— В каждом человеке идёт борьба, очень похожая на борьбу двух волков. Один волк представляет зло — зависть, ревность, сожаление, эгоизм, амбиции, ложь. Другой волк представляет добро — мир, любовь, надежду, истину, доброту и верность. — А какой волк в конце побеждает? Старый индеец едва заметно улыбнулся и ответил: — Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь…
(с) Просторы интернета
Судорожно глотнув воздух, зашла в комнату, мама Луси тут же накинула мне на плечи кофту и цыкнула на меня с раздражением.
– Что за вид? Почему так поздно? Ты же знаешь, что гости должны приехать.
Шамай развел руками, приглашая меня. Он улыбался, но взгляд настороженный, холодный. И я не пойму – злится он или боится гостя. Но страх точно испытывали все. Мне кажется, даже псы на улице притихли. И это не удивительно. От него исходила эта аура, как от страшного хищника, который в любой момент может наброситься и разодрать.
– А вот и доченька пришла. Заходи, дорогая, присаживайся. Знакомься с гостем. Тамерлан Дугур-Намаев нас навестить решил.
Я с ужасом посмотрела на Аллу, но она не сводила взгляда с отца. Как он отыскал нас? Так быстро! Как узнал, кто я? Он что дьявол?
– У нашей Аллочки сегодня день рождения…
Начал было Шамай, но Хан, не сводя с меня глаз, быстро сказал.
– У меня нет времени. Я пришел заключить сделку. Хочу купить ее.
И показал на меня пальцем. Нет, это не походило на шутку, не походило на фарс. Этот отвратительный человек с тяжелым и страшным взглядом произнес вслух именно то, что я услышала. В моих мыслях промелькнуло, что сейчас отец вскочит с кресла, выставит его вон, что начнется скандал и…Но Шамай молчал.
– Вы делаете предложение нашей Диночке? – переспросила Луси.
– Я разве сказал, что хочу жениться? Я хочу ее купить.
Тяжело дыша, впилась совершенно ледяными пальцами в спинку стула, близкая к обмороку.
– При всем моем уважении, господин…
– Хан. Зовите меня Хан.
– При все моем уважении к вам, Хан…но ваше предложение оскорбительно для нашей семьи. Дина нам не родная дочь, но мы ее воспитали и любим, как родную. И…
– Хватит. Мне неинтересна пустая болтовня. У всего есть своя цена. У вас – товар, а я – покупатель.
Он кивнул стоящему за его спиной лысому громиле, и тот извлек из кейса золотой слиток, похожий на маленький кирпичик, и положил посередине стола. Я, кажется, побледнела еще больше.
– Здесь хватит на то, чтобы отремонтировать твой разваливающийся дом и купить еще парочку.
– Мы…мы не можем продать нашу дочь! – воскликнул отец, и я быстро закивала. У меня слов не было. Я онемела. Я не верила, что все это происходит на самом деле. Не верила, что они вот так сидят за столом и…этот ужасный недочеловек предлагает за меня золото! Как он смеет? Я же не вещь!
Хан кивнул снова, и на стол положили еще два слитка.
– Это если по-хорошему. А по-плохому завтра твой бизнес лопнет, как мыльный пузырь, и от твоего дома останется один пепел. А ее, – он кивнул на меня, – я заберу просто так и дочь твою отдам черной своре на потеху. Замуж даже за самого гнойного прокаженного потом не отдашь.
Сердце билось сильнее и больнее, и мороз шел по коже.
– Пять слитков, и подпишетесь за меня перед поставщиками сырья.
Раздался голос отца, и у меня дыхание перехватило.
– Четыре слитка, и завтра ты получишь первую сделку.
Отец кивнул, а я чуть не закричала. Дернулась назад, наткнулась на стену. Быстро качая отрицательно головой.
– Нет-неееет. Неееет!
