Избушка у заросшей просеки вниз от деревни Лупки, у старых сенных сараев, куда складывалось весной на просушку сено, была бы совсем незаметной, если бы не необходимость хозяина заготавливать на зиму дрова не только себе, но и одиноким солдаткам из соседних деревень. Рыжий, всклокоченный, с огромными руками-клешнями мужик шумел второй день. Утро. Работы полно. Под грустный напев из-под колуна вылетали ровненькие чурки. Работа требовала обдумывания: где подрубить сучки, какой выбрать торец, стоит ли докалывать малым топором…
Вдруг раздался стук копыт. Четыре резвые лошадки. Повозка на мягких подвесках. Барин какой с утра спозаранку? Совсем близко. Мужик вышел из сарая, всмотрелся в конец просеки. Вот и сама повозка, вроде открытый фаэтон. Дождался, когда колеса поравнялись с сараем. На усыпанные щепой и опилками глинобитные плиты дворика легко спрыгнул единственный пассажир экипажа.
Их взоры встретились.
– Нас так и не представили, – холодно произнес маркиз де Конн, не отрывая взгляда от здоровяка.
– Емелькой меня зовут, барин, – буркнул тот.
– Емельян, значит.
Тот ничего не ответил, всмотрелся, вспомнил. Изумление наполнило его глаза. Он застыл. За спину мужика прошел Шарапа. Емельян глотнул воздуха, насупился.
– Подкинуть ребенка в приют пансиона с толстым бумажником под пеленками! – маркиз саркастично усмехнулся и прошел в сарай. Шарапа подтолкнул Емельяна в том же направлении. – Прекрасная мысль! Ни у кого даже сомнений не возникло в том, что родители мальчонки относятся к дворянскому роду. Но перстень с моей печатью?! Не перестарались ли? Я лично представить не могу, чтобы в моем роду оказались рыжие наследники. Неужто ты действительно полагаешь, что в будущем я, маркиз Авад де Конн, признаю в курносом создании своего сына?!!
Емельян не отвечал. Он бледнел и, понимая, что ждет его сына там, в Доме, жалостливо смотрел на говорящего. Пауза затягивалась, оставлять вопрос маркиза без ответа значило лишь усугубить положение. Емельян бессильно уронил голову на грудь, опустился на колени и развел руками.
– Смилуйтесь, барин, не о том я думал…
– О чем же ты думал? – раздраженно перебил маркиз. – Смертность в Доме невысока, но как знать, выживет ли именно твой сын?
Емельян облизал губы.
– Лоб мне, ваше высокоблагородь, в шестнадцать лет обрили, всю жизнь солдатскую слезами и потом оплатил, по спине моей сами убедиться можете. В сорок годов вернулся, женился на молодке, славной девушке. Да новая княгиня ввела шестидневную барщину. Все из домов наших ушло. От мяса с крупами до сукна. А года три назад, пока мы, мужики, на хозяйских пашнях батрачили, жинок по ея указу ров согнали рыть для ограды Дома. На сносях моя была, вот и не выдержала. Мертворожденного в том рву оставила. А тут барыня и двор большой с фуфлыжниками содержит, и долги по княжеским займам объявила выплачивать. И это на наши плечи оброком легло. Удвоили ея светлость выплаты наши. Жинка моя второй раз уж на сносях была, вот я с дружками, как на заработки в Петербурх пустили, сынишку от голодной смерти оградить и решил. Я дите-то наверняка хотел пристроить, да, вильмо, перестаралси. Казните меня. Жинку с сынишкой не мучьте, помилосердствуйте…
– Ну-ну, полно, – маркиз смягчил голос. – Я лично прослежу за судьбой твоего сына. Но тебе придется оказать мне услугу.
– Барин, – тяжко выдохнув, произнес Емельян. – Я вам… что пожелаете…
– Замечательно. Встань с колен для начала и сядь, как все приличные люди.
Маркиз уселся на одну из деревянных скамеек у стены, дождался, когда успокоится пристроившийся на лавке рыжий сосед.
– Ты, я понимаю, коли на оброки в столицу ходишь, за людишками из своих мест – теми, которые в холопы проданы были, – присматриваешь? Верно?
Емельян глянул на де Конна исподлобья.
– Барыня люд наш через своего племяка сторговывает. Савиным зовут, – зло прошипел он. – Детишек – в мастеровые, а девок молодых – для озорства господскаву.
– Значит, я верно подумал. Мне бы узнать, куда они были проданы, где их найти.
– Узнаю, ежели к добру.
