Он видел её. Издалека. Смотрел на застывшую впереди фигурку и хотел уехать. А ещё лучше - схватить её в охапку и увезти. Вынудить побыть с ним, может, даже поговорить или помолчать. Пусть он услышит то, чего не хочет. Что-нибудь пространное про общие ошибки, про невозможность их отношений и тому подобную муть. Плевать, ему важно услышать это от неё, а не довольствоваться собственными догадками.
Дмитрий испытывал острую абсурдную неприязнь к каждому подходившему к Лене. Они могли. Он нет. Они пожимали ей руки. А ему хотелось сломать пальцы каждому, кто прикасался к ней. Он мог бы поступить, как обиженный возлюбленный, устроить сцену, потребовать объяснений. Ну, провела девушка с ним ночь, ну, ушла поутру. Так у нас свободная страна. Радоваться надо - ни последствий, ни обязательств. Раньше он думал так же, бывали ситуации, когда не чаял избавиться от случайной любовницы. Иногда придумывал слова, иногда грубо выгонял, но никогда не думал, что попадёт в ситуацию наоборот. ЧувствамСтоличный специалист пристально посмотрел на Бориса Михайловича и буркнул:– Добрый вечер.– Знакомьтесь, это Сорокин… – Дмитрий решил представить псионников друг другу.– Мы знакомы, молодой человек, – перебил его профессор. Однако руки не подал и даже не повернулся к вошедшему.– Пересекались, – равнодушно обронил Лисивин.– Тогда, – Демон развёл руками, предпочитая не замечать возникшего напряжения, – продолжайте, Борис Михайлович. С контактами и теорией мы всё поняли, не повторяйте. Скажите, как таких блуждающих уничтожить?– Есть несколько способов. Кстати, они все описаны в делах, но, поскольку вы не умеете читать между строк и сознательно игнорируете документы, – преподавательский голос стал ниже и суше, – то мне ничего не остаётся, как просветить вас по поводу «утилизации тел» самому.– Просвещай, – не скрывая иронии, сказал Лисивин.
Я проснулась от низкого гудения. Здесь звон колокола воспринимался по-другому. Стены, будто вырубленные из единого куска камня, передавали не звук, а нечто большее. Раскатистое эхо. Гулкие удары обретали совсем другую значимость, впитывались в камень, заставляя его вибрировать. Заставляли сердце биться.Звонил колокол.Ноги коснулись каменного пола. Он был ледяным. Нестерпимо захотелось заползти обратно на жёсткую деревянную койку под толстое шерстяное одеяло. Если хочу здесь остаться, надо себя пересилить. Я не хотела и именно поэтому встала.Узкое окошко выделялось на стене чуть более тёмным пятном. Жизнь в монастыре начиналась до восхода солнца, а заканчивалась после его заката.Я натянула свитер и стала зашнуровывать ботинки. Одежду сегодня наверняка заберут, брюки не совсем подходящая одежда для послушницы.К Тойской обители скорбящих я добралась к полудню. До вечера слонялась по округе и никак не могла сделать последний шаг. Принятое решение сомнений н
Грунт под ногами начал крошиться в тот момент, когда ветер швырнул в спину очередную порцию холода, сталкивая меня вниз.Я съехала по откосу на спине, погрузилась в грязь по щиколотки и выругалась. Дно оврага покрывал внушительный слой чёрной жижи. Я подняла ногу, и с отвратительным слякотным звуком на свет показался ботинок, некогда коричневого, а теперь неопределённого цвета. Таким же окрасом отличался и подол длинной юбки, надетой прямо поверх брюк. Ледяная грязь облепила лодыжки, просочилась сквозь ткань, заставив меня поёжиться.Ухватившись за выступ, я попыталась подтянуться, но осталась на месте с комом земли в руках. Влажно поблескивающие корневища вблизи напоминали вязаные узоры с бахромой. Жгуты, цепочки, косички, потянешь, петли и распустятся одна за другой, как обычные нитяные. Сгинут немыслимые изгибы, исчезнут шишковатые наросты и вычурные узлы. Я тронула отростки. Шершавые. Подёргала. Неприятно шурша, земля посыпалась к ногам. Если взяться за самые толстые,
