает немногим больше, чем вы, и имеет опыт. Но даже в самых современных и оснащенных клиниках гибнут младенцы… то что стоит говорить о пустыне, где у меня нет ни интенсивной терапии, ни капельницы. Ребенок был слаб, он второй в двойне, пуповина обмоталась вокруг его шеи, и он не дышал, когда я его достала из нее. Был весь синий… Она думала, что это он плачет… а плакала ее дочь, и я не стала разубеждать несчастную. Она и так натерпелась.

– Слышал, Зарема родила… Сука. Вот как так? Чем эта змея заслужила такое счастье? В милости теперь купается. Кадир от радости закатил пир. Внук первый на свет появился.

Джабира протянула чуть дрожащие морщинистые руки к костру.

– Счастье не всегда заслуживают, иногда его выдирают с мясом у других, – тихо сказала она. – Но оно недолговечно, поверь. Там змей предостаточно, чтоб отравить существование и ей.

– Плевать я хотел на Зарему. Меня больше не волнует семья Кадиров. Я хочу, чтоб Альшита была счастлива… со мной. Любви хочу от нее, улыбки для себя, касаться ее хочу. И у меня хватит терпения. Я дождусь, когда ее сердце оживет… Но я так же начинаю ненавидеть Аднана. Ненавидеть за то, что его призрак ревниво стоит между нами и не собирается уходить.

– Ревность – это жестокая тварь. Она иногда намного сильнее и страшнее ненависти. У нее нет никакой логики, и она сгребает в свои когтистые лапы всех без разбора, заставляя корчиться от адовых мук. Но это и есть проявление любви. Соперники – это всегда ненависть и боль. Особенно мертвые. Они ведь не исчезают, они не станут плохими, их нельзя очернить или унизить. Они сияют ореолом святости, даже если при жизни были сущими дьяволами. Мне нравится твое терпение, и твоя страсть… но запомни – они могут принести тебе только страдания.

– Я уже к ним привык. Вряд ли может быть хуже.

Джабира усмехнулась.

– Всегда может быть хуже. Суть женщины непостижима… Возможно, Альшита ответит тебе взаимностью когда-нибудь. Когда сможет.

– Я умею ждать.

– Дай руку, Рифат… посмотреть кое-что хочу.

Потянула дым из тонкой трубки и выпустила в сторону мужчины. Тот протянул ей ладонь, насмешливо прищурив глаза и вытянув ноги к огню. Ведьма взглянула и тут же отшатнулась, отшвырнула руку Рифата.

– В чем дело? Совсем ополоумела?

– Увози ее в Россию и забудь о ней. Разведись и никогда не вспоминай.

Рифат резко встал на ноги и свел брови на переносице.

– Ты что несешь?

– Она тебя погубит… в ней твоя смерть! Он тебе ее не отдаст.

Рифат расхохотался.

– Глупые гадания и глупая женщина. Перепила своего пойла и накурилась дурмана. Кто он? Мертвец? А смерть… так она всегда рядом ходит. Нашла, чем пугать. Иди проспись, старая.

– Я предупредила. Тебе решать.

– Не предупредила, а глупостей наплела. Ищи новое место для жилья. Когда мы уедем, некому будет тебя охранять.

– Я уже давно нашла. Смерть не только на тебя охотится… она и за мной придет.