– К добру, не сомневайся. Шарапа, дайте-ка мне тетрадочку с выписками из метрических книг церкви… А пока расскажи-ка мне, милейший, о волках… Тех, которые в последние годы на деревенский скот и домашних князя нападают.
Емельян кашлянул в огромный кулак и опустил глаза.
– Нет тутося никаких волков. Собаки тока… В Койре. В остроге…
– Я не видел на карте княжеской вотчины никаких острогов.
Мужик устало усмехнулся:
– Псарни там были. А как их закрыли, так и с карт долой. Но острог стоит. Плохое место, барин.
Со ступенек экипажа в жижу оттаявшего к полудню снега бухнулись обтянутые замшевыми крагами ботинки маркиза, кавалерийские сапоги Шарапы и бархатные туфли Брехтова. Последний, почувствовав потоки холодной грязи, хлынувшие под длинные форменные брюки, досадливо оттянул накрахмаленный шейный платок. – И что мы собираемся делать в этой глуши, если не выкопать мне могилу? – спросил он. Де Конн подмигнул. – Могилу, да не вам, сударь! Михайло, попытайтесь не высовываться на дорогу, чтобы никто о нашем присутствии здесь ни духу, ни слуху. Они остановились на опушке леса, плотного и недружелюбного. По описанию Емельяна, справа должен был располагаться острог. Если бы не темная слава этих мест, то дорога в пансион через него была бы удобнее – короче нынешней. – День ныне недолог, скоро стемнеет, – сказал маркиз, подвешивая на себя широкую саблю и дюжину даг, – а я люблю незамедлительно наносить ответный визит тем, кто смеет напасть на меня или моих люд
Август, 1799 год – Где он? – маркиз натянул удила, увидев приближающуюся фигуру Шарапы. Дорогу застилал туман, но его серые клубы раздвигались перед тенью гиганта, как лед под давлением двухсотпушечного линкора. – Я прозевал его, хозяин, – донесся до слуха маркиза громовой голос, – вам придется пустить по следу собак. Де Конн приподнялся в седле, прислушался. Мартын Подольский только что был прямо перед ними. Они следовали за ним на расстоянии ста шагов, пока тот не свернул к Безымянному озеру. Там ходил понтон. Им хватило пары минут, чтобы достигнуть края дороги, граничившей с верстовыми столбами княжеского имения. Выехали на берег и… Он был пуст, как и понтон со спящим у пристани перевозчиком. Маркиз осмотрелся. Тонкий слух его улавливал множество звуков бескрайнего леса: скрип колес нескольких телег, топот и храп идущей с малышом лосихи, лисицы фырчат над мертвой тушей гуся, сотни гомонящих птиц, дети и бабы галдят на другом
– Мы станем владыками этого маленького ничтожного мирка! – взревел голос Мастера церемоний. – Настанет наш день, мы выйдем и попрем ногами всех, кто противостоит нам! Пейте кровь наших недругов, и пусть содрогнутся живые! Подземелье наполнилось согласными выкриками. Несколько десятков «владык» подняли черепа, насаженные на короткие мечи. Вязкая красная жидкость потекла из их усеченных куполов в глотки пирующих. Этой ночью с пятницы на субботу поклонники темных сил собрались править священный ритуал. – Да разрастется наш круг в размер легиона! – скандировал Мастер. – Мы станем могущественны, и власть наша будет вечна! Снова одобрительные восклицания слушателей. «Бокалы» осушены, и виночерпий, приземистый человечек, переодетый в козла, бросился наполнять их снова. – Ешьте плоть нашего покровителя! – Мастер воздел руки к низкому потолку подземелья. – Великого Оркуса! Вся братия бросилась к столам с яствами и напитками. Сам Мастер выделялс
Перед наступлением зари из утихшего Дома вынырнул Алекс Викель. За длинную тонкую шею его прозвали Цаплей, но, видно, и сами способности Алекса во многом подчеркивали острые черты молодого человека. Если нужно было что-нибудь стащить, подложить или подслушать, он был самым доверенным исполнителем таких нелегких задач! Покинув Дом, он во весь опор бросился через двор на кухню, прихватив с собой тяжелый кожаный кулечек. Что за дрянь покоилась в нем, знал только Яков Оркхеим. Алексу велено было пробраться ночью на кухню, в ту ее часть, где готовился ранний завтрак господину бурмистру, и подсыпать содержимое в супчик. На кухню прошмыгнуть – дело легкое, надо просто как можно скорее добежать до угла прачечной, а там между мастерскими, сараями и жилыми корпусами спокойно пройти в самое последнее здание с низкой трубой. Это было здание пекарни, винокурни и собственно кухни. Там всегда было шумно и многолюдно, все кипело, бегало, прикрикивало и ругалось. Кухарки его знали. В