– Это наш вклад в торжество Господне и воцарение царства божьего на земле. Не будет скоро нужды в защите и в защитниках.Монашка рассуждала, не замечая выражения моего лица. Обязанностью каждого подданного Империи было донесение о нарушении в ближайшую службу контроля. Только я больше не законопослушная гражданка.– Есть ещё кое-что, – в голосе Порфийи слышалась улыбка, – отойди-ка.Монашка оттеснила меня от проёма и стала что-то перебирать внутри.– Вот оно. – Выпрямившись, она потрясла светло-коричневым холщовым мешочком перед моим лицом. – Узнаешь?«Ага, - могла бы ответить я. - У меня мама в таком хлеб хранит, чтобы не плесневел».– Сберегла, как просила Мари. – Котомка упала на стол.– Кто?– Марината, подруженька моя, – она вздохнула и положила находку на стол. – Твоё наследство.Честно говоря, она меня озадачила. Не в первый раз со мной загова
– Никогда не жалел о том, что помог ей. Никогда не думал, что пожалею, – раздался тихий голос, и Дмитрий открыл глаза.Он не сразу понял, где находится, что-то жёсткое, неровное под головой, перед глазами мутная плёнка. Он не лежит, а сидит. Попробовал потянуться, но не смог даже вытянуть ноги. Потребовалось несколько мгновений, чтобы вспомнить, как заснул в машине, всего на секунду прикрыл глаза и отключился. Кожаная оплётка руля отпечаталась на ладонях и щеке.– Не думал, что придёт день, когда скажу, что она была неправа.Дмитрий повернулся к Илье и, не удержавшись, зевнул.– Прости, – столичный специалист смотрел красными с недосыпа глазами, – старею, наверное. Сам с собой разговаривать начал.– Ничего. Сколько времени?– Около восьми. Рассвело час назад. – Лисивин открыл дверь, впустив в машину порыв холодного утреннего воздуха, и вышел.Перекрещивающиеся улицы Суровищ тонули в тумане, види
– Что там? – Псионник положил дипломат на капот машины.– Ничего, из-за чего стоило так рисковать, – Илья поморщился, отправил едва прикуренную сигарету в кусты, – гадость какая.– Рассказывай. – Дмитрий подёргал, но замки не поддались.Илья посмотрел на чемоданчик и, отстранив Демона, стукнул кулаком по крышке, одновременно отгибая скобы. Крышка отошла, и специалист заглянул внутрь. Дипломат был почти пуст, лишь на дне лежал прямоугольный свёрток. Лисивин развернул хрупкий пакет, мутный слежавшийся целлофан в нескольких местах сломался.– Нашлась дорогая пропажа. – Он повертел в руках одну из трёх тонких продолговатых книжечек с сероватыми корочками из плохого картона. Кто не знает, как выглядят медицинские карточки.– Сергий ещё в университете подхватил какую-то заразу, – Лисивин ткнул в одну из книжечек. – Нет, ничего такого. Обычный грипп, но с осложнениями там, где не ждали. Бесплод
После обеда сильно похолодало, я замедлила шаг и обхватила себя руками за плечи. В обители время не играло никакой роли. Как и утром, у каждого было дело: кто-то копошился в огороде, кто-то кормил высыпавших из сарая кур, кто-то сгребал опавшие листья. Никто не окликнул новенькую, ни когда я пересекла двор, ни когда открывала калитку, ни когда уходила. Здесь не тюрьма для тела, здесь тюрьма для разума.Я обошла кладбище и углубилась в лес. За стенами монастыря у меня было одно неоконченное дело. Нервный смешок перешёл в дрожь. Точно такой фразой всегда начинали разговор блуждающие в детских мультиках.Робкие солнечные лучи проникали сквозь облетевшие кроны, но не разгоняли сгустившиеся под деревьями тени. Они переплетались с островками тумана, ласкающего жёсткие оголённые ветки кустарников.Я развязала и стянула уже успевший надоесть платок. Не выйдет из меня путной послушницы. Тропа кончилась, оставив высохшее русло ручья за спиной. Заходить далеко в лес я не планиро
Такого оскорбления душа затворника не выдержала. В доме что-то зашебуршало, хрупнуло, стукнуло, и претендент на звание «честного» открыл дверь.Да, бидон такому, действительно, доверять не стоило. Маленький, ниже меня, мужичок, вызывающий откровенную жалость, скорее всего, из-за выражения искреннего страдания на лице, карие глаза, как у побитой собаки, трясущиеся губы и руки. Жиденькие волосёнки неопределённого цвета вихрами обрамляли голову.– А…дотьевна, – с придыханием прошептал Пень и пошатнулся.Я была уверена, что он непременно вывалится из проёма, и даже сделала шаг назад, но он ухватился за створку и выстоял.– Авдотьевна, – второй раз получилось лучше, и он, мучительно сглотнув, продолжил, – ты чаго, а? – Отсутствие словарного запаса лихо компенсировалось мимикой. – Не я его… того…– А кто ж? – наседала тётка.– Не-не-не знаю, – заблеял Пень.