Закричала и выбежала из комнаты, помчалась к себе. С широко распахнутыми глазами глядя перед собой и постоянно качая головой в страшной истерике, когда даже имя свое не помнишь и слова сказать не можешь. Нет…они не могли меня продать. Нет…Только не Шамай. Он же мне, как отец… я же помню себя у него на плечах с косичками и синими бантиками, помню нас с Аллой в зоопарке верхом на осликах…помню свой день рождения с огромным тортом и двенадцатью свечками.
Дверь распахнулась, и Луси склонилась надо мной.
– Собирайся, дочка, с ним поедешь.
– Неееет.
Я трясла головой и не верила, что она мне это говорит…я же ее любила, как мать. Они не могут меня вот так…так нельзя с людьми. Нельзя.
– Не надо. Пожалуйста…умоляю, не надо.
– А как нам быть? Он завтра убьет нас всех! А тебя все равно заберет! Как нам быть? У нас нет выбора! Ты же знаешь, кто он.
– А так…так умру я…
– Не умрешь. Потерпишь немного. Он потом отпустит, а мы с отцом замуж тебя выдадим за хорошего человека. Ну что нам делать, Диночка? Как быть? У Шамая сердце больное…если дом сгорит и бизнес лопнет, он не переживет. А мы с Алкой куда? Мы же женщины. Нас разве что к себе только брат Шамая возьмет и то…
– А мне…как быть мне?!
Она подняла меня за плечи и прижала к себе.
– Не знаю…мне самой страшно, но отец так решил. Он – главный в семье. Сыновей мне Бог не дал. Заступиться некому. Да и кто мы, а кто Хан? Раздавит, как мошек! А еще богат он несметно и, говорят, щедрый с женщинами. Может, и не обидит тебя.
А сама по голове меня гладит.
– Не согласишься, и все умрем.
– И ты вот так меня отдашь? Откажешься…что бы мои родители сказали? Если бы живы были?
Она отстранилась и скривилась, как от боли, как будто я ее ударила.
– Хочешь? Хочешь, откажу ему! Пойду поперек мужа? Только…только, наверное, это и будут наши последние дни!
– Нет…нет…что ты, – я посмотрела на плачущую Луси, – нет!
– Давай…беги, пока он там сидит. Беги через окно, да к тетке моей. Она денег даст на первое время. А я его отвлеку. Приглашу за стол, скажу, собираешься пока. Хочешь так?
Я молчала, а она слезы мне вытерла.
– Пойду гостей покормлю, арак принесу с погреба. Пока пить будут, оденься, деньги в копилке у нас в спальне возьми и беги. И знай…это самое большее, что я сейчас могу для тебя сделать. И спасибо не говори…Беги и молись за нас всех.
Вышла из моей спальни и дверь закрыла. А я по стене сползла на пол. Не знаю, сколько так просидела. Перед глазами опять зоопарк, опять ослики, качели. И я на плечах Шамая. На повторе. Я себя словно со стороны вижу, как волосы золотистые развеваются, как я смеюсь. На мне белое платье с рюшами.
А потом снова это жуткое лицо с узкими глазами, крупным носом и тяжелым подбородком, поросшим густой седоватой бородой. Если он меня тронет, я умру. Начала переодеваться, собирать вещи…зашла к родителям в спальню, достала из ящика стола копилку, а под ней фотография – мы там все. Луси обняла меня и улыбается в камеру, Аллочка держит меня за руку. Позади нас скромный дом, чуть покосившийся забор, и наш пес сидит, голову вбок склонил. Медленно положила снимок обратно, спрятала копилку, поставила сумку с вещами на пол и дрожащими руками пригладила нервно волосы.
Если сбегу, они все умрут…а ведь эти люди воспитывали меня, любили, растили и кормили. А я им смерть вместо благодарности? И как я с этим дальше жить буду?
Вышла, как в тумане, из спальни, прошла в зал, дверь открыла и остановилась на пороге. Хан из-за стола встал и, не прощаясь, пошел к двери, меня за локоть прихватил, за собой потащил.
– Подождите… я попрощаться хочу с семьей! Постойте!
