4

Глава 4.

Временами Виктору Бехтереву начинало казаться, что уже ничто в этом погрязшем в грехах мире не способно его удивить. Он видел всё: тысячи человеческих трагедий, взлеты и падения, унижение и раболепство, предательство и стойкость характера, великодушие души на грани безумства. Кого-то он отлично понимал, кого-то презирал и беспощадно уничтожал, о ком-то просто забывал.

Проработав в Соловецких лагерях более пятнадцати лет, он однажды пришёл к выводу, что бесконечно, безмерно устал.

Работа давно перестала приносить ему удовольствие. В органы НКВД он пришёл молодым сопливым специалистом, получившим по тем временам хорошее юридическое образование. Когда в стране советов большинство офицеров, как младших, так и старших чинов, порой, хорошо, если умели сносно читать и оперировать несложными математическими упражнениями, он с отличием окончил Московский университет, и мечтал служить на благо Родине, преследуя и уничтожая врагов.  Что ж, Родина предоставила ему такую возможность.

У Виктора была возможность выбора: остаться в Москве или поехать на Север. Сейчас он понимал, каким романтическим дураком был. Можно представить, как втихую над ним посмеивалось руководство! Ещё бы, молодой романтик, истинно вознамеривавшийся бороться с врагами Советского Союза. Специалисты были нужны везде. Его однокурсники рвали жилы, всеми правдами и неправдами стремясь попасть в центральное управление, а этот олух выбрал Соловецкие острова. Товарищ Сталин может гордиться своими сыновьями.

Виктора назначили в информационно-следственную часть. Это устраивало его, как нельзя лучше. Он с головой погрузился в работу. Какие судьбы! Какие характеры! Некоторые дела он читал похлещи любимых приключенческих романов.   Он никому в этом не признался, но многими заключенными он восхищался. Первые месяцы.

А потом пришли рабочие будни. На его глазах разворачивались драмы, и он был их непосредственным участником. Голод, холод, жестокое отношение со стороны вертухаев творили с заключенными поразительные вещи. Восемьдесят процентов заключенных стучали друг на друга. Вспыхивали драки, разборки, случались побеги, массовые расстрелы…. Всё, как и в других лагерях.

В первый год Бехтерева мучили бесконечные кошмары. Он часто просыпался с криком, весь в поту. И думал, что не выдержит, что сломается. Его так и подмывало написать рапорт о переводе, но день проходил, за ним следующий, а он бездействовал. Заготовленная бумага лежала нетронутой.

До конца второй мировой войны лагеря были смешанными, не было разделения на мужские и женские лагеря. Женщин заключенных размещали в соседних бараках с мужчинами. Это устраивало, если не всех, то многих. Совместная жизнь давала надежду. Надежду сохранить человеческие отношения. Надежду на любовь, крепкие чувства. Даже здесь, на лагерном Севере, у женщины никто не мог  отнять право быть женщиной.

Любимой. Желанной. Единственной.

Отношения вспыхивали между заключенными, между зэчками и офицерами. Но в большинстве случаев всё сводилось к плотской любви. Как только приходил новый этап, женщин отправляли в бани. И именно там впервые устраивались «смотрины». Женщин рассматривали, как товар. И выбирали. Те новоиспеченные зэчки, что не были обременены лишними моральными принципами, могли неплохо устроиться в лагере. Особенно ценились красивые женщины. Впрочем, как и везде. Тут тебе, пожалуйста, и теплое местечко в «кабинке» у блатного, и распределение на работу в столовую, прачечную или санчасть. Многие мечтали попасть в служанки к офицерам, правда, если у того была недалекая жена. А то, глядишь, и боком может обернуться такая служба.

Но были, конечно, и те, кто не желал торговать своим телом. Им приходилось трудно. Такую женщину, да если ещё и привлекательную, да если ещё и сумевшую сохранить эту привлекательность, пытались сломить, как зэки, так и работники лагеря. Кто-то выдерживал, а кто-то и ломался. Тогда к ней уже не было пощады.

Виктор тоже был не чужд человеческих радостей, хотя кто-то и поговаривал, что суров начальник ИСЧ. Хотя женщин он старался не обижать. По крайней мере, тех, кого приглашал к себе в кровать. Но постоянной женщины у него не было. Не смогла зацепить ни одна. Хотя многие и пытались.

В молодости он не успел жениться, а потом просто не мог представить, что привезет любимую женщину, мать его детей, сюда, где слово «ад» прочно поселилось в мозгу у людей. Он смотрел на жен других служащих и искренне им сочувствовал. Красота быстро меркла и тускнела. Злоба и обида на мужа прочно поселялась в их душах. «Не мог устроиться получше», - так и читалось в их взглядах.

