Глава 3. Худшее слово на свете

Алестар хвостом чувствовал, что первый разговор с возлюбленным Джиад должен случиться наедине, чтобы жрице ни в коем случае не пришлось оказаться между волной и рифом. И как можно скорее, пока кто-то не наболтал лишнего. Все равно человеку скажут, конечно, что Джиад — избранная короля, но с этим можно разобраться после, когда первый шторм между ними стихнет. Куда труднее будет объяснить всем остальным, почему жрица больше не носит его браслет… Но это все — тоже потом!

Так что он велел целителям предупредить его, как только человек придет в себя и сможет беседовать, а оказавшись в комнате, первым делом велел оставить их вдвоем. Умница Ирвайн поклонился и уплыл, попросив только не беспокоить раненого слишком долго, и Алестар пообещал, забыв, впрочем, спросить, долго — это сколько? Ладно, разберется как-нибудь.

Дождавшись, пока за Ирвайном закроется дверь, он подплыл ближе к постели, где лежал обнаженный до пояса и перевязанный человек, внимательно вгляделся в лицо, показавшееся смутно знакомым. Хижина, каменный очаг с огнем, сидящая перед ним Джиад… Горячечный бред после запечатления вспомнился так явно, словно все случилось наяву. Значит, это и в самом деле не было бредом! Но какая теперь разница? Их с Джиад запечатление растворилось в молочном тумане зелья — и воспоминание об этом отдалось в сердце уже привычной болью.

Алестар молча разглядывал раненого, даже не думая стесняться своего интереса, и человек отвечал тем же. Светло-голубые глаза цвета зимнего неба недобро глядели со смуглого, почти как у Джиад, лица. Однако оттенок кожи — это единственное, что у них со жрицей оказалось похожим. Тело Джиад при всей его силе поражало изяществом и плавностью форм. Лилайн же — как назвала его жрица, — был похож на хорошего гоночного салту, рослый, с четко обрисованными плоскими мускулами плеч, груди и рук. Такой же быстрый, наверное. И такой же опасный.

Во взгляде, колючем, как острие лоура, у него точно не было ни тени смирения или боязни. Он смотрел так, словно выискивал на Алестаре уязвимое место. Или уже нашел. «Мало мне было одного Даголара», — с усталым раздражением подумал Алестар, окончательно уверившись, что правильно решил сначала поговорить с глазу на глаз.

— Полагаю, ты очень хочешь меня убить, — спокойно сказал он, одним взмахом хвоста опускаясь ближе к полу, чтобы человеку не приходилось смотреть снизу вверх.

— У меня есть причины, — помедлив, с обманчивым равнодушием отозвался тот.

— Есть, — согласился Алестар. — Но даже пытаться не стоит.

— Потому что я здесь пленник? — одними уголками рта усмехнулся человек и пошевелился на подушках, тут же едва заметно дернув щекой от боли.

— Ну что ты, — ответил Алестар такой же едва заметной усмешкой. — Разве Джиад не заверила тебя в моем гостеприимстве?

О, какой яростный огонь вспыхнул в льдисто-голубых глазах! Злость пополам с бессилием — отрава, разом напомнившая Алестару дурман гарнаты. Несколько мгновений он смотрел наемнику в глаза, почти наслаждаясь тем, что видел в них. Разве не этот двуногий отнимет у него Джиад? Уже отнял! Она выбрала его сама и по доброй воле, их не разделяет память о боли и унижении, и он смог стать для нее тем, чем Алестар уже станет никогда — возлюбленным, которого желают сердцем и телом.

И она уплывет с ним. Вот о чем забывать не следовало, как бы ни хотелось хоть ненадолго забыть.

— Гостеприимстве?

Яда в одно-единственное слово человек ухитрился влить столько, что хватило бы на дюжину мурен. У Алестара даже в висках застучало от злости. Да что он о себе возомнил, этот двуногий?! Беспомощный, раненый, всем своим хрупким существованием зависящий от камешка на шее! И только из-за жрицы Алестар до сих пор не осадил его за наглость.

— Здесь, в Акаланте, не любят людей, — бросил он еще более ядовито и надменно. — Тебя приняли как гостя по просьбе Джиад, единственной из жителей земли, чье слово я ценю. Ты под моей защитой, потому что она этого хочет, но сомневаться в гостеприимстве короля Акаланте — дерзко и не слишком умно.

— Не глупее, чем рассчитывать на его благородство.

Человек попытался привстать, то ли для того, чтобы пристальнее всмотреться в Алестара, то ли просто — лечь поудобнее. Скривился едва заметно, лицо на пару мгновений закаменело от тщательно скрываемой боли, но читать по лицам и глазам Алестар умел, хоть и хуже, чем по движениям. Его сопернику было больно. Наверное — очень больно, однако он держался и огрызался, едва ли думая, чем все это может закончиться. Да глубинные его побери! Как легко и сладко было бы ненавидеть этого двуногого салту — и не получалось!

— Терпения у меня еще меньше, чем благородства, — невольно съязвил Алестар. — Советую хорошо это запомнить. Я не буду с тобой драться, даже не рассчитывай. И если у тебя есть хоть капля ума, ты тоже не станешь добиваться поединка.

— Потому что ты здешний король? — глумливо усмехнулся тот.

— Именно, — бросил, едва сдерживаясь, Алестар. — Я здешний король, и покушение на мою жизнь карается смертью. Закон не знает исключений. А ты — гость не только мой, но и госпожи Джиад. Она за тебя поручилась. Понимаешь, что это означает?

