Глава 5

Вблизи его глаза кажутся яркими, блестящими и очень глубокими. Как будто я в них ныряю, как в океан, и не могу выплыть. Меня тянет ко дну. Хочется оттолкнуть и в то же время не хочется. Если…а если я ошибаюсь, и это мой Сергей…как я его вот так по-скотски? Сколько сомнений. Они меня раздирают на куски, смешиваются с осколками воспоминаний и режут меня до мяса. Мне больно. Мне ужасно больно от каждого жеста, слова, взгляда. Потому что я не знаю – настоящие ли они…Как же мне хочется поверить, что да, но…что-то не дает, что-то держит и сдавливает горло, нашептывая жутким и хриплым голосом «это не ОН…не верь. Ты же чувствуешь, что это не ОН».

– Семь лет назад…я похоронила своего мужа. Я не ждала. Я оплакивала. А жизнь мою…наверное…уже трудно чем-то испортить.

Хотела поднырнуть под его рукой, но он удержал за плечи. Жест знакомый, порывистый, сильный. Так что током по венам ударило. Так бывает, когда тебя твой мужчина трогает. Но я не готова и не могу признать его своим. Все еще живо то ощущение чужого…оно вкралось холодом в мозги и не дает сердцу зайтись от радости. «Первое ощущение самое верное….и ты об этом знаешь».

– Хватит оплакивать. Живой я. Не видишь? Присмотрись хорошенько. Живой. Нравится или нет, но факт остается фактом. Не признала…или не захотела признать, потом разберемся. Время еще будет. До хрена времени.

А внутри все больнее и больнее, как будто узнаю его, слова, голос, интонацию. Напор этот Огневский, яростный. Сердце колотится болезненно и отрывисто. Как будто обрывается с каждым ударом.

– Отворачиваешься…отворачивайся.

Руки разжал и отошел от меня, несколько шагов вглубь комнаты сделал. На стол бросил пачку сигарет, зажигалку. Стянул через голову свитер, принялся рубашку расстегивать. А я так и стою у двери. Хочется удрать, распахнуть ее и сломя голову броситься прочь. Но ноги вросли в пол.

Как завороженная жду, когда рубашку снимет. Там ведь…его тело. Татуировки, родинки…Я их помню. Они ведь там есть. Вот сейчас увижу, и все на свои места встанет. Стянул рубашку, а у меня горло перехватило, я даже за него рукой схватилась. Вся спина – жуткое месиво. Места живого нет. Одни шрамы. Громоздятся друг на друге разной степени давности. Какие там родинки…там молекулы не видно. От одной мысли, что кто-то вот так глумился над живым человеком, меня затошнило. Я даже представить себе не могла, что его били. Не просто били…с него кожу живьем сдирали.

Обернулся с рубашкой в руках. А у меня вся краска к лицу прилила. Стыдно стало, что вот так отталкиваю его. Обожгло этим стыдом щеки, и они зарделись.

– Мне сказали, сын у нас…

Дышать стало еще тяжелее. Согласиться, значит признать его…значит сказать, что Антон наш сын. То есть его. То есть ЭТОГО Сергея.

– Да, у меня есть сын.

Хмыкнул с горечью. Отвернулся, аккуратно сложил рубашку на стул рядом со свитером.

– Как назвала?

– Как хотел мой муж…

– Антошка, значит. Тоныч Огнев…Тебе ж не нравилось…Переступала через себя. Молодец.

Наклонился, ботинки стянул. А я смотрю на его тело вроде такое же сильное, поджарое. Но очень худое. Мышцы выделяются и сухожилия. Кажется, мяса совсем нет. А на плече…там должна быть татуировка. Ласточка над морем, и кусочек крыла слегка смазан. Сергей ее еще в армии сделал. Рассказывал, что пацан-салага, который татуху бил, по шее от одного из «дедов» как раз получил, и рука съехала, а у ласточки крыло смазалось. Я его…я по этой татуировке его опознавала. Господи! Как же с ума не сойти сегодня! Только плечо в тени, и мне ничего не видно.

– Я пойду помоюсь, вещи мне приготовь переодеться. Пожалуйста. Если не трудно.

Сказал, как отрезал, и в ванну пошел. Стало немного легче. Как будто он своим присутствием давил мне на мозги. И тесно с ним было, воздух спертый, наэлектризованный и, кажется, вот-вот рванет от этого напряжения. На сумку посмотрела. Она очень похожа на ту, с которой он уехал. Но где она тогда хранилась столько лет? Может быть, ее привезли…осталась в части? В любом случае он разрешил достать его вещи. Я с любопытством ринулась к сумке. Как будто именно там могла найти какие-то ответы на свои вопросы. А там тельняшка, пара трусов, носки, джинсы ношенные и полотенце. В кармашке змейку дернула, сунула руку и выдернула оттуда записную книжку, быстро открыла, а из середины выпала фотография, плавно приземлилась на пол.

Мне не нужно было ее переворачивать. Я знала, что это моя. Мною подписанная. Я в карман куртки положила, перед тем как он уехал. Тайком положила. Чтоб он не знал. Боялась - выбросит.