– Не с кем там прощаться. Тебя мне, как скотину, продали.
Процедил и затолкал меня в машину. Заливаясь слезами, я прилипла к окну, ожидая, что они выйдут на улицу проводить меня. Но никто не вышел. Только ворота скрипнули и закрылись за нами. Машина быстро отъехала от дома, а я только всхлипывала и дрожала всем телом, не веря, что все это происходит на самом деле.
– На. Возьми.
Что-то больно царапнуло руку, я схватила и укололась, вскрикнула и отшвырнула от себя красную розу. Хан медленно поднял ее с пола и снова положил мне на колени. А потом отвернулся к окну. И мне стало не просто страшно, а я погрузилась в панику…
Ранее
– Дед…Когда отец приедет?
Эрдэнэ вошла в оранжерею с маленьким Ланом и Галем. Старшего из братьев она держала за ладошку, а младшего на руках. Батыр обернулся и скинул с плеча ворона, тот возмущенно каркнул и переместился на тумбу с цветами. Принялся демонстративно пощипывать острым клювом лепестки, поглядывая черными глазами то на девочку, то на хозяина.
Отвечать на вопрос Эрдэнэ не хотелось. И он отвлёкся на созерцание правнучки. Как она выросла и изменилась, как научилась двигаться грациозно и даже танцевать. Никто и не скажет, что вместо ног у нее протезы. Он ею гордился. Сколько силы воли в одном маленьком и хрупком существе. Кажется, что мужской дух спрятался в ее тельце и изо всех сил воевал с любым препятствием, преодолевая и насмехаясь над ними.
Она сильно повзрослела после смерти Ангаахай. Смерти, которая ударила по всем ним с такой силой, что они до сих пор не могут прийти в себя и подняться с земли. Особенно Хан. От него прежнего осталась только жалкая тень.
Как сильно ей удалось его изменить, маленькой русской птичке, как много всего она привнесла в их жизнь, озарила ее светом и…как жестоко этот свет погас. Настолько резко, быстро и неумолимо, что они все тут же ослепли и не знали, куда двигаться в этой темноте.
Его внук тогда с шахты так и не вернулся. Деду сообщили о гибели невестки чужие люди, как и о сумасшествии Хана, который рыл землю руками, разгребал завалы и созвал туда кучу техники. Они откопали весь котлован и даже глубже, но взрыв был такой силы, что все фрагменты тела смешались с кусками земли и камня. Для того, чтобы найти хотя бы кусочек плоти, одежды, украшений, нужно эту землю с ситом просеивать.
Хан не давал свернуть поисковые работы. Вскакивал по ночам с дикими глазами, бросался к шахте и звал работников.
– Вы что не слышите? Она там кричит. Вот там!
Падал на землю и слушал, потом выл и драл эту землю голыми руками, а все с жалостью расходились по своим вагончикам. Когда Батыр прилетел на личном вертолете к шахте, то не узнал своего внука. Это был не человек, а какое-то загнанное, обезумевшее животное, стоящее на четвереньках у котлована, с трясущейся поседевшей головой и серым перекошенным болью лицом.
– Давай, внук…вставай. Домой надо ехать. Сыновья ждут и дочка. Хватит искать. Нет ничего. Хватит прессу кормить своей болью, хватит на радость врагам по земле стелиться.
– Как нет? Она там. Я знаю, – глаза дикие и пальцем на землю показывает, – я ее слышу. Она кричит вон там, дед. Каждую ночь слышу.
– Она кричит вот здесь.
Ткнул пальцем ему в грудь и ощутил, как у самого грудную клетку судорогой свело и придавило горем, как каменной плитой. Никогда внука таким не видел…Сильного, жесткого, волевого. Всегда казалось внутри него камень. А сейчас просто жалкое подобие человека. Изломанный, совершенно раздавленный и потерянный без нее. Как же жестока смерть. Нет, не к тем, кто уходит, а к тем, кто остается. Она корежит их жизни, выламывает им кости, выдирает наживую сердце и оставляет вечно с гниющими ранами, пока наконец-то не приберет их к рукам сама. Но сколько боли придется вынести, пока этого не случится.
