Я не выходила из дома три недели. Лежала и рыдала в подушку. До тех пор, пока не сошла с ума. Давид мерещился мне везде. В моей комнате. Во сне. На улице, во дворе, когда я вечером выглядывала в окно, чтобы подышать свежим воздухом.
Я даже слышала рокочущий рев двигателя “Харлея” и, охваченная больной паникой падала с кровати, неслась к окну, с надеждой увидеть чудо… Но чудеса бывают лишь в наивных сказочках. Давид мертв. И я даже не знаю, где находится его могила. А треск мотоцикла, не иначе как, больная парноиа.
Иногда я открывала наши фотографии. Пролистывала в телефоне картинки, захлебываясь в слезах. Даже на рабочем столе до сих пор стояло совместное фото. Счастливые… Улыбаемся. Целуем друг друга, как голодные подростки в свой первый раз. Глаза горят от счастья, а от улыбки немеет челюсть. Взгляд ниже — и там, на груди любимого, я вижу татуировку с моим лицом.
Пока однажды, я не приняла единственное верное решение — нав
Мы расписались тихо и скромно. В кругу семьи.Волновалась ли я в день нашей свадьбы?Однозначно.Просто потому, что не знала, во что ввязалась.Первое время Александр был со мной нежен и обходителен. Но спустя пару месяцев всё изменилось. Есть ли сердце у стального солдата? Вряд ли.Однако, с ним я чувствовала себя не одинокой. В каком-то бронированном коконе, под защитой. Он был сильным, властным, грозным и, конечно же, требовательным. Но Александр никогда не применял грубую мужскую силу, никогда не оскорблял. Разве что… Во время годовщины гибели его друзей в Ираке. Мужчина превращался в лютого Дьявола. Напивался до потери разума, вместе с товарищами по оружию, в баре, и, забываясь, бил морды шайкам гопников, которые ночью бродили по городу.Под утро муж возвращался домой. Пьяный, в ссадинах, в порванной одежде. И, срывая остатки гнева, брал меня в постели. Жёстко, властно, без капли чувств. Тем самым, снимая стресс.На следую
В кабинете гинеколога назревала настоящая битва. От криков супруга у меня разболелась голова, а на ресницах скопились слезы… Не вымолвив и слова, я просто встала с кресла и выскочила за дверь. Они настолько были поглощены выяснением отношений, что даже и не заметили моего побега.В коридоре было людно. И очень, очень душно. Глядя на трясущиеся руки, я направилась к распахнутому настежь окну, чтобы усмирить асфиксию.Пальцы начали дрожать ровно тогда, когда я переступила порог клиники.Так моё тело реагировало на боль из кошмарного прошлого.Подошла к окну, зажмурилась, ноздрями втянув прохладный, осенний воздух.Захотелось обкуриться в хлам. Выпить. И уснуть.Крепко-крепко. Чтобы больше никогда не проснуться…— Простите, Соня?Распахнула глаза, почувствовав, осторожное прикосновение в области плеча.А когда обернулась, увидела незнакомую седовласую женщину, низенького роста, в белом халате.&md
У меня даже не осталось слёз, чтобы оплакать Карину.Нет больше сил ни на что!Столько всего разом свалилось… Что впору просто взять, уснуть… и больше никогда не проснуться.Ответственность за похороны взяла на себя ее тётка. Тело подруги отвезли в другой город. Как оказалось, на том самом кладбище были похоронены родственники девушки.Боже!Как же так? Почему?За что мне все эти пытки??И где найти силы, чтобы выдержать бесконечную боль?Говорят, время лечит. Но главное, не сдохнуть от этого лечения.Не знаю, как я вообще до сих пор держалась и не бросилась с моста.Безнадёга. Сплошная чёрная полоса.Самые близкие, самые родные… оказались самыми заклятыми предателями.Мама! Как ты могла?? Так подло. Тайком!Это жестоко. Это мерзко!Что душа рвётся в клочья! И болит, болит, болииит!Как будто режут без анестезии, кромсают ржавыми ножницами!В самую спи