О, понял он мгновенно. Еще пару мгновений смотрел на Алестара с лихорадочной ненавистью в глазах, а потом стиснул зубы так, что по заострившимся скулам прокатились желваки. Вдохнул глубоко, полной грудью, и Алестар невольно посочувствовал какой-то частью разума, ответственной за справедливость. Быть так близко от того, кого ненавидишь, и не иметь возможности для мести — он хорошо помнил, каково это. Еще не растаял в памяти ненавистный вид и голос Торвальда Аусдрангского! Да, возлюбленного Джиад, изнывающего от бешенства и бессилия, Алестар понимал. И готов был свести к ничьей поединок слов, если уж поединок оружия и вовсе под запретом. Но человек подставился сам.

— И каково оно — прятаться за чужой спиной? — поинтересовался он едко.

Смуглое лицо заливала бледность, и будь здесь целитель — Алестара уже давно отправили бы из комнаты. А теперь, получается, он должен подумать и об этом? Уйти, оставив последнее слово за соперником? Чтобы тот, не дай Трое, не слишком утомился?!

— Спроси самого себя, — огрызнулся он вместо этого. — Потому что мы оба за ней прячемся, если начистоту!

Перевел дыхание и добавил, с трудом сдерживая злость:

— Меня не интересует, что ты обо мне думаешь. Просто веди себя прилично, чтобы в твоей дерзости не обвинили Джиад, — это все, что от тебя требуется. Она не заслужила разнимать нас, как двух сцепившихся салту.

И, едва успев договорить, он понял, что попал. Безупречно угодил в больное место, словно легко и точно скользнул в просвет, на пару мгновений открывшийся между плотными телами чужих верховых зверей.

На мгновение стало стыдно. Человек не сделал ему ничего плохого, и уж причин для ненависти у него и вправду предостаточно. Алестар бы на его месте…

«Я на его месте никогда не буду, — устало подумал он. — И хватит об этом. Что толку вечно мучиться угрызениями совести, если прошлого не изменить.

— Я не просил о твоем гостеприимстве, — тихо сказал Лилайн.

— Верно, — согласился Алестар. — И потому ты ничего мне за него не должен. Кроме обычной вежливости, да и то, поверь, я бы без нее обошелся. В другое время…

«В другое время, — подумал он, — я бы вылечил тебя силой Сердца моря. Хорошо вылечил, на совесть, как лучшего друга! А потом… потом сам предложил бы поединок. И пусть лоуры решат, чье сердце крепче».

«О да, — глумливо согласился чей-то голос в его мыслях: — Сражаться в воде, где у тебя есть хвост, а у него — нету. Где ты привык двигаться, дышать и думать так легко, что даже не замечаешь этого, а он беспомощен, словно маару, лишенный щупальцев. И ты назвал бы это честным поединком? И не постыдился бы этой победы?»

— Другого времени не бывает, — снова усмехнулся Лилайн. — Никогда. Что ты со мной собираешься делать?

— Лечить, — равнодушно от усталости сказал Алестар и бесстрастно добавил: — Если я верно понял, в смерти Торвальда его каи-на обвинят тебя?

— Каи-на? Лорды? Конечно, кого же им еще винить.

«Еще несколько вздохов — и пора будет уходить, — понял Алестар. — И звать целителей… То есть уже давно пора, но… ладно, еще чуть».

— Они наверняка потребуют отдать меня, — так же ровно сказал Лилайн, не сводя с него взгляда лихорадочно блестящих глаз. — Будут грозить или обещать выкуп…

— Какая жалость, что я не торгую своими гостями, — снова не сдержался Алестар от насмешки. — А угроз тем более не люблю. Что берег сделает с морем? Швырнет в него камушком? Успокойся, мне нет никакого дела, кто станет следующим королем Аусдранга и какую ложь сочинят о смерти Торвальда. Он мертв, и это лучшее, что случилось в последнее время. Если же люди захотят отправлять свои корабли и лодки в мои воды, это они придут ко мне, и не с угрозами, а прося о милости. Ты спрашивал, что я собираюсь делать с тобой? Для начала — вылечить. У нас хорошие целители, Джиад говорит, что лучше ваших земных. Потом, когда поправишься, можешь уплыть домой.

— А Джиад?

Сейчас он был похож на салту, выжимающего остатки сил в попытке доплыть до цели. И Алестар бы посочувствовал и даже устыдился, но короткое имя, так небрежно произнесенное, укололо прямо в сердце ядовитой хвостовой колючкой ската. И от этого укола внутри снова поднялась та горячая слепая ярость, с которой он думал о Торвальде. О любом, кто был с Джиад. Кто целовал ее лицо и пальцы, ласкал ее тело, заглядывал ей в глаза и видел прикушенную в страсти губу… Кто обладал ею, оставив след в ее плоти и душе, а главное — кого она любила.

Да, он убил Торвальда, не притронувшись к нему и пальцем. И сделал бы это снова сто, тысячу раз. За всю боль, что эта тварь причинила Джиад. Но оказалось, что дело не только в ненависти. Ему не за что было мстить Лилайну, но он исступленно хотел даже не смерти соперника, а просто — чтобы его не было рядом. Или вообще никогда не существовало. Лишь потому, что, выбирая между ними, Джиад никогда не выберет Алестара. Худшее на свете слово — никогда.

«А я ведь мог бы избавиться от него легче, чем хвостом махнуть, — пришла холодная и ясная мысль. — И вовсе не нужно вызывать на поединок или доводить до такой ярости, чтобы он нарушил закон о неприкосновенности короля. Достаточно просто уронить пару слов. Не целителям, конечно, а… жрецам, пожалуй. Тот мерзавец из храма Троих наверняка найдет способ, чтобы в еде или питье человека оказалась капля какой-то гадости. И будет неизмеримо счастлив оказать своему королю такую услугу.