– Все семь лет прятал ее. Затер так, что лица твоего почти не видно.

От неожиданности вздрогнула и обернулась. Стоит возле ванной в полотенце на бедрах. Волосы мокрые свисают на лицо, и по груди капли воды стекают. Кожа у него смуглая, как у человека, который проводил почти все время на улице.  Слева три шрама круглых, один такой же возле плеча. Из-за полумрака и ракурса мне все еще не видно есть ли там татуировка.

Поднял фото и провел по нему большим пальцем. Я даже слегка вздрогнула, как будто он лица моего коснулся.

– Однажды нас из ямы вытащили. Велели все вещи снять и им отдать. Чтобы в руках ничего не было, иначе пристрелят. Я снял и твою фотку в зубах держал, это ж не руки. Голый, босой на земле мерзлой стою и смотрю, как падлы эти вещи наши перебирают, чтобы себе забрать. Они меня тогда били ремнем по спине, чтоб зубы разжал. Не разжал…но фотку испортил.

Мне протянул, и я инстинктивно взяла. На краю фото три потертости-вмятины. Следы от зубов. Спустила взгляд в пол. А он полотенце снял, переоделся в чистое белье и к окну отошел, распахнул форточку, закурил.

– Что, так сильно не похож на себя?

– Не похож… – ответила очень тихо и прокрутила фото, придерживая большим и указательным пальцами.

– И что делать будем?

– Не знаю.

– Ладно. Спать пошли. Завтра тяжелый день будет. Меня снова по допросам, а тебя прессе на растерзание.

Я все еще на фото свое смотрю, сидя на гостиничном красном ковре возле сумки.

– И что я им скажу?

– Правду. Что так, мол, и так. Вернулся супруг мой на себя после семи лет плена не похожий, я его не признала и обратно не приму. На хер он мне такой сдался.

Вскинула голову, посмотрела, как лежит поверх покрывала, ногу на ногу положил и руки за голову закинул…Точно, как Сергей когда-то. Издалека в сумраке так похож, что дух захватывает, и руки снова дрожать начинают. Боже, что, если я ошиблась? Что, если это он… а я его вот так швыряю. Смогу ли простить себя…а он…он простит? И Тошка…вдруг когда-нибудь станет все с ним по-другому. Узнает, как я отца его не приняла…

– Иди ложись. Утром понятнее станет все. Говорят, при дневном свете черные кошки становятся серыми.

Даже эта фразочка его любимая. И куда мне ложиться? С ним на одну постель?

– Не трону. Ложись. – словно мысли мои прочел и в потолок уставился. – Может, я и перестал там быть человеком…но насильником еще никогда не был.

Я встала с ковра, положила фотографию на стол и обошла кровать с другой стороны. Села на краешек, потом прилегла спиной к нему. На стене размеренно тикают часы, гаснет пламя в романтических свечах, и в комнате становится все темнее. Мы молчали. Потом его дыхание стало размеренным и спокойным, я тоже прикрыла глаза. Мне не спалось, но пошевелиться и разбудить его не хотелось. Какое-то время лежала, боясь даже громче вздохнуть. Думала о том, как приедем домой, как все отреагируют на него…, узнают ли другие? Что скажет моя мама?

Внезапно послышалось бормотание, потом оно перешло в хрип и в дикий крик. Я подскочила, обернулась и увидела, как он мечется по подушке и кричит…на чужом языке. Воздух хватает. Я включила ночник и склонилась над ним. Весь потный, лицо перекошено, как от боли. Выгибается, стонет.

– Сергей! – я схватила его за руки, и он резко открыл глаза, вздернулся вверх. Тяжело дыша, долго смотрел на меня, как будто пытаясь понять, кто я и где он. Мои руки сдавливали его плечи. Я перевела взгляд на правое, туда, где должна была быть татуировка, и чуть не закричала во все горло…

Она была там. Точно на своем месте. Ласточка со смазанным крылом, волны и кусочек солнца. Как на детском рисунке. Примитив. Все линии синие, простые. Не такие, как сейчас бьют в модных салонах. Ведь все можно повторить…такие же татухи могут быть у многих военных. Но разве у многих может смазаться крыло?

Посмотрела ему в глаза – они сильно блестят вблизи, и я вижу в них тоску. Ту самую, которую так хотелось бы видеть. Ту, что сжирала меня саму все эти годы.

Вижу, как он переводит взгляд на мои губы, спускаясь ниже к моей шее, к груди, сильнее сжимая мои плечи, подаваясь вперед. Как судорожно глотает слюну. Голодный взгляд. Так зверь смотрит на свою жертву, мечтая ее разорвать. Он красив, по-животному, грубо. У меня сильно колотится сердце, и захватывает дух. Как никогда раньше…И это пугает, заставляет отпрянуть назад. Я разжала пальцы и снова легла рядом, спиной к нему.

Не помню, когда мой муж смотрел на меня так же. Очень хочу вспомнить и не могу…Но ведь смотрел, в начале отношений.

