Глава 2

Икрам дал ей какое-то зелье, и она уснула. А он нет. Он места себе не находил. Ему нужно было знать и понимать. Неизвестность с ума сводила. Убедиться, что чиста, что не имела ничего общего с Асадом. Девственность лишь утихомирила адскую ревность… но она никак не гарантировала того, что ее не подослали вывернуть ему мозги наизнанку, что не в этом ее истинная миссия.

И в голове пульсирует ее тихое «Аднан, Аднаааан». Никто не произносил его имя так нежно, с таким отчаянием и так необычно. Он никогда не испытывал этого трепета лишь от звучания своего имени в чьих-то устах. И сердце дергается в ответ, просит, стонет, чтоб еще раз услышать, еще раз кожей почувствовать. Ему казалось, что это не на ее груди он выжег первую букву своего имени, а она выжгла внутри него свою, и этот шрам горел огнем, саднил, нарывал от одной мысли о ней.

Лживая дрянь просто нашла к нему подход. Она влезла змеей ему в душу, ее научили, она шпионка Асада. Маленькая лицемерная шармутка, недостойная, чтоб он марал свой язык, произнося ее имя по-арабски. Нет, он не пощадит. Казнит суку. Но вначале раздерет на части, утолит голод, вонзится в нее и превратит в простую смертную с дырками для его члена. Ничего особенного. Аднан не слабак – русская сучка умрет после того, как он прольет в нее свое семя.

Но мысли о ее смерти причиняли ему боль. Там, где та самая буква натягивала мясо и сухожилия, болела под кожей. Он должен был ее убить еще до восхода, едва увидел доказательства предательства. И не смог. Потянул время. Потянул намного больше, чем полагалось.

Представить не мог, что его люди посмеют тронуть пленницу в яме. И напрасно. Она больше не была его женщиной, а стала всего лишь узницей. Внегласно они имели право сделать с ней, что угодно. Внегласно. Но они знали, что она принадлежала ЕМУ, а у него не бывает бывших, никто не смеет тронуть то, к чему прикасался он, если Аднан сам не решил иначе. И это правило тоже было внегласным. Они его нарушили. ПОСМЕЛИ! И это сводило с ума. Чья-то похоть и вожделение по отношению к той, кого он даже не попробовал, а хотел так, что скулы сводило и в паху огонь разливался. Сатанел от одной мысли о белой девчонке. Он захотел ее заклеймить, отметить собой, смять ее тело, оставить на нем следы своих пальцев, зубов, ногтей – не важно что, но чтоб трогать ее, трахать ее, кончать в нее. Стереть с ее тела любое другое прикосновение, забить своим запахом и отпечатками, расписать ее всю собой. Ревность зашкалила с такой силой, что ему казалось – он сдохнет, если не возьмет ее перед казнью.

Ее страх только злил еще больше, ее голос сводил с ума, раздражал, снова заставлял сомневаться, Аднан хотел отнять возможность говорить, закрыть ей рот скотчем, он мог отнять почти все, включая ее жизнь, но хотел только то, что она могла дать ему добровольно. Хотел то, чего никто и никогда не давал, то, что ему самому было до сих пор не нужно, то, чего не знал и во что никогда не верил. Он хотел ее душу, мысли. Понять хотел, чего она хочет на самом деле. Хотел, чтоб она его была. Чтоб любила звук его имени, как он любил его слышать ее голосом. Но Аднан знал, что любви на самом деле не бывает. Любила его лишь мать и верила, что любима его отцом, которому на самом деле было плевать на нее. Ну и к черту любовь. Аднан возьмет ее тело, заставит бояться, заставит дрожать от ужаса, если не от вожделения.

А когда вошел в нее раскаленным от похоти членом, словно по позвоночнику огненная магма потекла и в голове взорвался фейерверк – не солгала. Не было там никого, кроме него. Первый он. Как и думал раньше. Не ошибся. Не подвело чутье, и удовольствие разлилось по всему телу, обжигая страстью, диким желанием, болезненным наслаждением. Но остановиться уже не смог, Аднану было мало. Ее тела мало. Он не хотел причинить страдания. Стонов ее захотел, чтоб снова имя его шептала, задыхаясь, извивалась в руках.