Женщины не играли в жизни Виктора главной роли.

Но когда в 1948 году окончательно закончилось разделение лагерей по полам, и Виктору предложили идти работать в женский лагерь, он не возражал. Ему было просто всё равно, где оставаться.

Он привык к СЛОНу – Соловецким лагерям особого назначения, - и теперь для Виктора было бы намного сложнее вернуться на материк. Иногда он пытался представить, как сложилась бы его жизнь, останься он тогда в Москве, или, попади по распределению в другой большой город, но не мог. Соловки стали частью его, он слился с ними. К тому же, долгие годы борьбы с собой не прошли даром. От романтика Бехтерева осталась только библиотека, которую он собирал все эти долгие годы, и которую любил перечитывать темными зимними ночами, когда за окном безумствовала вьюга. Ни чувства жалости, ни чувства потери не осталась. Даже злость на окружающий мир и та притупилась.

Он устал. И чувствовал себя бесконечно одиноким.

Прибыл новый этап. Виктор лениво откинулся на стуле, посмотрел на бумаги новоприбывших и поморщился. У него с утра болела голова, и сейчас совсем не хотелось зарываться в бумаги. Пусть ими займется Игорь, его помощник, с которым они работали вместе два года. Игорь Затмитский тоже закончил, как и он в свое время, Московский институт, и они любили вспоминать знакомых педагогов, которые ещё остались, а так же сравнивать нововведения.

Игорю Затмитскому было двадцать семь лет, он был молод и честолюбив. Но в его прошлом была небольшая история, которая не только могла повредить карьере, но и запросто превратить его в социально опасного элемента. Поэтому он был благодарен судьбе за то, что отделался легко. Вместо службы на Соловках, он мог оказаться здесь же, но уже в качестве заключенного.

У Игоря в жизни было две страсти: женщины и стремление к власти. Здесь он получил вволю и то, и другое. Женщины, лишенные мужского общества, сами стремились привлечь внимание молоденького опера. Выбирай – не хочу! А власть…. Власть пьянила. Конечно, он не мог ещё так распоряжаться человеческими судьбами, как, например, тот же Бехтерев, но и его слово играло не последнее значение.

Бехтеревым он восхищался. Кремень, а не мужик. По нему и не скажешь, что вырос в Москве, настоящий северный житель. Только к нему больше подходит определение, не «хозяин тайги», а «хозяин лагеря». Сразу же по прибытию на службу, Игорь понял, кто здесь главный. И равнялся на старшего товарища.

Сейчас он наблюдал, как Виктор Данилович, продолжая хмуриться, поднялся из-за рабочего стола и подошел к небольшому окну. О чем-то задумался. У Игоря частенько возникало желание поинтересоваться у командира, почему он не женился, но удобного случая, например,  «под  шафе», так и не представилось. Нельзя же всю жизнь якшаться с зэчками. С нормальными бабами тоже следует общаться.

Вот Игорь, например, послужит здесь годок-другой, а там и обзаведется послушной женушкой. Что б лишний раз рот не открывала.

-Игорь, ты здесь посмотри, а я пойду, пройдусь, - голос Бехтерева оторвал Затмитского от дум.

-Как скажите, товарищ командир, - отрапортовал Игорь.

Виктор, сняв с вешалки куртку, вышел из части. На улице стояла ранняя осень, но было уже прохладно. А скоро и вовсе придут первые холода. До зимы не далеко.

Он не любил осень. Постоянный дождик с порывистыми ветрами, слякоть, грязь, кроме раздражения, у Виктора это время года ничего не вызывало. И он искренне не понимал, как можно ей восхищаться.

Около лагерного пункта выстроили новоприбывших женщин. Как всегда, после дороги от них сильно воняло. Сегодня дежурил Аркин, толстый нерасторопный лентяй, и, значит, женщинам, прежде, чем их распределят по баракам, придется простоять на улице ещё несколько часов. Тут же находились и несколько человек из администрации лагеря. Девицы, что побойчей, пытались с ними завязать разговоры, а проститутки открыто выставляли свои прелести.

Они все на что-то надеялись.

Виктор не собирался задерживаться около новоприбывших. Если он и захочет выбрать себе женщину, то сделает это после бани.

Но его мнение резко изменилось, когда он к ним приблизился.

Удар. Вспышка, промелькнувшая в воздухе. Некий разряд. Искра.

Этими словами великие классики, да и последующие подмастерья литературы описывали мгновение, когда главный герой впервые видел свою возлюбленную? Выходило, что он почувствовал именно это?