Около пяти утра под редким снегопадом и пронизывающим ветром запоздавший экипаж маркиза ударился о выступ перед воротами пансиона Камышева, тряхнул задремавших пассажиров и, минуя времянку, тихо покатился к дверям Дома. – Вы видели сторожа? – раздался голос де Конна. – Его времянка пуста, и ворота настежь открыты, – откликнулся Брехтов, – а разве не должен он быть там до восьми? Маркиз привстал, глянул по сторонам. – Не вижу дыма из труб. В это время должны топить. – Что-то произошло, – понимая волнение спутника, произнес Брехтов, – слишком тихо для утра… И действительно, вокруг усадьбы было темно и безмятежно, но отнюдь не от спокойствия сна. Нечто витало вокруг него, нечто угрожающее и затаенное. – Шарапа, быстрее! – не выдержал маркиз. Минуту спустя де Конн и Брехтов ворвались в вестибюль Дома. Дверь оказалась не заперта, это настораживало. Темнота окутывала холодное нутро замка. Тишина пугала. Дом будто вымер. Их ни
– Вы добавляете корицу в грибной суп? Вопрос де Конна относился к Кате. Ровно в семь она подала утренний суп хозяину. – Почему вы спрашиваете, ваша честь? – изумилась та. – Вы ничего сладковатого в суп не добавляли? – проигнорировал вопрос кухарки маркиз. – Нет, что вы! – еще более смутилась Катя. – Я все по-нашему готовила, со сметанкой, петрушкой и укропчиком. Какая корица? Де Конн отпрянул от блюда и сердито рявкнул своим гайдукам. – Барыга, тащи сюда главную кухарку с кухни. Катерина, кто там заправляет? – Евдокия Петровна, из местных, из чухонцев. – В мой кабинет! – рыкнул де Конн, вставая из-за стола. – Кабеза, неси тройные розги! Через полчаса в двери кабинета втолкнули низенькую, полную, почти круглую, розовощекую женщину. Та при виде строя лакеев, вооруженных пучками гладких прутьев, и бурмистра в явном нерасположении духа бухнулась на колени. – Вы знаете, зачем вас сюда привели?
Лука Супонин, холеный, слегка сутулый старик, на вид был лет шестидесяти, хотя по метрикам ему стукнуло пятьдесят. Состарившимся он выглядел из-за понуро оттянутых губ и сдвинутых бровей, причем одна бровь была заметно выше другой, отчего левый глаз казался прищуренным, а правый – вытаращенным. Видимо, оттого и прозвали его Гавраном – Вороном. – Висел родимый, да, – глухо прогудел он. – Я-то што, я ж не знал, кто это был, и перво-наперво крюк приспустил, шоп тело на пол положить. Темно ж. Смотрю, одежды вроде как учительские и это, лицо вроде знакомо. – Вы встречали Наумова ранее? – спросил Брехтов. Он сидел перед столом бурмистра и, несмотря на усталость, внимательно разглядывал истопника. – Ам, ну, вроде как… В баню-то все ходят… В лицо признал, што из наших вроде бы. – В каком часу это было? – Эх, спрóсите, барин… – Гавран почесал прилизанные жиром волосы, а затем аккуратно пригладил их ладонью. – Аглицкие часы двенадцать уже сыграли…
– Прошу вас, пройдите, господин Бакхманн, – мягко пригласил гостя маркиз, – сюда, не стесняйтесь. Дворецкий, пригибаясь и заискивая, переступил порог подземелья. Он никогда не бывал в этом чудном уголке старой части Дома, украшенном странного вида устройствами, напоминающими стулья и столы, кованые и деревянные рамы. Его провели сюда почти в полной темноте два дюжих гайдука. Свет, заполнявший подземелье, поначалу ослепил его. – Это коллексия? – робко спросил дворецкий. – О да! – блеснул глазами бурмистр. – Большинство из этих игрушек изготовлено не так уж давно, хотя посетители уверены, что они смотрят на орудия пыток самой инквизиции… – Простите-с, – перебил Бакхманн, – не изволили ли вы упомянуть орудия пыток или я просто ослюшался? – Вы не ослушались, милейший. Из живота дворецкого раздалось урчание. Он хихикнул и извинительно приподнял плечи. Де Конн тем временем продолжал, указывая на стол, усыпанный шипами, оснащенный множеством