– Надо устроить панихиду, сообщить прессе. Ты – Тамерлан Дугур-Намаев. Ты должен встать с четверенек и ехать домой. Тебя ждут дети.
– У меня нет дома, дед…Мне страшно туда возвращаться без нее.
Прошептал и отрицательно покачал головой, а у деда сердце сжалось еще сильнее. Не Лан это больше.
– Дом наполнится голосами твоих детей, а потом и твоих внуков. Боль со временем станет тише.
– Нееет, – он затряс грязной головой со свалявшимися испачканными комьями земли волосами, – ты не понимаешь…Я не могу оставить ее здесь. Она позовет меня, закричит, а … а я не услышу. Как вы все не слышите – она же там.
Он упал на колени и прислонился ухом к земле. Как безумный, постучал по ней кулаками.
– Моя лебедь там…одна.
Старик рывком обнял внука и попытался прижать к себе, но тот высвободился из объятий.
– Я должен ее найти.
– Дай криминалистам начать работать. Нужно узнать, почему взорвалась шахта, и кто это сделал.
Фрагменты ее ДНК нашли спустя несколько суток. Куски одежды, волосы, обрывок ногтя и сережку, нашли даже ее обручальное кольцо. В гроб насыпали земли именно оттуда, где были найдены останки, и увезли его домой. Виновных не обнаружили. Возгорание произошло внизу от проводки неподалеку от бака с горючим, припасенным для работы главного генератора. Искра вспыхнула, когда клеть понеслась вниз, и произошел взрыв. Предугадать, предотвратить все это было совершенно невозможно.
– Ты можешь наказать того, кто последним включал электричество или заправлял бак генератора.
– ЕЕ это не вернет…, – ответил хрипло, глядя на свои окровавленные грязные руки с сорванными ногтями, – она бы не хотела кому-то причинить боль. Она добрая, моя девочка…такая добрая. Дед…а ведь я мог влезть в эту клеть первым. Первым, бл*дь! А не отпускать ее туда одну!
– Мог. Но взрыв мог произойти в любое другое время. Это ничего бы не изменило.
– Мне хочется сдохнуть! Я не выдерживаю…слышишь, дед?
Он слышал. Все слышали. Эти жуткие крики, эти звуки разрываемой чьими-то руками земли, падающие комья и тихий вой.
Малышка Эрдэнэ восприняла новость с ужасающим мужеством, стиснув руки и сжав челюсти. Но это была лишь видимость. Ее доломало состояние отца. Его сумасшествие, его нежелание принять ее смерть. Он вскакивал посреди ночи и выл, тащился с бутылкой в клетку к тигрицам и падал там замертво. Он ни разу не заночевал в доме. Или там, где похоронили гроб, или с тигрицами. Немытый, грязный, вечно пьяный он не узнавал даже себя самого.
Все это время Эрдэнэ заменяла малышам мать. Она забрала их в свою пристройку и заботилась о братьях, как о своих детях. Но ей нужно и учиться, жить, думать и о себе.
Батыр призвал домой своих изгнанных дочерей. С каким злорадством они смотрели на сломанного, ползающего в земле, как червь, племянника. Батыр ощущал их триумф кожей. Но отправить обратно не мог. Детям нужно воспитание, дому нужна женская рука. Эрдэнэ не всесильная, и она слишком мала, чтобы взвалить на себя такую ношу.
– Деда…не надо. Я справлюсь. Смотри, как у меня получается. Я даже уроки успеваю делать.
Она успевала. Клала их по очереди в кроватку, пела им колыбельную, а потом до трех утра сидела над учебниками.
– Конечно, успеваешь, ты же у меня умница. Но так нельзя. Тут и по хозяйству надо. Уборка, стирка, готовка. Прислугу нанять. Со всем этим не управишься, моя пчелка. Тетки и моим домом занимались. Они опытные.
