С чего начинаются любые поиски? Каждый в нашей тили-мили-тряндии ответил бы, что с расспросов. С очень жестких и сладких допросов, когда один, мурлыча, спрашивает, а второй, плюясь кровью, отвечает.
Я вышла на длинную улицу, к которой примыкал Парк-на-костях, оскалилась и скользнула в придорожные кусты акации. Оттуда несло любопытством и патокой. Так сладко могут пахнуть только дети, они не думают о последствиях и редко испытывают страх. Чаще испуг.Вот и сейчас изменяющийся — мальчик лет шести в перемазанной землей рубашке вздрогнул, когда я ухватила его за руку, попытался вырваться и клацнул зубами так, что мне пришлось бросить рюкзак и схватить упирающегося звереныша за шею, впиваясь ногтями в кожу, и вытащить на тротуар.Пацан посмотрел на меня огромными голубыми глазами и вдруг заревел, громко с надрывом, от всей своей отчаявшейся души. Взгляды, все еще сверлившие спину, мгновенно сменились с лениво-любопытствующих на тревожные. Дети они и на стежке дети, сЯ развернулась, подхватывая невидимую нить стежки, посмотрела ведьме в глаза, прямо в ослепительную белую магию. И хлестнула невидимой струной, хлестнула, словно кнутом, наотмашь.Женщина закричала, нож упал на ступени, ледяной свет погас, кожа на дряблой щеке разошлась, на грудь закапала алая кровь, пачкая серую ткань костюма. Она замечательно пахла, немного солью, немного медью, но самым восхитительно-острым был аромат страха. Я подняла руку и снова ударила, но на этот раз не кнутом, на это раз петля стежки, словно лассо, захлестнула широкую шею.По толпе пронесся ропот, тут же сменившийся одобрительным гулом. Нить стежки, повинуясь то ли движению, то ли желанию, взвилась, и женщину, словно куклу, вздернуло в воздух. Вспоротая на шее кожа разошлась, светло-серый костюм стал кирпично-красным от текущей крови.— Кому-то придется умереть, — повторила я чужие слова, и мне было приятно произносить их. Приятно смотреть в испуганные глаза, слышать невнятный хри
Это как опуститься в быстрый ручей и позволить ему нести себя. Линия глубокая, сильная. Мелькнули улицы, срезанный холм с источником, день сменился ранним утром мира людей, а поселок нечисти — чахлым перелеском. Нить уводила меня дальше. Лето, черная гладь реки, туман и два темных дома. Снова нырок, и вместо реки пред глазами пустынная зарастающая травой дорога. Будто кадры в фильме…— Стоп, — проговорила я, и изображение застыло.— Нашла? — раздался приглушенный голос, Веник коснулся руки.— Там нет Дивного.— Уверена?Я отмотала пленку назад, вернувшись к срезанному холму и повернув против течения, посмотрела в обратную сторону. Линейная стежка, нелегальная, в том, верхнем, мире над ней никогда не будет поселения, ни настоящего, ни «бумажного».Пустые холмы, тропа, по которой я пришла… Что-то коснулось правого бедра, течение внутри стежки вильнуло, словно в него кинули камень.Мо
А собственно, почему? Потому что так сказала мертвая девушка, языка которой я не знала? Потому что она указала на картину, где нарисован могильный камень? А что если она имела в виду именно этот переход, а совсем не Парк-на-костях? Ведь мои выводы, это только мои выводы…— Что тебе здесь надо? — я повторила вопрос, чувствуя, что начинаю злиться.— Ничего, — ответил падальщик, но мир донес до меня только глухое окончание «…его». — Не хочу проснуться однажды в своем доме, в своей постели, вспомнить этот момент и остро пожалеть, что не отошел от твоей юбки.— Ты и вправду изменился, — сказала я, делая несколько шагов следом, очередной блик или вспышка света ударила по глазам, заставив заморгать. Мигнула и потухла. — Настолько, что иногда мне кажется что ты это не ты.— Самое время у феникса еще одни очки попросить, — он вдруг замер и повернул голову направо, — или достать то