Алена с трудом, словно погруженная под воду, открыла глаза. Соленой тряпки во рту уже не было, но лицо пылало и болело. Тусклый свет от пеньковых свечей освещал низкий потемневший от времени деревянный свод. Изба? Осмотрелась. Она лежала на узком топчане. На стенах висели веревки, плети и нелепая картина с нагими, похожими на куски сырого мяса девками. Сон ли это? Она попыталась встать, но поняла, что была привязана за руки и ноги к краям топчана. Еще пара напрасных усилий освободиться… – Эй, кто-нибудь! За дверью послышались торопливые шаги. Ключ повернулся, дверь распахнулась. Возникшая в темной комнате фигура, слегка сутулая и до боли знакомая, присела на край кровати. Светлые кудрявые волосы, серые холодные глаза. – Вы?!! – Я, бесценная моя! – лицо племянника Камышихи Михаила Николаевича Савина растянулось в желчной улыбке. – Что вы здесь делаете? Почему я здесь? – О, милая графиня, то, что я здесь делаю, называется завершением сде
На ужине в большой зеркальной трапезной дворца стол занимали тридцать шесть человек. Приглашены были родственники княгини Камышевой во главе с самой светлейшей, врач Тильков и друзья Алены во главе с молодой хозяйкой. Возвратившийся Бакхманн поразил гостей прекрасным знанием придворного этикета – абсолютным молчанием. Камышиха, сидя напротив Алены, тараторила без умолку. Лицо светлейшей ясно выражало желание обратить внимание девушки на то, что она должна веселиться. Но графиня всеми мыслями погрузилась в густой белужий суп, уже остывший и превратившийся в рыбный пудинг. Она чувствовала на себе взгляд де Конна. Его мысли явно были заняты ею. Темные глаза маркиза изучали бледное лицо графини уже более десяти минут. Чувствовал этот взгляд и Яков Оркхеим. Он сидел рядом с де Конном и не мог остановить чувства отвращения к потиравшему подбородок хозяину дворца. Все остальное проходило, как обычно: слушали трескотню Камышихи, умеренно ели, почти не пили. – Дамы и господа, – након
Воскресным вечером в изоляторе врача было тихо. Участники храма Оркуса после тихой беседы с бурмистром покинули территорию имения, сердечно уверив того, что никогда не переступят порог Дома. Сверх того, они единодушно приняли предложение де Конна о ежегодном пожертвовании двадцати тысяч рублей серебром в счет оплаты долговременного обучения представителей бедных дворянских семей. В приемной доктора остались лишь двое воспитанников, Осип Старцев и Алекс Викель. Обледеневших и перепуганных молодых людей нашли в часовне кладбища. При них оказались несколько черепов и лопата с ломом. Барчуков собирались отправить в город для разбирательств, из-за чего они сидели на лавочке со своими пожитками, словно на похоронах – молча и печально. Де Конн вышел в сени, увлекая за собой проспавшегося следователя. – Что с ними будет? – спросил маркиз. Брехтов поморщился, разглаживая ладонью помятое лицо. – В лучшем случае отправят по домам, но на приличную карьеру
Следующим утром за Брехтовым заехала двуколка, чтобы отвезти его на завтрак к бурмистру. Стол маркиза был обилен, а запах прекрасного кофе приятно пробуждал. – Как сообщил мне господин Ласкин, – с ходу начал доклад следователь, – Тавельн покинул гостиницу в шесть вечера на следующий день после того, как отошел от летаргического сна, – в воскресенье шестого октября. Вернулся вчера рано утром, помылся, побрился, оделся, как обычно на прием к графине Алене, и ушел. С графиней я побеседовал сегодня после заутрени, и она сказала, что секретаря не видела. Что скажете? – Не поздновато ли он покинул гостиницу в первый раз? – Поздно, и даже очень, – кивнул Брехтов. – Значит, он намеревался остановиться на ночь неподалеку, скажем, в трактире. – Под сосенкой, – следователь усмехнулся на удивление собеседника. – Это ближайший трактир к землям князя. – Я вижу, вы знакомы с прилегающими окрестностями. – Пришлось останавливаться пару раз. Это
Ночью после печальных размышлений маркиз прошел в свою спальню. Там в одном из светильников был встроен механизм, сконструированный еще при строительстве дворца. Он открывал тайную дверь, через которую можно незаметно удалиться в нижние покои, а оттуда, через тайные ходы, – в парк. Но его путь лежал еще дальше. Архитектор сего сооружения сделал несколько соединений между старыми и новыми туннелями. Особое ответвление в ходах вело в камеры, которые, по задумке князя, должны были стать катакомбами по примеру парижских. В одном из помещений даже выращивались шампиньоны. Князь не желал предоставлять пиршеству червей свое тело, а посему для грядущего погребения в одной из тайных камер был приготовлен каменный мешок. На площадке, которую уже занимал саркофаг князя Камышева, возвышался алтарь. Сам алтарный камень, вернее валун, испещренный множеством знаков, был воздвигнут на этом месте тысячелетия назад древними язычниками. Его после устройства тайных камер опустили вниз, дабы языческое к
