Глава 8

Сон был тревожным и очень поверхностным, уснула я только под утро и открыла широко глаза, когда солнце начало щекотать мои голые ноги выпорхнувшими тонкими лучами из-за темных штор. Приподнялась на постели, оглядываясь лихорадочно по сторонам в поисках своего мучителя, но я была в комнате совершенно одна. Встала и подошла к окну, слегка раздвинула шторы и тут же замерла – увидела его внизу на площадке, полуголого, в черных спортивных штанах, босиком.

Хан тренировался. Даже несмотря на мой страх и ненависть к этому зверю, эта необычная картинка заворожила. Он делал резкие выпады руками, ногами, невероятные кувырки, сражаясь с невидимым противником. Я видела издалека, как лоснится его темная кожа, как блестит в лучах солнца от пота. Звериная быстрота, грация, я словно наблюдаю за диким хищником, и это восхищает и в то же время заставляет цепенеть от понимания, насколько он силен, натренирован и опасен. Я словно слышу, как рассекают воздух его руки, как наносят глухие удары сильные ноги, пряди волос колышутся и падают на лицо, татуировки вздымаются волнами на бугристой спине, перекатываются по накачанным бицепсам. При всей его массе каждый прыжок кажется настолько легким, невесомым, словно он летает, а не двигается, словно он умеет бежать по воздуху. Гибкий, стремительный, мощный.

Двое слуг принесли кирпичи, выложили из них своеобразную конструкцию, и я, затаив дыхание, смотрела, как Хан одним ударом ребра ладони раскрошил их на осколки. А потом сбивал мелкие предметы с головы своего помощника или тренера и ни разу не задел его лицо или голову. И я вдруг представила себе, что было бы, если бы он ударил этой своей рукой человека, как раскололась бы голова на части, лопнула, как арбуз. И от страха снова пошли мурашки по коже.

Внезапно он почувствовал мой взгляд и резко повернул голову в мою сторону. Даже издалека я видела, насколько черные и мрачно-пронзительные у него глаза. В них нет ни намека на какую-либо радость.

Ощутила боль в шее и накрыла ее пальцами. Отпрянула от окна и пошла в ванную. Посмотрела в зеркало и всхлипнула, увидев на шее следы от его пальцев, и сердце забилось быстро и гулко. Разве это я? Та девушка в зеркале без улыбки, с опущенными уголками губ, с потухшим взглядом и синяками под глазами. Неужели все, что происходит, действительно правда? И я в рабстве у этого жуткого человека…? Неужели все это может происходить в наше время? Ведь меня должны искать. Хоть кто-нибудь.

«Не будут. Раньше, чем пройдут проклятые тридцать дней, никто не будет тебя искать».

Колени подкосились, но я удержалась за раковину, не сводя глаз со своего отражения, потом закрыла лицо обеими руками. Одну ночь я пережила, как пережить еще двадцать девять? Наклонилась, чтобы плеснуть в лицо холодной воды, а когда подняла голову, то чуть не заорала от ужаса – он стоял у меня за спиной и смотрел мне в глаза. Как он вошел так бесшумно? Он же такой огромный, такой… мощный.

Забрал у меня расческу, спустил халат с плеч, и он соскользнул на пол. Нет… только не это. Не надо опять. Я не хочу. Пожалуйстааа. Потрогал мою грудь, покрутил соски, как он это делал и раньше. Сильно, больно, так, что они тут же заныли, засаднили и сжались в камушки. Удовлетворенно потер их большими пальцами и тут же развернул меня лицом к ванной.

– Наклонись и прогнись.

Без эмоций, обыденным тоном, как если бы попросил меня подать ему полотенце. Помедлила и тут же меня нагнули грубо и насильно, раздвинул ноги коленом, опуская мою голову ниже.

– Не дергайся, второй раз уже не так больно. Но порвать могу. Поэтому спокойно и не сжимайся.

Накрыл мою промежность пальцами и едва дотронулся, у меня от ужаса все тело передернулось, и я не просто сжалась, а сдавилась так, что казалось, я стала каменная. Ощутила, как с трудом протиснул в меня палец и выдохнул с раздражением.

– Не расслабишься — покалечу.

Больно было, как и в первый раз. Особенно с первым толчком из глаз искры посыпались и слезы потекли по щекам, зажмурилась, вцепилась в край ванной.

А он пристроился сзади, поставил ногу на бортик и принялся насаживать меня на свой член, который представлялся мне огромной дубиной с узлами вен, и я чувствовала каждую из них, как будто у меня внутри все раскалилось и жгло, и от боли сводило бедра. Он толкался куда-то очень глубоко, и мне казалось, порвет меня насквозь. Каждый толчок сопровождался рыком и сопением. Дыхание жгло мне затылок, с которого он убрал мои волосы и, удерживая одной рукой за плечо, а другой за бедро, мощно входил в меня, ускоряя темп.