А можно и проще. Он ведь ничего не знает об опасностях нашего мира. И даже не поймет, например, что нужно замереть, если рядом оказалась красивая рыбка в черно-красную полоску, одним уколом плавника приносящая быструю тихую смерть… Могу я это сделать? Правильно рассчитать, устроить, а потом утешать Джиад, клянясь, что никто не хотел здесь плохого ее другу? Почему нет? А там, глядишь, вдруг она решит остаться здесь? Если ничто больше не позовет ее наверх…»

Молчание затянулось. Человек смотрел на него так, словно от решения Алестара прямо сейчас зависела его жизнь. Не зная, что это на самом деле так. Что волны поднимают и опускают, как поплавок, его судьбу, и Алестара рвет изнутри на части никогда доселе не изведанное желание стереть, уничтожить, развеять саму память о Лилайне в разуме и сердце Джиад.

— Каи-на Джиад, — услышал он свой голос будто со стороны, — не пленница в моем дворце, а почетная гостья. Любое ее желание — закон, и выполнить его — честь и радость для меня и моих подданных. Если она захочет покинуть Акаланте, то вольна сделать это сразу, как только пожелает и как это окажется возможным.

— И она здесь по своей воле? — яростно выдохнул Лилайн, подаваясь вперед и не замечая, что из-под повязки на его плече сочится кровь.

Зато Алестар сразу почувствовал отвратительный соленый вкус в воде и едва удержался, чтобы не скривиться.

— А по-твоему, наверху ей было безопаснее?! — рявкнул он, тоже не сдерживаясь. — Там, где она могла попасть в щупальца к этому выкидышу маару?! А может, мне напомнить, кто отдал нам ее в первый раз? Прежде чем колоть меня моей виной, вспомни о собственной! Я-то свою знаю, и, клянусь Матерью Море, мне ее никогда не забыть!

Их взгляды скрестились, как лоуры в поединке, и Алестар не отвел свой — первым. Впрочем, как и Лилайн, который просто обмяк в подушках, тяжело и быстро задышав, и Алестар, нехорошо помянув собственную дурость, торопливо дернул рычаг вызова. Посторонился, пропустив стремительно приплывшего Ирвайна, виновато закусил губу. На душе было темно и мерзко, словно в облаке поднятой со дна мути. И дышалось так же тяжело.

Значит, вот этот клубок мурен, свернувшийся под сердцем, оплетающий его ядовитыми водорослями, — это и есть ревность? И можно оправдать перед самим собой любую подлость, пока эта дрянь, родившаяся из твоих собственных желаний, шепчет в ухо, что нет ничего справедливого в том, чтобы уступить свою любовь другому? Значит, вот так оно и начинается? А потом ты оправдаешь себя в чем угодно, потому что ты — король, ты всегда прав, и все должно принадлежать тебе… Власть, сила… и единственная в мире женщина. Для тебя — единственная. Неважно, хочет ли она этого, значение имеют лишь твои желания.

Алестару стало жутко, будто он заглянул в Бездну, о которой рассказывал Эргиан, и проник ее взглядом до самого дна, а потом понял, что эта бездонная тьма — внутри него самого. Он вздрогнул, сбрасывая липкий темный страх, и поклялся, что ни за что, никогда… Сам не до конца осознавая, в чем клянется, но старательно давя даже мысль о том, что мог бы сделать с Лилайном.

— Я же просил, ваше величество… — только и выдохнул Ирвайн, меняя на плече то ли гостя, то ли пленника повязку, поднося к его губам поильник с лекарством и тревожно вглядываясь в посеревшее смуглое лицо.

— Простите, — буркнул Алестар. — Он… скоро оправится?

— От этой раны — да. Она свежая, и помощь была оказана вовремя.

Ирвайн чуть ли не силой влил в больного содержимое второго поильника и проверил пульс на его запястье.

— Но у него сильное истощение, — сказал он негромко, не поворачиваясь к Алестару. — Его долго держали голодным и не давали вволю воды. Пытали, попросту били… Мы, конечно, справимся с этим, но лечиться придется долго.

— Слышал? — хмуро спросил Алестар, поймав яростно горящий взгляд из-под полуприкрытых век. — Если собираешься сдохнуть — дело твое, даже уговаривать не стану. Только Джиад от твоей смерти не будет никакой пользы, одно горе. А вот если выживешь и придешь в себя, то… хотя бы будет, кому ее беречь наверху.

Они снова встретились взглядами, и человек медленно, словно нехотя, прикрыл глаза — сил у него не осталось даже на то, чтобы кивнуть. И тут же снова посмотрел на Алестара в упор, молча требуя ответа. Ирвайн суетился с повязками, и отсылать его не хотелось, но ведь главного, ради чего он и пришел, Алестар сказать не успел. Вместо этого сорвался и помчал, как малек салру по прибою… Но, может, и хорошо, что не успел? Джиад сама расскажет все, что сочтет нужным.

— Ирвайн, — сказал он целителю. — Проследи, чтобы наш гость ни в чем не нуждался. И никого, кроме каи-на Джиад, к нему не пускать.

— Да, ваше величество, — с готовностью согласился целитель. — Не беспокойтесь, никто его не потревожит.

«Все-таки пленник?» — еще яростнее вспыхнули светлые, как хорошо отточенное острие лоура, глаза.