Так и не смогла уснуть до самого утра, только на рассвете задремала, а когда проснулась, то заметила, что меня укрыли одеялом, а рядом никого нет.

Осторожно встала с постели, прошла на носочках к ванной, прислушалась, но там никого не оказалось. Юркнула за дверь, быстро умылась, прополоскала рот, потерла зубы краешком полотенца и снова прополоскала. Зубной пасты и одноразовых щеток в номере не оказалось. Гостиница была довольно бедной. Это ночью. Украшенная свечами и лепестками, она показалась мне шикарной, сейчас я видела старую мебель, отсутствие ремонта и потертый ковер. Отечество разоряться не торопилось.

Послышался шум открывающейся двери. И я снова посмотрела на себя в зеркало. Изможденная, вымученная, без капли косметики я походила на привидение. Покусала губы, пощипала себя за щеки. Волосы закрутила в узел и заколола заколкой. Платье после сна кое-где примялось, и я искренне надеялась, что все эти допросы журналистами пройдут очень быстро.

Закрутила кран и вышла из ванной. Сергей сидел за столом с подносом, на котором красовались одноразовые картонные стаканчики и пакеты с жирной коричневой надписью: «Кондитерская Пейзаж».

– Доброе утро! – поприветствовал он. – Я тут похозяйничал, в чудо-гостинице нет даже ресторана, только буфет. Я взял тебе мятный чай, бутерброд с «докторской», как ты любишь, и пирожок с яблоками.

Он сидел за этим столом как-то так по-домашнему, по-родному, как-то так….щемяще по-близкому, что у меня задрожал подбородок и захотелось что-то сказать, а голос пропал. Эта его рука большая, сильная на стаканчике, обхватил его всей своей мощной пятерней. Он всегда так чашки держал. Не за ручку, а полностью ладонью, даже если там был кипяток. Сколько раз я заходила на кухню и представляла себе, что вот сейчас он окажется там за столом, повернется ко мне…Но на кухне никого не было. Его место всегда оставалось пустым.

Прислонилась головой к косяку двери, чувствуя, как меня знобит, как мурашки снова бегут по коже, как больно сжимается сердце.

– Вкусы изменились?

Отрицательно качнула головой, и по щекам покатились слезы…Он резко встал из-за стола, зацепил ножку так, что стол весь дернулся, стаканчики упали, а он шагнул ко мне и рывком прижал к себе. Чай полился по столешнице на красный ковер, а я изо всех сил прижалась к нему.

Лицо у него на груди спрятала и разрыдалась. Громко. Настолько громко, что кажется, меня всю сотрясало от этих рыданий. А он по голове меня гладил. Сильно прижимая волосы и тыкаясь в них губами.

– Тшш…тихо, Катенок*1, тихо…

Как будто понял, что именно сейчас я вдруг его узнала. И я не знаю, узнала ли до конца…но что-то хрустнуло и надломилось, что-то перевернулось, и у моего погибшего мужа вдруг появилось лицо. Именно это. Именно с этим носом, с этими цепкими ястребиными глазами, с этими взъерошенными светлыми волосами. От него даже пахло…по-родному, по-Огневски. Мужиком, войной, сигаретами, мылом.

– Все хорошо теперь будет. Вот увидишь. Все хорошо…

Шепчет очень страстно, глухо, целуя мою голову, сдавливая плечи, пока не обхватил лицо двумя руками и не прижался губами к моим губам.

Соленые у него губы, мягкие, наглые. Я забыла их вкус…но я так изголодалась по ним. Не просто впился в мой рот, а сожрал его, смял с гортанным стоном, вызывая дрожь, заражая этим исступлением. С такой силой целовал, что у меня в глазах потемнело и подогнулись колени. Все годы дикой тоски, все годы опустошающей скорби сжались внутри меня в сгусток сумасшествия, Сергей жадно, задыхаясь терзал мой рот, врываясь в него языком, сплетаясь с моим. Никакой красоты. Глубоко, страстно, голодно, захватывая широко открытым ртом и мой подбородок, выбиваясь из ритма на щеки, на скулы, и снова впиваясь в мой рот. Его дыхание рваное, резкое.

– Моя девочка…все годы только о тебе. Все годы только тобой.

Ерошит мои волосы, путаясь и дергая их, зарываясь всеми ладонями. И никогда так не было раньше…ни с кем. Никогда меня так не подбрасывало и не лихорадило, так, чтобы дрожа впиваться в его затылок и отвечать невпопад, захлебываясь, сходя с ума, вжимаясь всем телом в него всего…пока не пронизывает осознанием…что никогда раньше ОН так меня не целовал. НИКОГДА. И никогда я… вот так не отвечала.

Наглые руки легли мне на грудь, и я оттолкнула его изо всех сил.  Мы остановились друг напротив друга, тяжело дыша.

В дверь постучали.

– Товарищ майор, за вами приехала машина! __________________________________________________________________________________

*1 Катенок (намеренно с А., прим. автора)