Пока не толкнулся очень глубоко и не вытащил член, извергаясь мне на спину и на ягодицы. Отошел от меня, и я услышала, как он моется над раковиной.

А я так и стояла над ванной не в силах разогнуться, смотрела на черный кафель и на свое отражение в нем. Смазанное, еле различимое. Вот так вот меня стирает этот человек. Я уже не я, а какое-то блеклое подобие. Разве секс должен приносить такую боль и отвращение? Разве это не должны быть объятия и ласки, а не вот так вот… Или ему наплевать, что я чувствую, совершенно? Разве мужчина не хочет, чтоб его желали? Почему он так со мной?

Неожиданно Хан вдруг взял меня под руку и развернул к себе, внимательно посмотрел мне в глаза, и в его зрачках промелькнуло какое-то недоумение и даже раздражение.

– Смирись. Просто смирись, иначе сломаю. Я хочу – ты радостно даешь. Это все.

Можно подумать, я сопротивляюсь, или он хочет, чтоб я ему улыбалась и изображала страсть? Не дождется. Мне страшно и больно. И если он хочет трахать меня… пусть трахает, как есть. Пусть видит, как мне плохо с ним. Если это имеет хоть какое-то значение для этого животного.

– Таблетки сегодня получишь. В тебя кончать буду.

И вдруг обхватил мое лицо ладонью и приподнял, разглядывая шею. Никаких изменений во взгляде, скорее, задумчивость. Как будто увидел поцарапанную полированную поверхность. Тронул, и я вздрогнула от боли.

Хан тут же отпустил мою шею и вышел из ванной. У меня еще не было сил идти или двигаться. Болел низ живота и ноги. Его член я словно ещё ощущала у себя внутри. Протянула руку, открутила кран, набрала в ладонь холодной воды и приложила к промежности — жжение стало стихать.

Когда почувствовала, что могу двигаться, забралась в ванну и вымылась, замоталась в полотенце и чуть неуверенной походкой вышла в комнату. Захотелось громко закричать… но я не смогла, только со слезами осмотреться по сторонам и зайтись от безысходности.

Дверь осторожно открылась, и в комнату вошла молодая женщина. Тоже из обслуги, в длинном черном платье чуть ниже колен, с покрытой головой. У нее было миловидное лицо и походка с короткими, едва слышными шагами. Она принесла платье, две коробки и какую-то баночку. Поставила ее на стол, а потом положила платье из голубого трикотажа на постель, нижнее белье, а рядом с ними поставила обувь.

Потом повернулась и подошла ко мне, держа в руках баночку. Я отшатнулась, когда она слишком приблизилась.

– Твой синяки… Хозяин сказаль мазать, переодеться и завтракать.

– Нет.

Качнула головой. Никаких завтракать. При мысли о еде начало тошнить и скрутило желудок.

– Хозяин сказаль.

– Не хочу завтракать. Уходите.

– Хозяин злиться. Очень-очень злиться. Нельзя не хочу.

Подошла и заглянула мне в глаза, протянула руку, а я отпрянула еще дальше.

– Намазать синяк и не будет вечером. Я помогать Ангаахай*1 одеться.

– Пусть злится. Я не хочу есть. Я не голодная.

Легла на постель и отвернулась к стене, чтобы не видеть ее.

– Если Ангаахай все делать, как сказаль господин, все будет хорошо. Надо быть покорная Ангаахай и покладистая, надо угождать, и будет Ангаахай целая и довольная.

– Ангаахай? – не оборачиваясь спросила я.

– Ангаахай…так назвать Хан.

И меня вдруг прорвало, я вскочила с постели и отшвырнула платье, выбила из ее рук мазь.

– Я не Ангаахай! Я Вера! Верааааа! Не надо мне давать собачьи клички. Я Верааа. Я — человек. Это мое имя! Меня мама так назвала! Вера! Вы знаете, что означает это слово! Оно мне сейчас дорого!

Зарыдала и сползла на ковер, свернулась клубком, заходясь от слез. Ощутила, как мягкие руки женщины легли мне на голову и тихонько гладят.

– Только смириться. Иначе умрет Ангаахай. Жить надо… Хан – это хорошо.

– Это ужасноооо… божеее… как же это ужасно… – рыдала я, а она все гладила и гладила, примостила мою голову к себе на колени и гладила. Потом все же намазала мне шею и, пока мазала, тихо приговаривала:

– Если домой хотеть, надо смириться. Надо. Хан еще никого сюда не приводить. Только Ангаахай.