Алестар прочел это так явно, словно услышал голос.

— Выздоравливай, — бросил он, мечтая только об одном: чтобы быстрее закончился очередной безумный день, а утро следующего принесло хоть какие-то хорошие вести.

И уснуть в одной постели с Джиад ему больше не удастся. Никогда — все то же мерзкое, с горьковато-соленым привкусом на губах, слово. Нет, конечно, это просто в воде вокруг растворилась кровь. Вода утечет, промоет комнату насквозь, сменится чистой. Жаль, что с памятью нельзя сделать так же. Не промыть, не очистить…

Лилайн бессильно прикрыл глаза, погрузившись в сон, и Алестар, еще несколько мгновений посмотрев на него, выплыл из комнаты.

* * *

С Алестаром она разминулась совсем чуть-чуть. Будь это наверху, сказала бы, что его следы еще не остыли, а здесь… Море не хранит следов. «Точнее, ты не можешь их прочесть, — поправила себя Джиад. — А иреназе могут, Алестар говорил, что вода долго помнит кровь…» Но следы пропавшей принцессы Карианда и ее свиты морские глубины скрыли так же надежно, как пустынный ветер — след затерявшегося в барханах путника.

— Мой друг хорошо себя чувствует? — спросила она терпеливо ожидающего ее внимания целителя, молодого светловолосого иреназе с умным тонким лицом. — Когда он выздоровеет?

— Не могу сказать в точности, каи-на, — развел руками тот. — Он сильно истощен, есть повреждения внутренних органов. Можно надеяться, что излечение будет полным, но понадобится время и послушание больного. Много сна, особая пища… И покой, разумеется. Сейчас ваш друг спит, и я бы не советовал его будить. Если он и проснется, то не раньше вечера, а сразу после ужина и перевязки я дам ему еще сонного снадобья.

— Понимаю, — уронила Джиад. — И очень вам благодарна, господин Ирвайн. Если Лилайн станет беспокоиться, пошлите за мной, будьте любезны. Здесь для него все чужое, непривычное, и я могла бы помочь.

— Разумеется, каи-на, — поклонился иреназе и не удержался — бросил быстрый взгляд на ее руку.

Джиад мысленно вздохнула: ну вот, начинается. Без массивного золотого браслета, к тяжести которого она уже привыкла, запястье ощущалось непривычно легким и словно обнаженным. Его хотелось то потрогать, убедившись, что сгиб руки совершенно свободен, то убрать подальше от любопытных глаз, будто в том, что она сняла браслет, есть что-то непристойное. Глупость какая!

Вернув Ирвайну поклон, она бросила последний взгляд на дверь комнаты, где спал Лилайн, и выплыла в коридор, уже привычно темный и прохладный. Вот и что теперь делать? Алестар занят королевскими делами, да и не стоит попадаться ему на глаза чаще необходимого. Напроситься бы к Эргиану на партию в риши, но брату, потерявшему сестру, не до того, чтобы развлекать навязчивую гостью. Выгулять Жи? Отправиться в знакомый маленький дворик и хорошенько потренироваться?

Она медленно плыла по коридору, все яснее понимая, что чуть ли не впервые в жизни не может найти себе дела. То есть может, конечно, однако даже мысль об играх с рыбенышем вызывала глухое неправильное раздражение. Что это с ней творится? «Безделье недостойно стража, оно ослабляет тело и поит разум дурманом, — всплыли в памяти строки соответствующей сутры. — Слабость, рожденная бездельем, увеличивается, как летящая с горы лавина, и погребает под собой благие стремления…»

Но сутры тоже чуть ли не впервые не помогали. Найти себе любое занятие, лишь бы не бездельничать, показалось бессмысленным самообманом. Ладно, все-таки можно погулять с Жи…

И тут Джиад словно укололо — она вспомнила! Санлия… Она совсем забыла про бывшую наложницу, которую отдали на ее попечение. Кажется, Алестар, вынося приговор, велел разместить девушку возле покоев Джиад?

Торопливо вернувшись к себе, она вызвала слугу и велела отвести себя к ири-на Санлии. Несколько минут — и Джиад оказалась перед массивной дверью, точно такой же, как ее собственная. И вправду рядом, всего несколько десятков шагов по коридору, если считать земными мерками.

Слуга, поклонившись, уплыл, а Джиад замерла, пытаясь собраться с мыслями. Что она скажет Санлии? И можно ли как-то помочь несчастной суаланке, которую будто преследует злая судьба? Ответов у нее не было, но… «Вот об этом я и скажу, — решила она, толкая тяжелую дверь. — Может быть, вместе мы что-нибудь придумаем. Говорят, что мысли человека подобны птичьему крылу, но даже на самом мощном крыле нельзя взлететь, если оно одно, зато два, пусть и слабых, поднимают птицу в воздух».

Дверь качнулась, пропуская ее, Джиад проплыла внутрь и едва не столкнулась с молодым иреназе, показавшимся ей знакомым. Ах да, он же приносил зелье для разрыва запечатления!

Юноша почтительно поклонился и уставился на Джиад с неподдельным интересом, будто пытаясь что-то прочитать на ее лице.

— Амо-на… Виалас? — не без труда вспомнила она, и иреназе просиял.

— Для меня честь, что каи-на помнит мое имя, — церемонно сообщил он, снова кланяясь. — Вижу, эликсир возымел нужное действие?

— Да, — скупо уронила Джиад.

А она ведь даже не спросила у рыжего, что отвечать на вопросы, чтобы нечаянно не задеть его королевскую честь! Но Виаласа, кажется, интересовал только результат его работы. Встречала она и на земле таких целителей, умелых и старательных, но в пациентах видящих лишь ступеньку к новым знаниям.