Но голод и желание оказались сильнее, потерял контроль. Излился в ее истерзанное тело так, как никогда и ни с кем другим, рассыпался в прах. Наслаждение граничило с агонией, и понимал, что она может дать больше. Это не все.  Это лишь жалкие крошки. Физиология. Если бы в этот момент Альшита кричала не от боли, а от наслаждения, если бы не плакала и не всхлипывала, а шептала его имя и закатывала глаза в экстазе, он бы сошел с ума от счастья. Впервые сошел с ума с женщиной.

И его накрыло диким разочарованием, когда понял, что сломал, что раскрошил то самое в ней, что его привлекло. Этот бунт, ее смелость, ее дерзость, которая его злила и восхищала. Она стала прозрачной, словно посинела, даже губы потеряли свой цвет. Напоминала ему белоснежную бабочку с надорванными крыльями. Нет, он не жалел, что взял ее. Он жалел, что сделал это именно так… никогда и ни с кем не делал, а ее буквально растерзал и ни черта не понимал почему. Дьявольские эмоции будила в нем эта русская девчонка. Превращала его в животное.

Когда понял, что толпа растерзать хочет, ощутил это дикое чувство – желание убить каждого, кто осмелится причинить ей боль. Убить жестоко и кровожадно, чтоб другим не повадно было.

Привезет к ней Джабиру. Пусть посмотрит, что с ней. У него были девственницы и раньше, никаких увечий он им своим вторжением не наносил. Конечно, у него внушительные размеры, но не настолько, чтоб разорвать девчонку на части. А внутри поднималась паника, а что, если она вся маленькая там, нежная, узкая. Ведь он ощутил эту узкость своей плотью, она башню ему снесла. Если что-то там сломал, нарушил...

И эти дохлые твари. Кто убил людей Асада? Кто из своих посмел это сделать? Среди них есть гнида, работающая на их врага. Теперь это уже точно.

***

Джабира не хотела ехать в лагерь. Старую ведьму пришлось тащить насильно угрозами и увещеваниями.  Ради кого другого он бы этого не сделал, но бледная и полумертвая девчонка сводила его с ума своим видом. Он боялся, что сильно навредил ей.

– Что? Разбушевался твой внутренний зверь? Я всегда знала, что в тебе живет дьявол, и отцу твоему говорила, что рано или поздно ты превратишься в очень опасного и неуправляемого хищника. Зря он тебя отлучил от дома и от своего контроля избавил.

– Не болтай. Ты мне и без языка можешь пригодиться. Два раза думать не стану.

– Что сделал со своим подарком? Сломал?

– Хочу, чтоб ты мне сказала. Я не знаю.

– Вези сюда, и скажу.

– Нет, со мной поедешь. Больно много чести к тебе, ведьме, на поклон идти.

– И все же пришел.

Она была права – он пришел. И оттого злился.

– Не поедешь – я завалю твою пещеру, а тебя посажу в яму.

– И ты считаешь, это умный поступок?

– Ты не оставляешь мне выбора своим упрямством. Вылечишь девчонку – верну тебя в деревню. Не будешь по пещерам прятаться. Покровительство свое дам.

Глаза старухи сузились. Предложение ее явно заинтересовало. Через минуту она уже была готова влезть в седло его коня.

А сейчас он стоял за порогом хижины и ждал, что она скажет. Словно от этого зависела его собственная жизнь. Она вышла спустя час, если не больше. Вышла и увлекла его с собой под навес, закуривая длинную трубку и вызывая дискомфорт своим проницательным взглядом.

– Боишься? Каково это чувствовать страх, Аднан?

– Я не чувствую страх. Мне нечего бояться.

– Неужели? А как же страх потерять? Страх чувствовать себя виноватым в этой потере?

Он промолчал и отвернулся, глядя на то, как солнце закатывается за барханы, окрашивая их в кроваво-красный цвет.

– Любовь приносит этот страх, как и боль. Они идут об руку. Всегда вместе, верные спутники друг друга.

– Любви нет. Ее придумывают лишь идиоты, чтобы прикрывать ею свои безумства и похоть.

– Ты причисляешь себя к идиотам?

Резко повернулся, и зеленые глаза вспыхнули яростным огнем.

– Тебе надоело жить?