– Они…
– Они мои родные дочери. Да, не с самым лучшим характером, но все же они мои дети. И Хан их достаточно наказал. Пришло их время искупить вину и поддержать семью.
– Не нужно. Я бы и сама смогла. Я всегда Вере помогала. Она мне доверяла списки продуктов и даже садовника я нашла. Отец…не любит их, а они ненавидят отца и Веру. Пусть уезжают. Напиши им, что передумал. Мне кажется, папе уже лучше. Он даже позавтракал сегодня в столовой.
Но ночью Батыр услышал крики и выехал из своего крыла в сад. Он мчался на коляске в сторону мостика, где под фонарем стоял Хан с ружьем на плече, а перед ним, раскинув руки, Эрдэнэ.
– Не надо, пап! Не надооо! Не убивай ее! Умоляю!
– Отойди! Она тоже должна умереть!
– Нет! Слышишь, нет! Вера любила ее, кормила! Она бы никогда не позволила убить лебедицу!
– Она…она взяла и умерла сама! – взревел Хан и прицелился через плечо дочери, но она кинулась к ружью.
– Не надо, папа, не надо!
– Отойди! Пошла вон! К себе! Кто разрешал тебе выходить!
И снова вскинул ружье. Батыр поехал быстрее, чтобы вмешаться, и охрана уже была готова напрыгнуть на внука и свалить его на землю, но Эрдэнэ вдруг упала на колени и схватила отца за ноги, прижимаясь к нему изо всех сил.
– Папочка…не надо. Не стреляй в нее…а вдруг в ней душа Веры…вдруг она переселилась в эту птицу и живет теперь рядом с нами. Не убивай ее, пожалуйста…она такая красивая…такая хорошая…
Тамерлан выронил ружье и медленно осел на землю, опуская голову на грудь, а маленькие руки дочери обвили его мощную шею.
– Она всех любила, она была такая добрая, такая нежная. Она бы так плакала, если бы ты убил лебедя.
А заплакал Тамерлан. Зарыдал, обнимая девочку, пряча грязное лицо у нее на плече, и Батыр вместе с ним. Только издалека, не приближаясь. Развернул кресло и поехал обратно к себе.
***
– Когда вернется отец?
– На днях вернется.
– Галь сказал свое первое слово…Он назвал меня Энэ. Мой маленький сладииик. Скажи снова Э-нэээ!
Старик широко улыбнулся и поманил правнучку к себе. В этот момент раздался звук подъезжающей машины, и она встрепенулась, оставила Лана и бросилась с Галем на руках к окну.
– Папа вернулся! Дед! Он вернулся раньше времени!
Батыр подъехал к огромному, во всю стену окну и увидел, как внук твердой походкой идет в сторону дома. И кажется, он впервые не пьян….
Иногда те, кого ты знаешь долгие годы, оказываются совершенными незнакомцами. Враги очень часто слишком близко, так близко, что ты не видишь, как они спрятали за спиной нож, который готовы вонзить тебе в сердце, потому что в их глазах плескается любовь и живое участие, а на губах улыбка прячет оскал монстра. Восемь. Знак бесконечности Ульяна СоболеваОн привез меня в какой-то дом, поблизости больше ни души. Вокруг лес или парк, я не успела рассмотреть. В голову лезут самые страшные мысли. И мне кажется, что живой я оттуда не вернусь. Ведь говорят, что у известных и богатых людей свои способы пощекотать себе нервы, и этот азиат вполне может оказаться маньяком-психопатом.Не зря говорят, что жилище напоминает своего хозяина. Снаружи небольшое двухэтажное здание казалось прекрасным невероятным загородным домиком, облицованным белоснежным мрамором, с такой же белоснежной крышей. Никогда в жизни не видела белой крыши…Как будто