Подтверждая ее мысли, Виалас посторонился и сообщил:

— Прошу прощения, каи-на, я не смог выполнить приказ его величества и помочь его наложнице. Мне очень жаль! Изумительно интересный случай, но безнадежный.

— Приказ его величества? — осторожно переспросила Джиад. — А он приказывал…

— Тир-на Алестар был так великодушен, — раздался хрустальный голосок Санлии, — что не стал отменять приказ, данный им… задолго до всего случившегося. Он хотел, чтобы мне вернули способность к запечатлению. Увы, Мать Море лишила меня своей милости, и я не могу не признать справедливость этого возмездия.

Подплыв, она склонилась перед Джиад в глубоком почтительном поклоне, и той стало неловко. Значит, Алестар пытался позаботиться о своей наложнице? В это легко поверить, он ведь даже на злополучном Совете с радостью воспользовался возможностью не казнить Санлию, пусть и ценой ее свободы. Наверное, он по-своему любит суаланку. Такую красивую, изысканную, гордую и отважную…

«Тебе-то что до этого, — сердито оборвала себя Джиад. — Они давно вместе, и у него наверняка есть причины о ней заботиться! Вот еще — думать об этом».

— И у вас ничего не получилось? — повернулась она к Виаласу. — Неужели нет никакой надежды?

— Мне жаль, — кивнул тот и покачал из стороны в сторону хвостом. — В крови ири-на Санлии отсутствуют вещества, на которых строится способность к запечатлению. Обычно они вырабатываются телом, когда оно созревает для любви и брака. Простите, каи-на, я не знаю, понятно ли вам все это…

— Пока вполне понятно, — поспешно сказала Джиад, украдкой бросая взгляд на бледную, но внешне спокойную Санлию.

Суаланка так и не вернулась к прежним роскошным нарядам, а может, ей их попросту не отдали, но все равно была чудно хороша даже в простой тунике из тонкого некрашеного полотна. Волосы она заплела в толстую косу и перевила нитью бирюзовых бус — единственное украшение, которое Джиад на ней заметила. Тонкое смуглое лицо, не тронутое красками, словно светилось изнутри собственным внутренним сиянием. Боги, как жаль! Неужели все иреназе — слепцы, способные думать лишь о запечатлении?! Она же прекрасна…

— О, ну так вот! — обрадовался Виалас, складывая руки на груди и становясь похожим на одного из храмовых целителей Арубы. — Когда кто-то из нашего народа входит в брачный возраст, эти вещества в его теле участвуют во многих необходимых процессах. Но если иреназе встречается на ложе с кем-то из собственного города, то они дремлют, ведь у того, другого, точно такие же вещества! Ну, это примерно, как воин Акаланте встречает другого воина в такой же форменной тунике и не вступает с ним в битву.

— Я понимаю, — послушно кивнула Джиад на ожидающий взгляд юного жреца. — А у воина из другого города и форма другая, верно?

— Да, — согласился тот, явно удовлетворенный ее сообразительностью. — Суть одна, но форма — другая. Вещества в теле иреназе разных городов образуются одинаковые, но сила города придает им некий характерный оттенок. Если иреназе ляжет на песок с кем-то из другого города, крошечные невидимые воины их тел сначала вступят в борьбу, а потом заключат союз, связав своих хозяев между собой тем новым веществом, которое создадут вместе. У ири-на Санлии, — вспомнил он о наложнице, — нужные вещества несомненно были, раз уж у нее случилось то первое запечатление. Но от случившегося потрясения ее тело потеряло способность их вырабатывать, и ее кровь теперь в определенном смысле пуста.

— Это лечится? — прямо спросила Джиад, думая, что давным-давно следовало услышать такой понятный рассказ вместо туманных восхвалений запечатления.

— Нет, — честно и так же прямо сказал Виалас, открыто встретив ее взгляд. — Если лекарство и есть, мне оно неизвестно.

— Вам? — уточнила Джиад, ожидая, что юный жрец обидится, но тот лишь фыркнул с изрядной долей высокомерия и заявил:

— Поверьте, каи-на, готовить зелье для вас и его величества доверили именно мне совсем не потому, что другим было некогда. Я знаю, что вы думаете, глядя на меня, но ни в одном храме Акаланте нет никого, более сведущего в этом деле. Я уж не говорю об обычных целителях. Лекарства нет. Я не исключаю, что может случиться чудо и способность к запечатлению вернется, как, бывает, прозревают слепые или обретают способность к движению парализованные. Но чудеса не в моем ведении, хоть я и жрец. Мое дело — зелья и исследования, точная наука, готовая дать ответ без участия высших сил. Я перебрал все архивы храма, касающиеся похожих случаев, но ни разу за многие столетия утраченная способность к запечатлению не вернулась.

— Он прав, каи-на, — прошелестела Санлия, не поднимая на нее глаз. — Я тоже о таком не слышала, а я ведь долго училась на целителя. Надежды нет, но я благодарна его величеству за попытку и амо-на Виаласу за хлопоты.

— Скажите, амо-на, — медленно спросила Джиад, рассудив, что Санлии и так достаточно известно об их с Алестаром отношениях. — А как же тогда случилось запечатление между мной и его величеством, тогда еще принцем? Ведь я человек, откуда у меня эти самые вещества?