К десяти вечера будуар графини осветился присутствием сиятельного гостя. Достаточно было вдохнуть терпко-сладкий аромат, испускаемый его вечерней одеждой, чтобы понять, с какой именно целью маркиз пришел к даме. – Как ваши ножки? – спросил он, едва за ним закрылась дверь. Алена сидела на софе, опустив ноги в лоханку с водой. По указу де Конна врач приготовил ванну из глины, вернее из грязи, от одного вида которой на графиню нападала икота. Маркиз был спокоен, не мельтешил, подобно слуге, не улыбался – как всякий, кто желал стать ей другом, не потирал руки – как те, кто от нее что-то хотел. Он просто стоял над ней и молча ждал ответа. Стало неловко. – Не знаю, – Алена пожала плечами. – Но сижу уже минут десять, как вы и велели… Де Конн встал на колени перед лоханкой, поставил рядом сосуд с приготовленной им мазью, выудил из воды правую ступню девушки. Приподнял, осмотрел. – Да, пяточка потрескалась. Нельзя так кожу запускать… Ал
Ничто так не навевало тоску на жильцов Дома, как появление на их пороге врача Тилькова! Маркиз де Конн не был исключением, хотя тактично скрывал свои чувства. – Что у вас на сей раз? – протянул он, едва взглянув на кряжистую фигуру Тилькова, возникшую на пороге библиотеки. Тот помялся, переступая с ноги на ногу. – Я, видите ли, ваше сиятельство, кое-что еще обнаружил, – протараторил он, опустив глаза, – вернее, не обнаружил… Он умолк, украдкой поглядывая на маркиза. Тот понял, что случилось нечто серьезное. – Я надеялся, что мы вернули все ваши снадобья, – промолвил маркиз. – Так точно-с, – снова наступила пауза. Де Конн оторвался от бумаг, развернулся на круглом табурете и уставился на Тилькова. – Продолжайте. – Я время от времени готовлю лекарство от острого артрита для моих родителей… Один из основных компонентов снадобья я не нашел. – Вы используете пчелиный яд или… – …сок безвременника, ваше
После безуспешного обыска избы садовника Охапкина Брехтов постучал в дверь банного корпуса трижды, но никто не ответил. Он обошел бани с прихода. Там дверь оказалась незапертой. Вошел, окликнул хозяина. Тишина. Ну и ладно, в конце концов, он не воровать пришел. Через подсобки проник в чайную. Разжег лампу, оставленную на столе. Прошел в кладовую, открыл дверцы шкафчика и осветил полки. Блюдца с чашечками, пиалы для сладкого, чайник с сахарницей, сосуд для молока и ложечки. Все сделано из тончайшего фарфора, расписано глазурью с растительным орнаментом и золотым ободком по краю. Минутку… Брехтов присмотрелся. Ну, так оно и есть! Та пиала из печурки как раз принадлежала к тому же сервизу! Так вот, кто ее там оставил… Следуя внутреннему чутью, Брехтов протянул руку к чайнику. Аккуратно снял крышку. Вот они, родимые! Многочисленные стекляшки с каракулями врача на бирках. Брехтов торжествовал. Он нашел источник отравлений, галлюцинаций и беспамятства в Доме. Истопник. Банщик. Гавран. Вез
Маркиз попробовал вина из черепа-кубка. – Позаботьтесь о том, чтобы никто это вино не трогал, – объявил он. – Что-нибудь не так? – следователь Брехтов растерянно озирался, стоя посреди подземелья, усеянного обломками черепов, костями и прочими атрибутами темного культа. Воняло серой, в горле першило, глаза слезились. Винный погреб с множеством комнат между полукруглыми сводами и арками был похож на жуткий лабиринт. – Эти вина не просто сладкие, – пояснил маркиз, – мало того, что бочки окурены серой для лучшей сохранности содержимого, так они еще и настояны на одурманивающих травах. Древние называли подобные напитки «непенф» – от древнегреческого «не грусти»… Вкус их напоминает вкус сладкой крови. – Колдовская трава! Вот и повеселились! – следователь глянул на деревянного истукана с рогами. – И кто бы мог подумать? Люди из высшего общества такой дребеденью занимаются. – Так что же случилось, господин Тильков? Маркиз со следователем возз