Когда стихла истерика, Зимбага… так звали эту женщину, все же помогла мне одеться, потом расчесала и уложила мои волосы в красивые косы, которые она плела быстро и ловко по всей поверхности моей головы и вплетала в них ленточки, перевязывала в узоры. Ее руки были мягкими и заботливыми… А я думала о том, что мне надо успокоиться и придумать, как связаться с тетей и бежать отсюда. Я должна выбраться из этого ада, иначе он, и правда, меня покалечит. Я не выдержу принимать его в себя еще двадцать девять дней, я просто умру.

Он завтракал молча, агрессивно, отрывая куски мяса руками, макая баранину в соус. Даже ест, как животное. Внутри меня все противилось этому пожиранию пищи, иначе я это назвать не могла. Хан запивал еду каким-то сильно пахнущим напитком, налитым в широкую полукруглую чашку.

Такие понятия, как вилка, нож ему явно были незнакомы или чужды. Вспомнилась моя мама Света, которая аккуратно резала мясо на кусочки перед тем, как положить в рот. Чистые руки, салфетки. Вилка в левой и нож в правой. Учила меня культуре поведения за столом, вежливости, тактичности… Балет, рисование, стихи. Кому это надо теперь? Точно не вот этому зверю. Примитивному и страшному. Если бы смерть можно было изобразить, я бы нарисовала его портрет. Он смотрелся бы для меня намного гармоничней, чем скелет с косой.

Тяжело дыша, я смотрела, как он ест, и внутренне содрогалась. Мне казалось, что точно так же этот человек поглощает и меня саму. Раздирает на ошметки и смачно, жадно проглатывает, а соус – это моя кровь. К горлу подступила тошнота.

– Ешь! – кивнул на мою тарелку.

Я отрицательно качнула головой. Он больше ничего не сказал. Доел свое мясо, допил напиток, вытер пальцы и рот салфеткой, смял ее и положил рядом с тарелкой. Ему позвонили, и Хан ответил на своем гортанном чужом языке, перекатывая и растягивая гласные. Он возвышался над столом скалой, сжимая пальцами спинку стула. Несмотря на дикий страх, который Хан внушал мне, его облик все равно притягивал взгляд, так же, как манит красота хищника за решетками вольера. Под конец разговора его сильные пальцы сжали спинку стула так сильно, что та затрещала, но его голос звучал на одной и той же ноте, и выражение лица совершенно не изменилось. Он вдруг схватил мою тарелку и вывернул ее содержимое на пол, отключил звонок и, посмотрев на меня, мрачно сказал:

– Пока не съешь – останешься здесь.

И вышел пружинистой походкой атлета. Я поковыряла вилкой по пустой тарелке и посмотрела на баранину, рассыпанную на полу вместе с рисом. Это не завтрак. Это обед. И как собака есть с пола я не стану. Он напрасно считает меня настолько ничтожной и трусливой.

Угроза, что я останусь в столовой до какого-то неизвестного времени, меня не напугала. Какая разница где. Я могу сидеть где угодно, суть от этого не изменится. Этот дом огромный, траурный склеп, и мне некомфортно в каждом его углу. Отодвинула тарелку и отпила травяной чай, который мне, как ни странно, понравился. В доме царила гробовая тишина. Я еще какое-то время посидела, подождала неизвестно чего и встала из-за большого и длинного стола, подошла к двери и дернула ручку – заперто снаружи. Побродила по зале, накрыла мясо тарелкой – мне не нравилось, как оно выглядело на полу, и подошла к окну, выходящему в сад. В нависающих над деревьями сиреневых сумерках я видела искусственное озеро и плывущего по нему черного лебедя, и немного дальше детскую горку. Зачем здесь качели и детская площадка, я так и не поняла. Такие, как Хан, вряд ли вообще имеют хоть отдаленное представление о детях. Но сад был красивым и ухоженным. Весь в цветах с продуманным дизайном. Вернулась за стол. Долго рассматривала узоры на скатерти, тарелки, чашки, вензель на вилках. Села на узкий диван у стены, потом прилегла и задремала. Отключилась. Я теперь не погружалась в сон и не просыпалась медленно, а словно проваливалась в темноту и выныривала из нее без всяких прелюдий. Проснулась от ощущения тревоги. Подскочила, оглядываясь по сторонам, и с облегчением выдохнула – я все в той же обеденной зале, совершенно одна. И сюда, судя по всему, никто не заходил. Посередине комнаты перевернутая тарелка. Тогда откуда они знают – съела я завтрак или нет?

«В камеры смотрят. За каждым твоим шагом следят».

Я снова прошлась по зале и вернулась к окну. Прислонилась к нему лицом, наблюдая за плавающим вдалеке лебедем. Красивая, гордая птица с подрезанными крыльями, чтобы не улетела. Такая же узница, как и я. И вдруг мое внимание привлекла калитка, спрятанная за розовыми кустами вдалеке. Она была витой, высокой, но я вдруг отчетливо представила, как перелезаю через нее. Тронула ручку, надавила вниз, и сердце радостно подпрыгнуло – не заперто. 