— Ну а кто вам сказал, что у двуногих их нет? — удивился Виалас. — Мы, иреназе, дети Матери Море, а вы — Матери Земли, но ведь эти великие богини, прародительницы всего живого, родные сестры. Да, мы еще дышим водой, кроме воздуха, и немного иначе воспринимаем мир, а вместо ног у нас хвост. Но между иреназе и двуногими возможны брачные союзы, у нас могут рождаться дети, а значит, различия совсем не велики.

— На меня запечатление не подействовало, — отчего-то очень хмуро сообщила Джиад.

Виалас посмотрел на нее с сожалением и сообщил:

— Ничего странного. У иреназе кровь очень чутко отзывается на призыв чужой крови, мы ведь веками обмениваемся запечатлениями, и наши тела привыкли к этому. А у людей все внутренние воины одеты в одну и ту же форму, так сказать. Они не сражаются между собой, но, когда человеческие брачные вещества встречаются с веществами иреназе, последние проигрывают, потому что предлагают союз, а их подавляют. Ваши частицы, попавшие в тело тир-на Алестара при соитии, просто взяли его в плен, так сказать. Может, победа и не далась бы им легко, но в крови принца дремали вещества, унаследованные им от человеческого предка, и они, проснувшись, узнали собратьев и покорились им, если понимаете, о чем я. Очень интересный процесс! Я обязательно буду исследовать его и дальше!

— Премного благодарна за объяснения, — выдавила Джиад, не зная, удивляться или возмущаться тому, что услышала.

Что ж, теперь многое понятно. Если не думать о том, например, как все иреназе по ее лицу читают, что запечатление разорвано. Но это в другой раз! А то от этих целительских премудростей голова уже кругом.

— Последний вопрос, если позволите, — попросила она, хотя юный жрец явно был счастлив делиться знаниями. — Значит, когда вы дали нам то зелье, оно воздействовало больше на его величество Алестара, чем на меня? И можно ли вернуть разорванное запечатление снова?

Все-таки ей очень не нравились намеки, а потом и прямые предложения Эргиана. Если кариандец поставит цель сделать Джиад наложницей или даже законной женой рыжего, он ведь может и добиться этого. В уме и упрямстве глубинного принца она нисколько не сомневалась!

— В вашем случае — нет, — без тени сомнения заявил Виалас. — Никто не может сказать, что я плохо выполняю порученные мне дела. Когда вы выпили зелье, оно сделало ваши брачные вещества ну, скажем… непригодными для запечатления с иреназе. То есть другие иреназе и так вряд ли с вами запечатлелись бы, только те, у кого есть дремлющее наследство людей. Или очень слабые сами по себе. Но нам ведь нужно было разорвать вашу связь именно с его величеством! Зелье подействовало на вас обоих. В его крови вещества, унаследованные от двуногих, начали исчезать, а когда вы в процессе ритуала сошлись на ложе и обменялись телесными жидкостями, его кровь и ваша окончательно поссорились, скажем так. Вы не пострадали, как и велел его величество, а его кровь утратила способность к запечатлению с двуногими.

Он смотрел с такой гордой радостью, так был доволен собой, что Джиад не сразу поняла, что именно слышит. Потом осознала — и ужаснулась. Надо было говорить об этом наедине! Но поздно. Санлия вскинула голову, тоже изумленно воззрившись на жреца, но промолчала, потом посмотрела на Джиад расширившимися глазами, и по этому взгляду было ясно, что умная и образованная суаланка поняла все ничуть не хуже.

— То есть… его величество… больше не сможет запечатлеться именно с двуногими? — мягко уточнила Джиад, наплевав на оскорбительность этого названия и молясь, чтобы все оказалось не так плохо, как она себе представила.

Действительно, не дурак же Алестар, чтобы дважды сунуть руку в осиное гнездо? Никого из людей он больше не тронет. Но вот полукровки?

— С двуногими и с теми, в ком течет их кровь, — радостно заявил Виалас. — Ну а как иначе? Я ведь рассчитывал структуру зелья именно по этому признаку! Больше никаких отличий, способных послужить основанием для разрыва, в вашей и его крови нет. Но кровь двуногих у нас встречается настолько редко, что возможность подобного брачного союза с другим королевским родом можно не учитывать!

О да… Наверное, покойному королю Кариаллу было и вправду нелегко найти для сына принцессу с нужным признаком в роду. Чуть ли не единственную подходящую… А теперь… Теперь получается, что бедняжка Маритэль никогда не сможет выйти за Алестара! Именно она! И если об этом узнает тот, кто ее похитил, не станет ли это причиной избавиться от опасной и уже бесполезной пленницы? И… еще получается, что король Карианда может теперь предложить Алестару любую из своих дочерей! И любой другой король — тоже! Что же ты натворил, умненький жрец-целитель, гениальный в своем ремесле, но совершенно ничего не понимающий в жизни и, тем более, в политике…

На лице Санлии отчетливо читался страх, суаланка, должно быть, уже представила, чем ей грозит причастность к такой тайне. Но об этом и самой Джиад следовало хорошенько подумать.

— Виалас, — сказала она непослушными губами, чувствуя, как сердце в груди бьется сильнее и чаще. — А кто еще знает, что вы так замечательно очистили кровь его величества? Вы кому-нибудь рассказывали?

Юный жрец задумался, припоминая. Джиад истово, всем существом взмолилась Малкавису, чтобы тайна осталась тайной. Хотя бы пока! Санлия никому ничего не расскажет, Виаласа тоже можно временно посадить под замок, да и сам жрец из тех, кому дай любимое дело — и лишение свободы он не скоро заметит. Время! Алестару нужно выиграть хоть немного времени, пока у него еще развязаны руки!