Взаимная любовь — это какая-то мистика. Непостижимое волшебство. Иногда страшное, фатальное, необратимое, но от этого не менее прекрасное. Ведь оно связывает не связываемое, соединяет противоположности, сталкивает среди миллиардов всего лишь двоих и заставляет гореть одинаковым огнем. Пусть дотла и в пепел…пусть иногда до смерти, но все равно — это волшебство. Восемь. Знак бесконечности Ульяна СоболеваОн искал смерть. Ему хотелось заглянуть в ее пустые глазницы и, схватив костлявую тварь за глотку, заставить показать ему, где она спрятала от него воздух.Он ведь больше не дышал. Не мог. Ему казалось, что у него полный рот земли. Он сожрал ее там, в шахте, вместе с Птичкой. Вонючую, проклятую землю, поглотившую самое драгоценное из всего, что у него было. Просыпался по ночам, падал с долбаного дивана и, стоя на четвереньках, пытался выблевать эти комья из горла и не мог. Он доставал их руками, раздирал глотку в
Самую дикую боль можно испытать лишь тогда, когда трогал мечту и счастье руками, губами, вдыхал вместе с воздухом аромат нежности, а потом вдруг у тебя это жестоко отняли. Отодрали с мясом.Шели. Слезы из Пепла Соболева Ульяна– Хан вернулся.– И…Дьявол стащил с луки седла тушку косули и, закинув на плечо, понес ее в дом. Беркут шел следом, глядя, как капает на землю свежая кровь. Брат поехал на охоту без него. В степи на машине делать нечего. Только пешком или верхом. Степь не любит цивилизацию. Там свои законы.– Он захочет встретиться.– Что это изменит?– Ты запросил слишком высокий процент, Луу. Мы семья. Это нужно учитывать!Тархан посмотрел на младшего брата, и с яростью свалил тушу на голый кухонный стол.– Неужели? А когда мы с тобой жрали крыс и тараканов, кто-то из них подумал о нас? Кто-то счел наш процент слишком
Мир катят те, кому наэто хватает ума и сил, а остальные бегут следом и спрашивают, куда же онкатится, вместо того чтобы потеть и толкать с остальными.Ульяна Соболева.Пусть любить тебя будет больноКо мнене приставили охрану, зачем охранять того, кто точно не сбежит. Меня приковали
Иногда, поднимаясь насамую вершину высокой скалы, долго, упорно, стирая в кровь ступни, ломая ногти,рискуя сломать шею...Ты смотришь наверх и думаешь о том, сколько тебе ещекарабкаться по отвесной скале, падаешь, висишь над пропастью, глядя с ужасомвниз, а потом снова взбираешься дальше, истекая потом, с дрожащими ногами ируками, с неимоверно зудящими мышцами и слезами усталости на лице. Но самоестрашное, когда, поднявшись на самый верх, вдруг понимаешь, что дальше идтинекуда, борьба окончена, а в ней был весь смысл твоей жизни, и вдруг он исчез.Его больше нет. Возникает дикое чувство опустошения и желание шагнуть прямо впропасть, расправить руки и лететь вниз, чтобы сломать на ее дне все кости и,умирая, снова смотреть на вершину, мечтая ее покорить.Шели. Слезы изПепла Соболева Ульяна
Как часто мы ищемсамые нелепые оправдания тем, кого любим, пытаясь всячески сгладить их винуперед нами только для того, чтобы иметь личное право любить их дальше и непрезирать себя за это. Остров Д. НеОн УльянаСоболева– Какты смел, дед!… Мне наперекор!
Вам сейчас кажется,что вас никто и никогда не поймет. Так бывает всегда — свое болит сильнее, чемчужое. Пусть любить тебябудет больно Ульяна СоболеваОн непонимал, что чувствует к ней, и это сводило его с ума. Ощущение дежавю. Еедикое сходство с Верой, необъяснимое ничем кроме как
Жалость — какиспорченная почва, на ней никогда не вырастет любовь, она слишком унизительнасама по себе, а любить того, кто в твоих глазах достоин лишь сожаления,невозможно.Шели. Слезы из ПеплаСоболева УльянаОнпривез меня в ресторан, и для нас выделили ВИП зону. Мне казалось