На Севере Виктор стал неисправимым циником, он смотрел на жизнь с иронией, и, конечно, не верил в любовь, тем более, в любовь с первого взгляда. Но в те короткие мгновения, он ни о чем подобным и не думал. Перед ним стояла женщина, совсем девчонка, поразившая его воображение.

 Она стояла в самом конце строя, приподняв лицо последним теплым лучам солнца. Грязные светлые волосы были собраны в «хвост», точно желая подчеркнуть изящную линию шеи, высокие скулы, красиво очертанные пунцовые губы. Но всё это было не то…. За годы службы Виктор встречал женщин и с более правильными чертами лица.

В девушке было нечто другое. Неуловимое. То единственное, неизменное, что сводит мужчин с ума. Что низводит их на уровень животных. Что пробуждает в них первобытную страсть обладателя. Её красота завораживала, притягивала к себе, не позволяла молча пройти.

Но Бехтерев прошёл. Он не собирался выказывать своё расположение.

По крайней мере, сейчас.

Ирина покорно шла за старшиной-надзирателем. Ни куда её ведут, ни зачем она не спрашивала, боялась. Они утром прибыли в лагерь, и она ещё не знала местных порядков. Женщины, особенно те, что не первый раз оказывались судимы, рассказывали некоторые, на их взгляд, забавные истории из жизни зоны, но Ирина слушала невнимательно. Ей было не интересно. В те роковые часы её не занимала собственная судьба. Всё происходившее с ней она не воспринимала, как роковую реальность. Встреча с Окошевым, жестокое изнасилование что-то надломило в ней, и до сих пор не позволяло прийти в себя. Может, и к лучшему. В противном случае, где гарантия, что молодой разум выдержал бы? Ирина в те месяцы скрылась за маской покорного безразличия, точно черепаха, ушла в некий, только ей одной ведомый, панцирь.  Это помогло пережить дальнейшие ужасы допроса и домогательства других мужчин.

Единственное, что её тревожило – это судьба матери. После суда она её больше не видела. У Ирины была призрачная надежда, что их погонят одним этапом, но она быстро развеялась. Катерину задержали в Москве. И что с ней стало дальше – неизвестно.

Постепенно Ирина начала приходить в себя. Впервые обида и злость, в первую очередь, на себя в ней проснулась в дорожной столовой, на станции, где они ждали поезд. Она заметила, как молоденький прыщавый конвоир бросает на неё похотливые взгляды. О, этот взгляд она не перепутает ни с каким другим на свете. Так на неё смотрел Окошев, так на неё смотрел следователь, и сержант, приносивший еду, и доктор, что осматривал её, когда у неё открылось кровотечение…. Нет, никогда и ни с чем она не перепутает подобный взгляд. Для неё он стал олицетворением мужчины, его низменных потребностей.

И поэтому, когда конвоир повел Ирину в кусты, благо лозняк и тальник были в изобилии поблизости с любым переправочным таежным пунктом, она чуть приглушенно сказала:

-Что я получу?

-Не понял, - лицо конвоира запылало, отчего прыщи стали ещё заметнее.

-Я голодная. Хочу поесть. Нормальной еды, а не той бурды, которой вы нас кормите. Ты мне даешь еду, я не сопротивляюсь.

Первым желанием конвоира было хорошенько наподдать строптивой красотке, что б знала, с кем торгуется. Много их таких…. Но что-то в её взгляде остановило его. В нем не было ни страха, ни покорности. Одна решимость. Этот перевоз был для него не первым. Конвоиру случалось перевозить и матерых «блатных», и проституток, и воровок. Они были нахальными и бесстыжими. Могли обласкать похлеще любого пьяного мужика, не взирая на угрозы и побои. В их глазах тоже не было страха. И между тем эти женщины, ничего кроме отвращения у конвоира не вызывали.

А тут он почувствовал желание помочь девчонке. Ведь на самом деле, перед ним стояла совсем девчонка, кажется, восемнадцать ей? А уже политическая. Это хуже. Но в тот момент ему было всё равно, какая у неё статья. Главное, что она готова была уступить ему добровольно. И, может быть, даже приласкать.

Кровь ударила в голову конвоира. И он пошёл в столовую, потратил свои кровные деньги на еду.

Именно тогда, на переправочном пункте, Ирина впервые подумала о том, что у неё есть шанс выжить. Не просто отсидеть восемь лет в тюремных лагерях, а выжить. Для чего? Естественно, для мести.

Она должна убить Окошева.

Эта мысль прочно засела у неё в голове. Отмстить обидчику. И когда очередной мужчина проникал в неё, она, приглушая боль, сжимая зубы, представляла все возможные и не возможные виды мести Окошеву.