— Да вроде никому, — с легким недоумением отозвался Виалас и тут же небрежно поправился. — Кроме моего начальника, разумеется. Амо-на Корасиль всегда спрашивает, что именно у меня получилось. — Он фыркнул и добавил с той же надменностью: — Не понимаю — зачем? Все равно он ничего не смыслит в том, что я делаю и как. Но почему-то каждый раз меня проверяет, словно я хоть раз выполнил поручение неправильно.

«Я бы тоже тебя проверяла, — мрачно подумала Джиад, глядя на беззаботного жреца. — Ты ведь и правда не понимаешь, что делаешь. Скажут — сваришь яд. Велят — в лепешку разобьешься, чтобы решить интересную задачку, даже не задумавшись, чьи судьбы за ней стоят. Если бы я за тебя отвечала, я бы выспрашивала каждую тонкость, чего ты там наварил. Но это значит, что жрецы Троих точно знают о новом положении дел. И если пока молчат, то лишь потому, что владеющий тайнами — владеет миром. Они даже Алестару ничего не сказали! А если бы Маритэль не пропала? Когда Храм Троих посчитал бы нужным раскрыть эту тайну?!»

— Благодарю, амо-на Виалас, — выдохнула она устало. — Простите, что отняла у вас столько времени.

— О, ничего страшного, — опять поклонился жрец и улыбнулся наивной детской улыбкой. — Очень приятно поговорить с тем, кто тянется к знаниям. С вашего позволения, каи-на, я поплыву? Очень много работы…

— Конечно, — согласилась Джиад, раздумывая, не сказать ли Виаласу, чтобы больше ни с кем об этом не болтал.

Но толку стеречь конюшню, когда коня уже свели? О том же подумала и Санлия, потому что стоило тяжелой двери закрыться за хвостом выплывшего жреца, бывшая наложница поспешно сказала:

— Я никому ничего не скажу, каи-на Джиад. Только, боюсь, это уже неважно.

— Я тоже боюсь, — согласилась Джиад, мечтая о чем-нибудь горячем.

А еще хорошо бы сесть, положить подушку под спину, привалившись к стене, вытянуть ноги и не думать, что стоит оттолкнуться пальцем — и всплывешь под потолок. Как же ей не хватало обычной земной тяжести, горячей еды, которую можно просто класть в рот, и вода не проникнет следом, ощущения тепла и сухости… Всех мелочей, которые на земле никогда не замечаются, потому что кажутся естественными, а здесь постепенно раздражают и давят. Да она бы многое дала за возможность всего лишь умыться! Но чтобы мокрыми были только лицо и руки, а потом вытереть их чистым мягким полотенцем досуха и почувствовать свежесть от дуновения ветерка, ласкающего кожу…

— У вас усталый вид, каи-на, — тихо сказала Санлия, глядя на нее сочувственно. — Простите, я даже не могу напоить вас горячим. Да и вряд ли вы теперь возьмете что-то из моих рук.

— Почему нет? — пожала Джиад плечами. — Теперь вам незачем что-то мне подливать.

— Да, теперь моя жизнь зависит от вашей, — ровно согласилась суаланка. — И от вашей воли, разумеется.

— Перестаньте, Санлия, — поморщилась Джиад, проплывая немного дальше и оглядывая небольшую комнату. — Если помните, я об этом не просила. Все, чего я хотела, это сохранить вам жизнь. Извините, что не навестила раньше. С вами хорошо обращаются? Может, вам что-нибудь нужно?

Комната была по размерам почти такой же, как и та, где Санлия принимала Джиад, но обставлена с вызывающей скудностью. Кровать, укрытая чем-то темным, голые, не считая двух шаров туарры, стены, маленький столик с несколькими коробками и в углу горшок с шираккой.

— Прошу прощения, — бледно улыбнулась Санлия, поймав взгляд Джиад. — Обычно ширакку не ставят в жилых комнатах, но здесь нет смежных, а выводить меня наружу под охраной — это слишком хлопотно. Но вода проточная, не беспокойтесь.

Ширакка в комнате, никакой жаровни с тинкалой, как раньше, да и чем кормят суаланку — тоже неизвестно. Она немного похудела, но отчего? В любом случае, это неправильно! Санлию не приговорили к тюрьме, и мучить ее унизительными мелочами вроде уборной в комнате — подло и глупо!

— Я не беспокоюсь, — нахмурилась Джиад. — Но мне это не нравится. Санлия, я поговорю с его величеством, чтобы вам предоставили больше удобств. Где ваши прежние вещи?

— Мне мало что нужно из них, — пожала плечами суаланка с удивительно искренним равнодушием. — Для кого мне теперь наряжаться и краситься? Впрочем, если вы прикажете, чтобы мне вернули книги, я буду неизмеримо благодарна.

— Хорошо, — пообещала Джиад, все еще хмурясь. — Вас кто-нибудь навещает? Или это запрещено?

— Запретить мне что-то можете только вы, каи-на, — снова улыбнулась Санлия той же сдержанной, но исполненной грустного достоинства улыбкой. — Просто теперь у меня гораздо меньше друзей. Оказывается, это очень удобно: теперь я абсолютно точно знаю, кто из них настоящий. Из всех наложниц приплывает только Леавара. Она чудесная девочка, пусть Мать Море даст ей много счастья. И еще из прислуги кое-кто заглядывает не по обязанности. Остальные… Думаю, вы сами понимаете.

— Понимаю, — уронила Джиад, испытывая неприятное чувство вины за весь человеческий род, с хвостами он или без. — Вам вернут книги. И я попрошу Леавару собрать ваши вещи. А с комнатой… придумаем что-нибудь.