С трудом открыла глаза… Жалобно застонала, хватая губами спертый воздух, пахнущий старой древесиной. Что происходит? Где я?Кругом темнота и звенящая в висках тишина.После обморока зрение ещё недостаточно восстановилось. Зато разум начал постепенно возвращаться в строй, а в голове, яркой вспышкой, мелькнули будоражащие до истошного крика картинки, как я выбегаю из подъезда и... животом врезаюсь в чёрный, тонированный внедорожник, из которого вылетают два крупных бугая в кепках, скрывающих лицо, и одним лёгким рывком, отвесив сильную пощечину, заталкивают мое обмякшее тело в салон треклятого автомобиля.Я даже крикнуть не успела. Тем более, что-либо понять.Приложили платок к лицу и всё… такое ощущение, что смерть забрала меня.Однако, я снова дышу. Снова реагирую на звуки, чувствую невыносимую жажду и головную боль. Конечности одеревенели, а тело практически утратило тактильную чувствительность, наполнившись ватой.Спустя мину
[Давид]Блеклые солнечные лучи скользили по грязным ржавым прутьям заколоченного наглухо маленького окошка, которое находилось практически под самым потолком в затхлой, обшарпанной комнатушке, размером три на три метра в которую еле-еле вместилась убогая, покрытая ржавчиной и клопами кровать. Нет, это была не комната… Это, загаженное грязью и вязкой слизью помещение, впору было бы назвать клеткой. А меня… меня зверем.Диким, вышедшим из ума, озлобленным, готовым рвать и разрывать на куски первое встречное на своём пути живое существо!Три с половиной года… Нет! Даже больше!Практически четыре. Четыре года кромешного Ада! На земле. Среди людей.Нет. Не людей. А бездушных мразей!Думаете я это о заключённых?Не совсем.А о надзирателях.Которые каждый день не упускали шанса полюбоваться тем, как я, ничтожный кусок дерьма, мучаюсь. Когда они, впятером! Избивают меня дубинами, глушат в шею
[Давид]Отсидев практически четыре года, я думал, что сгнию тут как крыса, раздавленная в мышеловке. Однако… Кое-что изменилось.Этим утром, надзиратели явились раньше обычного.Я уже не дергался по привычке, услышав лязг двери, как забитая псина, выдрессированная реагировать на щелчок, по методу академика Павлова, демонстрируя реакцию на условный рефлекс, а тупо смирился, с тем, что пидорасы будут лупить меня ногами и тушить свои вонючие бычки о мою спину.Но впервые за четыре года заточения, привычный режим пыток был нарушен.Я весь подобрался, услышав топот тяжёлых сапог, который набатом отдавался в висках, вместе с которым последовал черствый приказ и ленивый пинок в бочину:— На выход, тварь. Радуйся. Ты свободен.Вот падла!В ответ даже не рыпнулся. Застыл, будто мертвый.На меня ваша гниль не действует. Пинками не покорился, словами, тем более.Хотя, признаюсь, в груди что-то ёкну
[Давид]Поднимаюсь по старым, разбитым ступенькам, крепко-крепко прижимаю руки к груди. Там, где бешено бьется и трепыхается исполосованное муками сердце.Я справлюсь.Я смогу.Не впервой же!В клетке выдержал пытки, и сейчас... справлюсь.Не человек ведь больше. А бессердечный монстр. С булыжником вместе сердца. Оттого и болит. Камень ведь чувствовать не может.Сколько прошло лет?Много.Тут все постарело. Стены сгнили, мебель крошится в щепки… А некогда прекрасный сад превратился в выжженную смертью пустошь.Я любил гулять во дворе. Здесь было много цветов. Здесь было зелено и уютно.Мама очень любила цветы. Она сама их выращивала. Своими хрупкими и такими нежными руками.Я не смог смириться с её гибелью. И до сих пор не понимаю за что отец настолько жестоко с ней поступил?? За что он убил её на глазах у родных детей.***Распахиваю тяжелые двери. На секунду зажму
— Умоляю! Не н-надо! Д-давиид…Забилась под ним. Голая, осквернённая, обнаженная. Пока этот бешеный монстр рвал на мне одежду, жрал мои вопли, облизывал языком горькие слезы...— Молчи! — стальная хватка в области израненных запястий лишь усилилась. Сжал мои руки. С силой сжал! С такой, что глаза из орбит полезли. — Не смей больше НИКОГДА произносить МОЁ имя!Рычит и снова рот затыкает, безумным, кровожадным поцелуем. Губы кусает и больно языком нежное нёбо таранит, заставляя распахнуть глаза от шока и ужаса, потому что я уже начинаю задыхаться и рыдать от зверства, боли и нехватки воздуха!— Выслушай м-меня! — мычу, верчу головой в разные стороны. Но Давид будто не слышит! Будто заперт в невидимом, непробиваемом коконе.— Ещё хоть одно слово! И я разобью тебе губы раньше, чем трахну!Страшно!Боже!Как же мне страшно...Нет. Это не он.Не мой Давид