И лишь однажды она поддалась чувствам, забылась, и, рыдая под мужчиной, вспоминала, как голопузый карапуз, важно вышагивая с ней по зеленой тропинке детсада тараторил, старательно выговаривая её имя: «Иина Николявна….»  

Ещё там, в Москве, в другой жизни, одна женщина, с которой они вместе сидели в общей камере, и которая заботливо промокала её лицо влажной тряпочкой, стирая кровь, капельки пота и слезы, хрипло, сдерживая рвущиеся на волю эмоции, прошептала:

-Натерпишься ты, девка, от этих скотов… Ох, натерпишься…. Как мать говорю, не подумай, что со зла, не сопротивляйся, принимай, всё, как есть…. Может, и устроишься…. Может, всё и обойдется…. Господь милосердный, он не допустит….

Чего Господь не допустит, женщина не договорила.

Когда этап прибыл в лагерь, Ирина почувствовала, как страх перед неизвестностью сковывает тело. Где-то в глубине души она не верила, что отсидит восемь лет и выйдет на свободу. Она политическая. У неё пятьдесят восьмая статья. Она представляет опасность для советских граждан, строящих светлое будущее. А, значит, её как можно дольше будут держать в лагерях. До тех пор, пока она здесь не загнется и не сгинет в бескрайних просторах Севера.

Она гнала подобные мысли прочь…. Ей не просто надо выйти отсюда. Ей необходимо выйти отсюда здоровой и крепкой, полной сил. А как это сделать?

Пока она не знала.

И у неё было очень мало времени, чтобы найти ответ.

Вертухай шагал быстро, ему точно не терпелось доставить заключенную к месту назначения, он несколько раз ворчливо прикрикнул:

-Поторапливайся! Да шагай ты живее!

Ирина выполняла его приказы. Зачем злить старшину?

Стемнело. Она плохо понимала, куда они идут. Ночи на Севере наступали быстро, световые дни были короткими.

Наконец, старшина-наблюдатель быстро поднялся по нескольким ступенькам и громко постучал в дверь. Вошел и почти сразу же вышел.

-Заходи, давай, - буркнул он и распахнул перед девушкой дверь.

Ирина вошла в помещение, и невольно вздрогнула, когда услышала, с каким грохотом за ней захлопнулась дверь.

В комнате, кроме неё находился ещё один мужчина. Он стоял около окна, к ней спиной, и она не могла видеть ни его лица, ни его должности. Он был среднего роста,  широкоплечий, кряжистый. В нем чувствовалась сила. Да, такой, пожалуй, приведись, не забоится и на медведя в одиночку сходить.

Ирина заговорила первая:

-Заключенная Акимчева Ирина Николаевна, статья пятьдесят восьмая, пункт….

Мужчина обернулся, и её голос как-то разом сник, и пункт она проговорила шепотом.

Перед ней стоял начальник информационно-следственной части, и она не могла сказать, что он вызвал у неё чувство отвращения. Напротив, Бехтерев, а она слышала и хорошо запомнила его фамилию, оказался привлекательным мужчиной сорока лет. Русые густые волосы были коротко пострижены, нос с горбинкой, которая возникает вследствие перелома, тонкие губы, упрямый квадратный подбородок. Глаза серые, холодноватые, и в отблеске лампы, казавшиеся, льдинками. А в целом, обычный мужчина.

Только наделенный властью.

Ирина попыталась вспомнить видела ли она его сегодня около лагерного пункта, но так и не смогла. Кое-какие лица уже примелькались, но Бехтерева она видела впервые. Правда, первые часы после прибытия этапа она помнила плохо. У неё кружилась голова от голода. 

Виктор внимательно изучал девушку. Вот теперь она полностью соответствовала тому образу, что он нарисовал в голове. После бани её волосы отливали золотом, а кожа оказалась мраморно-гладкой. Правда, он предпочел бы легкий румянец на скулах, а не бледность. Но между тем Виктору понравилось, как она держалась. Он знал, что сейчас она ничего кроме страха не испытывает. Они все боялись в начале.

-Ты представляешь, зачем я тебя сюда позвал? – его голос прозвучал приглушенно и совсем не дружелюбно.

Ирина облизнула внезапно пересохшие губы. Кивнула.

-Догадываюсь, - было бы наивно предполагать, что начальник информационно-следственной части будет с ней разводить беседы.

Всё ясно и без лишних разговоров.

Ирина быстро огляделась по сторонам. Деревянная лавка вполне подойдет для быстрой любви. У неё засосало под ложечкой. Казалось бы, она должна была уже привыкнуть, но сейчас в ней снова проснулась маленькая девочка, которой было приказано тихо сидеть за ширмой и ни в коем случае не выходить, чтобы не происходило на другой стороне комнаты.

