Как непривычно было ступить на покрытый снежком трап! И зябко, несмотря на наброшенное папой на плечи пальто. Рафа укутали, как пострадавшего горнолыжника, фольговым одеялом. Меня оттеснили.
Я ошеломлённо вдыхала холод, ощущала снежинки на щеках и чувствовала себя, как выпущенный в льды верблюд. Поразительно, а ведь и недели-то не прошло в моих приключениях по Ирану! Но эти дни были такими насыщенными, что, казалось, мы с Рафом прожили там целую вечность. Всё изменилось: в душе, в сердце, в восприятии мира. Моя жизнь стала шире на одну культуру, страну и полную адреналина историю.<
Я на него обиделась. Понимала, что это глупо, что ему больно, но надулась, как мышь на крупу. Я не привыкла, чтобы на меня повышали голос. Мне можно, другим нельзя...Даже стукнуть Рафа захотелось. Пусть радуется, что лежачих не бьют, тем более героев! Но в следующий раз стукну. Внутренний голос задумчиво спросил: а будет ли следующий? Раф так отдалился за какие-нибудь несколько часов, что было
Солнце уже заливало светом угол спальни, а мы с Рафом лежали на кровати и самозабвенно целовались. Не знаю, откуда у нас взялись силы, но вторым дыханием мы обменивались так страстно и нежно, словно от этого зависели наши жизни. Пожалуй, в это мгновение для меня и не было ничего важней его глаз, его тёплых губ, ласковых рук. И волн мурашек по телу, и счастья... Так хотелось отдать ему всё, чтобы герой, спасший мне жизнь, скорее был здоров!И мы целовались, как два упоённых подростка, которым нельзя большего, но и этой сладкой, долгожданной истомы было достаточно.
Как же это здорово – просто разговаривать, просто ужинать вместе, уминая за обе щёки невкусный столовский гуляш и слипшийся рис с непонятной подливкой!– Зато у меня припасены сырки, конфеты и иранские сладости, – заговорщицким шёпотом сообщила я Рафу на ухо. – Надо только чайник утянуть в номер.– С тобой не пропадёшь, – таким же тоном ответил он. – Толь
Время близилось к полуночи, когда шум подъезжающего автомобиля заставил меня выбежать в холл. Я увидела Рафа. И сердце оборвалось: выражение его лица было страшным, неживым, и сам он весь казался согбенной тёмной глыбой. – Раф! – подалась я к нему. Но он остановил меня жестом, хрипло бросил: –
Я проснулась от того, что горячая рука прижала меня к себе. Светало. Сонно моргая, я положила ладонь поверх его пальцев. – Таша, – сквозь сон сказал Раф, а меня будто из ледяного ведра облили. Я замерла. Обернулась, он спал.
Любовь зла! Когда её не любят! Когда любовь пытаются делить на неделимое. Когда страдание оказывается важнее настоящего момента. Он посчитал, что мне не понять... Я понимаю всё, но я так больше не могу. Да, я люблю его! До безумия, до отчаяния! Ему нужно время? Пусть... Возможно, ему понадобится ещё пара-тройка столетий, чтобы перестать страдать? Ладно. А я пока буду просто жить. Как умею. На
Нет повести печальнее на свете, чем настроение моё сегодня утром. Мне снился Раф, и его поцелуй, и когда я открыла глаза, горячечная дрожь будоражила всё тело. Я вскочила, а его рядом нет. Меня накрыло...«Я вернусь», – сказал Раф вчера, но до вечера не вернулся. А глупое сердце хотело. И волновалось, что он был бледен. И плакало без него от тоски. Постель на меня о
Я поменял позу и прильнул к окну. Поезд мчал меня в Ярославль, прокладывая путь на северо-запад, домой, к родителям. Тысячу лет не был! Недавно пролетел мимо Сергиев Посад, где купеческие дома соседствуют как ни в чём не бывало с хрущовками и золотыми куполами церквей. Я жадно смотрел в окно и понимал, как не хватало мне этой монохромности леса в инее, и снега, обвисшего залежалой ватой на склонах, строгой графики голых веток на сером небе, тёмной зелени мощных еловых лап. Берёзы и ели здесь высоченные – таких в Иране не встретить! Почему я никогда не понимал, как люблю всё это? Зато теперь вдруг