От нелюдя пахло зверинцем, навозом и чем-то еще… яростью и болью. Ослепляющей, яркой. Она коснулась меня, предлагая попробовать ее на вкус, посмаковать…Но впервые отмахнуться от этого желания оказалось слишком легко. Почти без усилия. Плюс — минус, минус — плюс.Пальцы веника окрасились почти черной кровью.Нелюдь взмахнул руками, падальщик припал к земле, пропуская массивные конечности над собой, и впился зубами маховику в бедро.Для обычного человека картина полная абсурда — один мужчина вгрызается в ногу другого. Но сквозь абсурд проступает нечто иное. Ты видишь, как хищно изогнута спина Веника, слышишь, как трещит плоть, как с кровавых губ хищника срывается прерывистое рычание, чувствуешь его удовлетворение. Он делал то, что хотел, и плевал на всех остальных. Одна картина поверх другой, снова эта двойственность.Маховик замычал, вязкая слюна повисла на подбородке, и нелюдь с размаху ударил падальщика по спине. Гробокопате
Щарк-щарк-щарк, звук приблизился.И тут же повторился с другой стороны.Щаарк.Маховиков было уже двое.— Не думаю, что они причинят мне вред, — ответила я, вспомнив бережное прикосновение к волосам и то, как нелюдь до последнего стоял, как просто не позволил себе упасть на меня, и его детскую обиду. Как он остановился, когда я закричала, как Веник рвал ему спину, а он терпел… или, возможно ли такое, даже закрывал меня собой. — Скорее уж наоборот.Шаги замолкли.— Хочешь выйти поболтать с друзьями? — Веник сел на дно чаши. — А если у них просто с девками туго? Увидели глаза с подсветкой и приняли за свою. — Его губы изогнулись, обнажая клыки. — Тебе так понравилось под ним ерзать?Ответить я не успела, его хищное узкое лицо с черной повязкой через глаз вдруг подернулось расплывчатой рябью. Фонтан стремительно наполнялся водой. Оживали, падая в чашу, прозрачные струи, наполненные красноватой тьм
Я развернулась, мы привлекли слишком много внимания, в воздухе снова то там, то там вспыхивали голубые росчерки стежек и загорались глаза. Первый маховик приближался к нам, размеренно махая руками и ногами. Целеустремленно шел, словно машина.— Веник! — закричала я, отступая и прижимаясь спиной к падальщику.— О, твои новые друзья вернулись. Видимо, недалеко ушли. — Я почувствовала прикосновение к плечам. — Может, попросишь их поиграть в футбол этими мячиками?— Не успеем. — Я оглянулась на оставленную за чашами фонтана улицу, с той стороны к нам шел еще один маховик.Веник перехватил еще один крюк и вместо того, чтобы отбросить, дернул на себя, выворачивая конечность из сустава, и впечатал в зубастую пасть колено, не давая ей раскрыться. Крючник подавился хохотом.— Бери свое невидимое лезвие! — скомандовал падальщик. — Порежь этих тварей на салат!Здравая идея, первая здравая идея с момента н
Веник отстранился, убирая руки с исцарапанной кожи. Кольнуло сожалением, он тут же уловил его и рассмеялся. От падальщика все еще веяло теплом. И триумфом.— Скажи, чтобы я остановился, — потребовал мужчина, склоняясь к моим губам.Это было дерзкое прикосновение. Дразнящее и легкое, с привкусом запрета и запахом крови.Он не Кирилл. Все. Точка. Эта мысль пронеслась в голове. Она приходила и раньше, но никогда не задерживалась.Губы Веника были требовательными, и… Как он сказал, я могла остановить его в любой момент. Могла думать, например, о том, как приятна тяжесть мужского тела. Или о том, какого это будет. Могла предвкушать. Ощущать чужие руки на теле, чужие губы. Впервые. Я встретила Кирилла слишком рано, а поняла, что он такое, слишком поздно. Моя жизнь была скучна, как у какой-нибудь безнадежно влюбленной старой девы. Истина в том, что я не желала себе иной судьбы. Как сейчас не желала останавливать Веника.Его губы изогнулись в усме
— А ты? — Я коснулась второго когтя, но тот сидел глубоко.— А я был тем самым врачом.— И ты... — Мои пальцы замерли.— Нет, я не умер, — он хрипло рассмеялся, — лежал и злился.Я снова погрузила пальцы в рану.— В своем же госпитале и лежал. А этажом выше умирал мой сын Марк. Порок сердца, врожденный. Я даже пару раз бога звал, но откликнулся совсем не он.Скользкими от крови пальцами я, наконец, смогла подцепить обломок когтя.— Кто к тебе пришел?— Прежний вестник, тот самый, что не пережил встречи с черным целителем, когда вы оба у него гостили. Я курил в коридоре, тогда все курили табак, опиум или нюхали… Ко мне подошел хорошо одетый господин с черными ногтями и предложил невозможное.— И ты поверил? — Задержав дыхание, я дернула за коготь, тот шевельнулся, но остался в ране.— Почти, — прошипел Веник, — вестники умеют убеждат