Виктор разозлился. Ему была не свойственна робость, а тут он почувствовал, что робеет перед арестанткой. Точно юнец, первый раз оставшийся наедине с женщиной. Он не понимал себя. Последние часы, вместо того, чтобы заняться работой, он ходил по своему дому и пытался представить, что будет делать дальше. Он уже отдал приказ привести Акимчеву к себе. Обычно сценарий развивался следующим образом: он брал понравившуюся женщину, утолял плотский голод, а потом или давал ей еды, или направлял её на легкие, «блатные» работы. И он, и женщина оставались довольными. У него тоже, конечно, случались небольшие романы с женщинами, все мы смертные, но они надолго не затягивались.

А эта девчонка поставила его в тупик.

Завалить её на деревянной лавочке? Виктор не хотел этого! Не хотел! Слишком пошло и вульгарно. Слишком обычно.

Она стояла перед ним в нерешительности. Её тонкие руки висели вдоль тела и трепали концы телогрейки. Она ждала от него дальнейших действий, а их не было. И это накаляло атмосферу. Чего ждет начальник? Почему так пристально смотрит, точно пытаясь рассмотреть в ней нечто, только им искомое? Ирине стало не по себе. А, может, она ошиблась, и её привели сюда не за этим?  Тогда зачем?

-Пошли, - определившись, сказал Бехтерев. Нечего здесь больше думать и ломать голову. В конце концов, раз в жизни он может поступить так, как подсказывает ему сердце? Он тоже не железный! И пусть только кто-то попробует его осудить или попрекнуть!

Ирина не поняла его и сделала шаг в сторону лавочки, но заметила, как начальник отрицательно покачал головой. Он подошёл к ней, а потом молча указал рукой на дверь.

Ирина ничего не понимала, но подчинилась. Начальник оказался с причудами. Что ж, ей следует привыкать.

Но как, скажите, как можно привыкнуть, когда сердце, молодое не любившее сердце, отчаянно стучит в груди от страха и неизвестности? Она почувствовала, как в груди зарождается паника. Ирина вспомнила, с каким обреченным спокойствием приняла известие об аресте, и когда шла на допрос, тоже не особо паниковала, а тут…. Молчаливый командир пугал её.

Но она ещё больше удивилась, когда поняла, что он привел её к себе в дом.

Дом был с большим резным крыльцом, добротный, даже неопытному глазу было понятно, что строили на долгие годы, или, как говорили в народе «для себя». Бехтерев прошел по прихожей, гулко стуча каблуками сапог. Двери он не запирал, да и от кого прятать те немногие богатства, что он нажил?

-Мне нужна в доме хозяйка, - так же неожиданно сказал Виктор. – Я хочу, чтобы ты занялась этим. Будешь следить за порядком в доме. Сейчас пойдем на кухню, я не ужинал.

Для него в тот момент, это решение показалось самым наилучшим. И он не подозревал, что оно окажется роковым в его судьбе.

Если сказать, что Ирина была удивлена, то, значит, не сказать ничего. Она вскинула голову и нелепо заморгала глазами, но тотчас опустила голову, чтобы Бехтерев ничего не заметил. Она с трудом  верила в подобную удачу. Неужели судьба сжалилась над ней? Хотя, кто знает, это только начало….

Она проследовала за хозяином дома. И ещё не подозревала, какие сюрпризы её ожидали впереди.

На дымок, поднимающийся от тарелки с супом, Ирина смотрела, как на невиданное чудо. Она быстро освоилась на чужой кухне, и уже через пару минут разогревала суп, резала мягкий хлеб и накрывала на стол. Бехтерев успел переодеться в домашние штаны и чувствовал себя более уютно.

Итак, у него теперь есть домработница. Отлично, просто превосходно. Что дальше, товарищ начальник? Какие безумства последуют следующими?

Ирина не поднимала головы и старалась не смотреть на него. Она действовала быстро и непринужденно. Если бы она начала с ним кокетничать, заигрывать, Виктор тотчас отправил её назад, предварительно удовлетворив желание, которое, точно ненасытный зверь, терзало его с того момента, как они пришли в дом. Ему хотелось немедленно на неё наброситься, но он сдерживался. В Акимчевой было слишком много плотского. Девчонка молода, и не понимает своей женской сущности, не знает, какие желания пробуждают её лицо и тело.

Она создана для страсти.

-Всё, ужин готов, - сказала она.