Она еще раз оглядела тюремную камеру — иначе это не назовешь — и честно сказала:

— Санлия, я понятия не имею, что мне с вами делать. Есть какая-нибудь возможность дать вам свободу? Его величество обещал, что вскоре я смогу покинуть Акаланте, но до этого времени надо как-то устроить вашу судьбу.

— И вы согласны… просто отпустить меня? — тихо уточнила Санлия, глядя на нее с непонятным выражением. — После всего зла, что я вам причинила?

Джиад молча кивнула. Ей совершенно не хотелось пускаться в рассуждения, кто больше виноват в случившемся, или уверять Санлию, что прегрешения той прощены и забыты. Но никакого возмездия суаланке она и в самом деле не желала — та уже достаточно расплатилась за сделанное из любви к сестре.

— Вас вряд ли отпустят, пока Кариша на свободе, — честно сказала она, опускаясь на край кровати и чувствуя, что та гораздо тверже обычных постелей. — Но потом — да ради Малкависа, если это зависит от меня.

— Должно быть, ваш бог милосерден и справедлив, — губы Санлии тронула настоящая улыбка.

— Скорее второе, чем первое, — усмехнулась Джиад. — Что вы будете делать? Вам ведь понадобятся деньги на жизнь.

— Да, на обычное вознаграждение бывшей наложницы теперь можно не рассчитывать, — тоже слегка усмехнулась Санлия, на глазах оттаивая. — Но это не страшно. Думаю, я покину Акаланте. В этом городе меня никогда не простят, да и для меня его воды несут слишком много горечи.

— Вернетесь домой?

— Нет, — покачала головой суаланка и задумчиво потеребила кончик косы. — Там мой бывший жених, мне нельзя с ним встречаться. А еще… там мне всегда будут припоминать, что я была наложницей тир-на Алестара, врага Суаланы. Я уплыву куда-нибудь подальше. В Маравею, например. Говорят, там тепло и красиво. Целители везде нужны, а я все-таки была хорошей ученицей своего отца. Если вы распорядитесь вернуть мне вещи, я смогу продать несколько подарков его величества, и мне с лихвой хватит и на инструменты, и на зелья, и на жизнь первое время. Лекарям не нужны жемчужные ожерелья.

Она лукаво улыбнулась, став совсем прежней Санлией, и Джиад невольно испытала уважение к чужой отваге. Отправиться в незнакомый город, одинокой и беззащитной, чтобы зарабатывать на жизнь нелегким трудом целителя — это требует немалого мужества! Интересно, знал ли Алестар свою наложницу такой? Или для него, как и для всех, она была хрупкой разряженной куколкой, не заботящейся ни о чем, коме сплетен и украшений? Сейчас все наносное слетело с Санлии, как слетает разбитая скорлупа раковины-жемчужницы, оставляя драгоценное ядро. «И вправду начинаю думать как иреназе, — недовольно сказала себе Джиад. — Ведь не вспомнила про орехи или золотые вкрапления в пустой породе».

— Теперь я точно знаю, что семья не для меня, — задумчиво сказала Санлия. — Никогда — страшное слово для тех, кто на что-то надеется. Но если надежды нет, можно просто жить дальше. Я всегда хотела увидеть другие страны. Ах, каи-на Джиад, какая вы счастливая!

— Я? — растерялась Джиад.

— Вы вернетесь на землю, — пояснила Санлия и мечтательно вздохнула. — Там совсем другой мир! Огромный, непредставимо интересный… Да-да, я понимаю, что и там есть болезни, насилие и ложь. Но там все совсем иное! Как жаль, что вы, люди, к нам спускаться можете, а нам дорога наверх заказана.

— Да, пожалуй, — кивнула Джиад. — Может, тогда между землей и морем было бы меньше вражды… Что это?

Она насторожилась, чувствуя, что вода как-то странно ощущается. Глянула на Санлию — та испуганно озиралась вокруг, ее глаза казались огромными на посеревшем от ужаса лице. Медленный тяжелый гул словно катился со всех сторон, мучительно ощущаясь плотью и костями. Джиад попыталась вдохнуть поглубже… Тронула рукой амулет на шее — тот тоже гудел странно и страшно. Мир вокруг взбесился, и Джиад разом вспомнила, что над ее головой — огромная толща камня, из которого сложен дворец, а дальше во все стороны бесконечная вода.

— Сотрясение дна… — скорее угадала по движению губ Санлии, чем услышала Джиад. — Далеко, но…

— Уходим отсюда! — решительно сказала Джиад. — Если дворец завалится…

Ей на миг подурнело, стоит представить, что все эти бесчисленные коридоры, комнаты и залы обрушатся внутрь.

— Лилайн! — вспомнила она. — Он здесь! И плыть не может!

Рванувшись в ставшей плотной, как в дурном сне, воде, она подплыла к двери, молясь, чтобы ту не заклинило. И чтобы землетрясение не пробудило вулкан, на котором стоит Акаланте, иначе они и уплыть не успеют, погибнув вместе с городом. Санлия оказалась рядом, тоже налегла на дверь с неожиданной силой, и они вдвоем вывалились в коридор, едва не столкнувшись с встревоженным гвардейцем, в котором Джиад узнала всегда веселого Камриталя. Неразлучный с ним Семариль маячил за спиной друга.

— Каи-на, мы за вами! — выпалил Камриталь, окидывая ее взглядом. — Три Брата пробудились. Его величество велел вывести вас в безопасное место. Скорее, медлить нельзя!