И как в детстве, когда действие опережает мысль, я обнаружила себя на улице, стоящую на заднем дворе, окруженную розовыми кустами, статуями из черного мрамора, в полном одиночестве. Я бросила взгляд на стены в поисках видеокамер – в таком доме они непременно должны быть. Но ничего не увидела. Скорее всего, глазки спрятаны так, чтоб их было не видно. Обернулась к ограде, прикидывая – смогу ли действительно вскарабкаться на калитку – смогу. А куда потом? Потом мчать к дороге и ловить попутку… По крайней мере именно так я себе это представляла, так было в кино и в книгах. И самое главное, мне казалось, что это просто.

Выдохнула, осмотрелась по сторонам и быстро побежала к калитке. Казалось, она так близко и в тоже время так далеко. Когда поравнялась с витыми, железными прутьями, украшенными литыми головами тигров с разинутыми пастями, уже хотела поставить ногу на перекладину снизу и вдруг услышала странный звук. Он напоминал низкий рокот, как будто что-то тарахтит рядом со мной, какой-то мотор или.... Обернулась… и от страха чуть не заорала, но голос пропал… потому что меня преследовал зверь. Черная тварь со сверкающими глазами неторопливо принюхивалась к воздуху и, чуть пригнув массивную голову, шла на меня, виляя из стороны в сторону длинным бархатным хвостом. Выброс адреналина был такой силы, что у меня зашлось сердце и я чуть не сползла на землю. Прислонилась спиной к ограде и, быстро и рвано дыша, смотрела, как неторопливо на меня идет сама смерть.

И сейчас счет на секунды, кто быстрее – я залезу на калитку или она меня сцапает. Это было стремительно и совершенно безрассудно. Перед глазами пронеслись картинки, в которых Хан душит меня, толкает к ванной, трогает за лицо… Я вскарабкалась на калитку, поранилась о завитки, проколола ладонь, перепрыгнула на другую сторону и теперь уже побежала сломя голову, куда глаза глядят по лесопосадке…, но все же обернулась еще раз – тигр стоял на задних лапах и принюхивался, а потом легко перепрыгнул через ограждение.

Такого сумасшедшего ужаса я не испытывала никогда в своей жизни, я бежала так быстро, как могла, ветки рвали мне платье, хлестали по ногам, несколько раз я упала, раздирая колени в кровь. Проклятая кошка где-то рядом, идет по пятам. Я буквально слышала ее дыхание, шипение, но остановка означала смерть, а лесополоса не кончалась, узкая тропинка вилась и вилась между деревьями. Я окончательно выбилась из сил, но едва останавливалась, слышала рокот у себя за спиной. Уже стемнело, а я все бежала и грудь раздирало, а горло словно сгорело, из него вырывалось сиплое дыхание. Когда вместо дороги я наткнулась на еще одно заграждение, на этот раз высокое с закрученными витками колючей проволоки, я громко застонала вслух.

А потом застыла на месте – тигр выпрыгнул в нескольких метрах от меня и сверкнул ярко-желтыми глазами. Бежать больше некуда. Загнанная, окровавленная, уставшая я смотрела, как зверина идет на меня, разинув пасть. Она довольна, загнала добычу и теперь может всласть полакомиться.

Подошла вплотную ко мне, и на меня пахнуло запахом зверя из открытой пасти, а обнаженные клыки были настолько близко, что казалось, вот-вот вопьются в мою плоть. Хищник принюхался, щекоча мне кожу длинными усами, облизал свою жуткую морду длинным языком.

Мамааааааа. Мамоооооочкаааа. Как же страшно.

– Молодец, Киара, хорошая девочка, поигралась и хватит, домой иди, – голос Хана впервые обрадовал, если можно так выразиться в данной ситуации, у меня подкосились ноги, и я чуть не упала, но меня схватила сильная рука, и я распахнула веки. Узкие глаза впились в мои, и по моему телу прошла судорога всепоглощающего ужаса. Нет, это что угодно, только не спасение. Мне кажется, он бы смаковал, как его домашняя кошка обгладывает мои кости, но по какой-то причине не дал ей этого сделать.

– Торопишься сдохнуть уже сегодня?

А потом вдруг ударил меня наотмашь по щеке так, что я отлетела назад к ограде и ощутила, как рот наполнился кровью. Я тут же сгруппировалась и закрылась от него руками в ожидании неминуемого продолжения наказания, но он что-то сказал кому-то на своем языке, и я услышала, как удаляются его шаги, а меня схватили под руки и поволокли в сторону дома его молчаливые тени, готовые выполнить любой приказ беспрекословно.

____________________________________________________

Ангаахай*1 – Птенец. Цыпленок (монгольский, прим. автора)