– Нет, мне когда-то надоело лгать и лебезить. За это ты меня уважаешь, Аднан ибн Кадир. Старая Джабира говорит, что думает.

– Не боишься?

– Не ведают страха лишь глупцы. Я боюсь. Но жажда сказать правду превыше этого страха.

Наглая ведьма, совершенно потерявшая уважение, все же восхищала его. Он ненавидел и презирал трусость в любом ее проявлении.

– Ты впустил русскую девчонку намного глубже, чем просто похоть. Ты позволил ей поселиться вот здесь.

Ткнула пальцем ему в грудь.

– Теперь ты будешь чувствовать боль вечно, пока не умрешь. Впрочем, иногда эта боль будет счастливой. А иногда будешь готов выдрать собственное сердце, лишь бы не подыхать в агонии.

– Ты несешь полную ересь, старая. Мне неинтересны эти бредни. Скажи мне, что с девчонкой? Ты осмотрела ее?

– Осмотрела. Ничего особенного. Немного потертостей, парочку синяков и ссадин. Жить будет. Не порвал ты ее и не покалечил. Физически.

И вперила в него пронзительный, полный гнева взгляд.

– А морально ты ее растерзал и разломал на куски. Женщины болезненно переживают насилие. Оно оставляет шрамы внутри. Жуткие, незаживающие раны. И они еще причинят много боли вам обоим. Надо было держать зверя на цепи.

– Она, возможно, предательница! Возможно, ее подослал Асад.

Ведьма отрицательно покачала головой.

– Нет. Девчонка не пришла от Асада.

– Ты не можешь этого знать наверняка.

– Не могу. Но я редко ошибаюсь в людях. Найди кого-то, с кем она сможет говорить, чтоб не оставалась одна. Ты нанес ей серьезную травму. Слишком жестоко для первого раза… даже не знаю, как ты теперь сможешь получить свой второй. Вряд ли тебя впустят добровольно.

И это разозлило больше всего. Потому что знал, что она права. Сам думал об этом… думал о том, что сдохнет, если не получит ее тело еще раз. В ближайшее время.

– Ты и поговоришь. Останешься в деревне.

Ведьма вскинула голову и выпустила густые кольца дыма.

– Они не примут меня. Ты сам знаешь.

– Примут. Я прикажу, и они будут лизать тебе ноги.

Ведьма усмехнулась.

– А говоришь, что я несу ересь. Для кого еще ты смог бы вернуть в деревню ту, кого закидали камнями и изгнали много лет тому назад?

– Какая тебе разница? Ты вернешься сюда и получишь мое покровительство. Вылечишь девчонку. А затем я заберу тебя в Каир.

– Я не поеду в Каир. Мое место здесь. Не проси и не приказывай. Я не подчинюсь.

– Посмотрим. Иди к ней, Джабира.

Едва силуэт ведьмы скрылся за дверью, Аднан услышал шаги и обернулся – Рифат направлялся прямо к нему. Одежда в песке и усталый взгляд – вернулся с разведки вместе с отрядом.

– Ничего нового. Все чисто.

– Это временно.

– В деревне недовольны. Ты отменил казнь и привез Джабиру.

– Недовольные есть всегда.

– Так много? Почти вся деревня?

Аднан отпил воды из фляги и снова повернулся к барханам – солнце почти село, и лишь розовато-фиолетовые блики все еще переливались на песке.

– Ты оставишь ее себе после всего, что узнал.

– Оставлю. Потому что я так хочу.

– А как же Асад и фото?

– Я узнаю, что это за снимки и кто их подделал. Не зря все трое пленных убиты. Среди нас предатель. А девчонка оказалась чистой.

– Чистой?

– Да, чистой. По крайней мере, физически. Я ее первый мужчина. Как, впрочем, и последний. Тронет кто – казню лично. Через несколько дней поедем в Каир. С отцом хочу встретиться и людей просить. Заодно Альшиту домой отвезу.

Рифат не по-доброму усмехнулся.

– С женой познакомишь?

– Мы, кажется, уже договорились, что моя личная жизнь тебя совершенно не касается.

Поднял тяжелый взгляд на помощника, и тот тут же опустил голову.

– Прости. Я только спросил.

– Не спрашивай о том, что тебя не касается.