[Давид]Спустя две недели.Холодные порывы ветра врезаются в лицо.Сердце бешено колотится в груди. Буквально разрывая грудную клетку на части, как будто состоит не из плоти и крови, а из титана и магмы.Дышу часто. Задыхаюсь.Потому что устал от грёбанной жизни.Я, как камень на шее, который тянет ко дну. Обмотался вокруг любимой малышки, мешая жить, мешая ей полноценно дышать.Если бы мы не встретились — она была бы счастлива. Без меня.Время ослабить давку, Безжалостный. Пусть судьба подскажет тебе путь.Сбросить этот камень с её шейки? Или как?Как быть? Как нам жить дальше?Не могу больше находится рядом с ней. Я её проклятье, её лютый кошмар. Столько боли ей причинил, столько страданий, что не могу… не могу больше так жить.Рыдаю. Как трусливая баба.Смахиваю слёзы дрожащими пальцами, а после, сделав глубокий вдох, впиваюсь руками
Он ворвался в комнату с хриплым рыком. Страшно. И неожиданно.Совсем не тот Антон, которого я знала несколько лет тому назад.Даже всхлипнуть не успела, как он схватил меня за волосы, швырнул на пол, приставив к горлу острое лезвие ножа.В глазах сгустилась тьма. Ужас сковал всё тело невидимой проволокой, что с кошмарной болью впивалась в кожу, кромсая до крови.— Нет, Антон! Нееет! — взмолилась, хрипя, вырываясь, он лишь сильнее сжал горло правой рукой, окровавленной, а левой — треснул по губам, заставляя замолкнуть.Как только на шум сбежались медсёстры, сумасшедший ублюдок полоснул ножом по моему запястью, а рану быстро вытер простыней, бросив обратно на кровать.Ноги подкосились.Шокированная, я начала проваливаться в темноту, захлёбываясь в болевом приступе. Последнее, что услышала, как Молот, забросив меня, ослабленную, истощенную, морально подавленную, к себе на плечо, предупредительно рыкнул:— Н
[Давид]Я не должен был верить Крошке. Но она говорила о потери нашего ребёнка с такой болью, с таким отчаянием, что самому было больно, что самому рыдать и выть хотелось.Её эмоции были искренними. А слёзы чистыми.Но для полной убедительности, я решил проверить информацию, связавшись с надёжными людьми.Так, или иначе, но я бы это сделал. Чуть позже, но сделал.Ведь я был обязан поквитаться со следаком за все то дерьмо, которое он вылил на нас с Соней.И на неё тоже.Это я пойму чуть позже. Когда узнаю, что ублюдок шантажировал мою девочку.***У меня остались ещё кое-какие средства, накопленные отцом. Я решил вложить их в воистину благое дело, а не спустить на бухло от отчаяния и адской безнадеги — нанять ребят, которые без труда достали мне мразину Виктора вместе с членом в зубах, без языка, без глазниц, без кишечника.Когда я провёл «расследование» — понял.
[Давид]Я запирал её в темноте днями напролёт. Приходил, чтобы трахать и, тем самым мстить, потому что не мог... вот так вот просто взять и вырвать сердце, как мечтал на зоне! Не получалось. Не насладился сполна. Крики её слышать хочу! Слёзы её вкусные глотать жажду! Довести хочу до такого состояния, чтобы сама сломалась, чтобы сама себя же, своими грязными руками, которыми то сраное письмо о замужестве строчила, и погубила.Шлюху вызвал, ту самую, с которой недавно забавлялся, чтобы хоть как-то отвлечься, иначе мне было мало, мало, и малооо треклятой дозыыы! Хочу стерву лицемерную и дрянь продажную! Трахаться хочу! Только и думаю о её сосках торчащих, о клиторе сладком и твёрдом, о испуге в нефритовых глазах. Но вот пизд*ц! Не встаёт на шлюху. Даже со спины. А ведь они с ней так похожи… Не нужна мне другая. Хоть прибей!Кроме наркотика моего вкусного.И погибели моей вечной.***Но всё рано, так или ина
— Тоха? — Шатаясь и заикаясь, Давид сделал шаг навстречу брату.— Нет, бля, призрак мщения. — Ехидный смешок и хлопок по плечу в знак приветствия.— Ты… — с удивлением, продолжая держать дистанцию.Ни объятий. Ни рукопожатий. Абсолютный стопор.— Что? Не рад чё ли?— Дело не в этом.— А в чём? В шоке? — прокуренным, но отнюдь не дружественным басом рыкнул Антон.— Возможно. — Давид отвечал вяло, рассеянно. — Думал с выпивкой не рассчитал. Думал... привиделось.— Ааа, значит пока ты тут бухаешь и житухой наслаждаешься, кое-кто в тюряге гниёт и страдает как законченное животное!— Всё не так! — Давид пытался оправдаться, но Антон крепко сжал кулаки, сократив расстояние между названным братом к минимуму. — Все эти дни, на свободе, я думал лишь о том, как бы вас из дерьма вытащить! А ты что? Какого хера ты тут делаешь