-Наливай себе и садись, - коротко распорядился Виктор. Не хватало ещё, чтобы она жадно смотрела,  как он ест. Ирина ещё не могла знать в полной мере, что такое голод. И пока он не позволит, чтобы узнала.

У неё дрогнула рука, когда она стала брать вторую тарелку. И деревянный стул она отодвинула слишком громко.

Виктора начинало тяготить постоянное молчание. И кто сказал, что все женщины болтливы? Акимчева должна была к этому времени понять, что бояться ей за свою дальнейшую судьбу нечего, что она будет сыта и обогрета, так почему девчонка не расслабиться? Почему по-прежнему напряжена, точно тетива?

Или его боится?

-Ты в этом году окончила школу? – он решил нарушить молчание.

-Да.

-Хорошо училась?

-Да. Без троек.

-В институт не поступала?

-Нет.

Проклятье!

Виктор чувствовал себя последним дураком. И что он возиться с девчонкой? Да, красива, да, желанна, но сколько их таких….

-А как вас зовут? – вопрос Ирины прозвучал тихо, почти шепотом, и Виктор с трудом его расслышал. А когда расслышал, то едва не подавился похлебкой.

Вот те раз….

-Виктор.

-Виктор…? А отчество?

-Данилович.

-Виктор Данилович, а жить я буду здесь? У вас? – любопытство, наконец, взяло верх, и Ирина начала проявлять инициативу. Если она и дальше будет молчать, но ничего толкового для себя не прояснит. А ей необходимо было сориентироваться в обстановке.

-Да, в барак ты не вернешься, - Виктор хотел добавить, что она может его звать просто Виктором, но в последний момент передумал. Нет, для такой фривольности время ещё не пришло. Годы службы научили его осторожно относиться ко всему. Даже к личной жизни. – Чуть позже я покажу тебе комнату, в которой ты будешь жить, и расскажу о твоих обязанностях. Надеюсь, ты быстро во всем разберешься.

Ирина кивнула. А Виктор надеялся, что после его слов она улыбнется, но девчонка по-прежнему общалась с ним, не поднимая головы.

-Я постараюсь, - сказала Ирина, и почувствовала, как слабая надежда зарождается в её сердце. Она не хотела этого! Нет, нет, прочь, будет лучше, если она не позволит себе расслабиться, мало ли, что сегодня взбрело в голову начальнику, завтра утром все может измениться, и он погонит её прочь.

Или не погонит?

Она медленно подняла голову и впервые позволила себе роскошь посмотреть прямо в лицо сидящему напротив мужчине. И увидела, как жесткие, обветренные губы чуть дрогнули и растянулись в улыбке.

У Ирины закружилась голова. Она ничего, ничегошеньки не понимала, но сейчас не время думать. На неё смотрит мужчина, и он привел её к себе в дом не с целью накормить ужином. Её жизнь стремительно менялась, и пока она не могла угнаться за этими изменениями.

Но Ирина постарается, постарается, у неё просто нет другого выбора….

-Спасибо за ужин, - девушка нарушила молчание первой, и, стараясь не выказывать особого интереса,  принялась наблюдать из-под опущенных ресниц за его реакцией. 

-Вот и славно, - Виктор был рад, что угодил девушке. Да и много ли им надо для счастья? Тарелка горячего супа.

Он с шумом отодвинул стул и встал. Ирина тоже поднялась. Сколько можно разводить китайские церемонии? Она сама сделала первый шаг в сторону начальника и заметила, как он вздрогнул.

Эта ночь для Ирины оказалась ночью сюрпризов и неожиданностей. Она  неожиданно поняла, что мужчина может быть приятен, или, по крайней мере, не груб, что его большие, огрубевшие от постоянного холода, руки могут не только мять и тискать, но и ласкать.

И ещё Ирина открыла другую сторону плотской любви. Оказывается, женщина имеет над мужчиной власть. Когда Виктор Данилович во всю трудился на ней, а она лежала безучастная, внутренне готовая к боли, она открыла глаза и прочла на лице мужчины небывалое наслаждение.

Никто Ирине не говорил, что мужчина в минуту страсти становится слабым.

Виктор ушёл из дома рано, на улице было темно. Ночью он не позволил Ирине уйти из своей кровати, не пожелал отпускать девушку от себя. Он вновь и вновь зарывался в её молодое тело, вновь и вновь возносился на вершину блаженства.  И мечтал лишь об одном: чтобы ночь не кончалась.

А утром, проснувшись, он не пожелал остаться в постели ни на минуту. Он порывисто встал, не слишком заботясь о том, что может разбудить девушку. Вышел из комнаты, вернулся и принялся одеваться. А когда случайно, он искренне верил, что случайно, бросил взгляд на кровать, то заметил огромные испуганные глаза блондинки. Она не понимала. Черт побери, он тоже не понимал! В раздражении он хлопнул дверью и ушел.

Она обычная баба, обычная баба….

Эти слова, точно заклинание Виктор твердил, когда шёл по дороге, когда пришёл к себе в кабинет, когда сел за стол и положил перед собой папки с делами. В ней нет ничего сверхъестественного, через неделю-другую он устанет от её роскошного тела, пресытится её нежностью. И всё, тогда наступит конец.

Или нет?

Виктор попытался сосредоточиться на работе, но перед глазами, то и дело возникал образ Ирины. Он представил, как она сейчас там, у него дома, ходит, потерянная, и чувствовал, как в груди начинает щемить. Девчонке нужна защита. Она ранима, точно глупышка-белочка, попавшая в руки нерадивому мальчишке, её так легко обидеть. Он же видел её глаза!

Бехтерев сжал губы.

Когда Игорь Затмитский пришёл на работу, то застал начальника работающим. Он постарался не выказать своего удивления, потому что первое, на что обратил внимание Игорь, были нахмуренные брови Бехтерева.

-Доброе утро, Виктор Данилович, - сказал, улыбаясь, Игорь. – Кажется, начинаются заморозки. Пока добирался сюда, прямо-таки замерз.

И он выразительно потер руки.

Виктор кивнул.

День тянулся ужасно медленно, время, точно издевалось над ним. Девять… половина десятого…без пяти одиннадцать…. Да когда же перерыв?! Виктору никто не запрещал встать и уйти на обед прямо сейчас, ему бы не посмели указать на это, но он счел, что лучше остаться. Дождаться положенного часа.

Игорь уже знал, что одну девицу из новоприбывшего этапа Бехтерев определил себе. И сегодня утром она не появилась в бараке. Интересно, интересно…. Игорь, зарывшись в бумагах, всё же изредка посматривал на своего начальника, пытаясь найти в нем какие-то изменения, но его ждало разочарование. Бехтерев был раздражен и требователен в работе, как никогда. 

Виктор ничего, кроме злости не испытывал, когда по пути домой его останавливали офицеры. Он отвечал хмуро и ссылался на послеобеденное время. Ему хотелось послать их всех, куда подальше, но в последний момент он заставлял себя сдерживаться.

Что же, черт возьми, происходит? Он не верил, что всё это из-за девчонки. Возможно, он просто устал и этим объясняется его сегодняшнее состояние. Если вспомнить, то когда он в последний раз отдыхал по-человечески? Давно, очень давно.

Он скинул сапоги и прошёл в заднюю комнату. Никого не было. Где Ирина? Почему она его не встречает? Он же ясно сказал, чтобы она находилась у него в доме! Неужели у неё совсем нет мозгов, и она куда-то слиняла? Раздражение снова захлестнуло Бехтерева. Он почувствовал, что ещё мгновение и начнет крушить всё подряд.

Хотелось есть, а главное – выпить. Для таких случаев он в доме держал водку. Плевать на работу, Затмитского и всех прочих! Виктор решительно направился на кухню. Зашел и замер в дверях.

Около стола хлопотала Ирина. Заслышав шум, она обернулась.

-Я в окно увидела, что вы идете и….

Она не договорила, оборвала себя на полуслове.

Бехтерев привалился к дверному косяку и почувствовал, как дневное напряжение отпускает его.

Ирина проснулась посреди ночи.

Виктор перевернулся на другой бок и случайно потревожил её. Он сегодня спал беспокойно, постоянно менял положение тела во сне.

Прошло почти три недели с того дня, как Ирина прибыла с этапом в женский лагерь.  И все эти три недели она провела в доме Бехтерева. Готовила еду, убиралась, стирала, следила за порядком и занималась с Виктором любовью. Ирина не могла сказать, что ей было противно ложиться в постель с Виктором или, что она боялась его. За эти дни она научилась ему доверять, а сегодня вечером он сказал, что она может звать его Виктором, без отчества. Хмурый, неприветливый мужчина-одиночка впустил в свою жизнь женщину.

Сначала Ирина решила, что у Бехтерева постоянно были такие домработницы, как она. Но потом, тщательно исследовав дом, она пришла к выводу, что другими женщинами здесь и не пахнет. Если бы у Виктора кто-то был, но она непременно обнаружила её присутствие. Женщина после себя всегда оставляет след. А здесь ничего.