Пока он застегивал ширинку и поправлял взъерошенные волосы на макушке, я по-прежнему лежала на столе, сверкая голыми, покрытыми красными пятнами ягодицами, широко расставив ноги, всхлипывала, глотая очередные ядовитые слёзы.Вот и всё. Как обычно. Он просто плюнул мне в душу, осквернил моё тело, сорвал злость этим клятым ремнём и сейчас просто уйдёт, не сказав и слово, заперев комнату на замок до завтрашнего утра.Надоело!Осторчело всё к дьяволу!Лучше бы и вправду разбилась.— Попытаешься сбежать ещё раз, и я тебя к кровати привяжу. Или… ноги переломаю. — Огрызнулся напоследок, дёрнув за ручку двери.— Нет, не надо! — отскочила от стола, но ноги настолько сильно затекли, что я тотчас же упала на пол, — Давиииид, не хочу, не хочу, не хочу! — Это был внутренний крик души.Я устала. Я покорилась. Я готова была упасть перед ним на колени и ползать до конца своих дней. Он сломал меня. Я не ожида
Я не принимала эти сраные таблетки. Потому что всё равно бесплодна. А от противозачаточных меня тошнило и высыпало. Но сказать об этом боялась. Не послушает! Будто принимал меня, живого человека, за кусок мебели.Как же сильно я мечтала выговориться! Рассказать о моей боли, о том, как дико я по нему тосковала. И… о нашем погибшем ребёнке.Но всякий раз, когда я хотела открыть рот, Давид затыкал меня.Либо грубым словом, либо жёстким поцелуем. Либо ладонью, когда в очередной раз трахал. Да! Он приходил ко мне лишь для того, чтобы мстить и унижать.Брал, имел, лакомился моим телом, как только желал. А затем, уходил, оставляя гнить в темноте до следующей казни.Но хуже всего, что я не могла заставить себя ненавидеть его полностью.Я кончала под ним. Снова и снова! Как грязная, больная на голову шлюха!Давид привязывал меня к кровати, брал на полу, на диване, унижая в самых разных позах. Он кончал в меня снова и снова, пачкал сперм
Когда он, застегнув ремень на брюках, окинув меня брезгливым взглядом, направился к двери, я бросилась к журнальному столику, схватила стоящую на нем вазу и, выгорая от бешенства, со всей злости бросила в спину подонку.Поздно.Со характерным звоном она ударилась о деревянную поверхность двери, разлетевшись на сотню крупных осколков. А он… он испарился. Я услышала лишь ненавистный щелчок замка. И теперь… осталась абсолютно одна.Разбитая, истерзанная, униженная.Проигравшая.Одна. Брошенная. И запертая в темноте.Но мне не хотелось так просто сдаваться. Тем более, если монстр был не прав. И вины в наших бедах было пятьдесят на пятьдесят. Поэтому, стоило только Давиду удалиться прочь, я тотчас же бросилась искать запасной выход и возможные способы спасения. Комната хоть и выглядела просторной, но была темной. Нет не темной… а до удушья мрачной, в которой находилось всего лишь две двери.Одна — выход. А вторая
[Давид]Я стоял и смотрел на нее как она спит, как её грудь интенсивно вздымается, как на ресницах стынут слёзы, а тело невольно подрагивает от страха.Обнаженная, жалкая, осквернённая моей спермой, как клейменная вещь.Потому что моя, сука! Моя ты! До последнего вздоха, до последнего удара пульса!И ничья больше.Чужое мнение не интересно! Я давно уже решил, что моей будешь.Даже, если ненавидишь настолько, что посмела предать.Я тоже ненавижу. Но эта ненависть дико возбуждает! Настолько дико, что член не дремлет ни минуты. Сколько бы не кончал, чувствую бесконечную стоячку!Сумасшедший псих? Точно.Я давно уже не тот тупорылый идиот, который бегал за ней словно прыщавый подросток, заваливая тонной подарков!Я конченный псих. Который был заперт в психушке долгие-долгие годы.Тюрьма сделала меня таковым. Ещё большим чудищем, чем был до этого.Который, и