И этот факт не мог не озадачить Ирину. Она не могла спросить у кого-либо о жизни Бехтерева, единственными, с кем она иногда общалась, были офицеры, приходившие к Виктору в гости. Но те неизменно относились к ней с легким презрением. Правда, одного Ирина могла выделить, это был Игорь Васильевич Затмитский, помощник Виктора. Тот напротив, всегда стремился с ней завязать разговор,  и Ирина, лишенная общества, с удовольствием беседовала с ним. Он не унижал и не оскорблял её. Ирине этого было достаточно.

Но сегодня, после того, как они с Виктором вернулись из бани, Бехтерев требовательно спросил:

-Игорь сегодня приходил?

У Ирины засосало под ложечкой. Виктор выпил уже пару стаканов водки, его глаза затуманились. Он сидел за столом в одних штанах, без рубашки, и твердые мышцы на его руках бугрились при каждом напряженном движении.

-Да. Он сказал, что вернулся из больницы, куда ты его направлял по поручению….

-Сколько он у тебя пробыл?

Ирина вздрогнула. Не «тут», не « у меня», а «у тебя». В голосе Виктора слышалась скрытая угроза.

-Он не заходил в дом. Когда узнал, что ты ещё не вернулся с работы, то направился в штаб.

-Сколько он у тебя пробыл? – Виктор повторил вопрос, точно не слыша Ирину.

Она непроизвольно сделала шаг назад.

-Минут пять, не больше.

-Иди сюда.

-Что?

-Я сказал, иди сюда.

Он не повышал голоса, но от этого Ирине  не стало легче. Она подчинилась, другого выхода у неё не было. Виктор не обижал её, даже грубого слова ни разу не сказал, и она была благодарна ему за такое обращение. Сейчас же она его не узнавала.

Виктор резко поднялся, схватил девушку за плечи и прижал к стене. Она жалобно пискнула, но он не обратил внимания. Стальные пальцы сжали её подбородок.

-Запомни: ты принадлежишь только мне! Если я увижу, что ты смотришь в сторону другого мужика, клянусь, смерть тебе покажется желанным избавлением!

Ирина задрожала.

-Виктор Данилович, я….

-Виктор. Просто Виктор! Ты поняла?

Она кивнула и заплакала. А мгновение спустя он, уже по-другому держал её за подбородок, осторожно слизывал соленые слёзы.

Сейчас, когда сон прервался, Ирина пыталась проанализировать, что же произошло между ними вечером. Она лежала и смотрела на темные пятна на потолке. Неужели Бехтерев ревнует? Похоже на то. Она не знала радоваться ей или хвататься за голову.

Какой парадокс! Какая горькая насмешка судьбы! Она попала в лагерь из-за подлого желания мужчины, и снова от желания мужчины зависит её дальнейшая жизнь!

О любви Ирина даже не вспоминала.

Она достаточно долго находилась в лагере, чтобы понять, как ей повезло. Те женщины, с которыми она прибыла вместе одним этапом, менялись и менялись на глазах. Худели, их лица осунулись, под глазами образовывались мешки, кожа грубела, появлялись прыщи и гнойнички.  Ирина пока не решалась самостоятельно передвигаться по лагерю, и поэтому наблюдала за происходящим, чаще всего, из окна. Любая из этих женщин отдала бы многое, чтобы оказаться на её месте.

 А она сама?… Ирина не знала. Иногда она чувствовала себя пленницей, зависящей от воли господина. По сути дела, так и было, и сегодняшние слова Виктора были лучшим тому подтверждением. Для него она была его собственностью. Он мог распорядиться её судьбой, как ему заблагорассудится, и никто, ни одна душа не заступится за неё. До неё никому не было дела.

Сначала Ирина таким положением вещей возмутилась, а потом притихла. Не стоит высовываться, лучше обождать, присмотреться. И что же она заметила? Виктор, как умел, заботился о ней, и чем беззащитнее она была, тем сильнее проявлялась его забота. Ему нравилась её ранимость, её зависимость от него.

Он один имел на неё все права.

Ирина перевернулась на другой бок, но сон по-прежнему не шёл. Наверное, ей следовало себя чувствовать счастливой. А она не чувствовала. При Викторе она улыбалась, старалась быть радушной, но стоило ей остаться одной, как от её веселости не оставалось и следа.

Она оказалась в лагере по доносу оскорбленного мужчины, и ближайшие восемь лет ей предстоит провести за колючей проволокой, и ещё не известно, окончательными ли будут эти восемь лет. Долгие восемь лет её жизни, которых не вернешь. Север жесток к женщинам.

Виктор….. Виктор Данилович Бехтерев, догадываетесь ли вы во что ввязались? Или вы по-прежнему считаете, что Ирина для вас мимолетное явление в жизни? Губы Ирины чуть дрогнули.