— Леди Изоль? — удивленно спрашивает рыцаренок, обнимая девчонку за плечи и пытаясь повернуть к себе. — О чем она говорит?
— О да, о чем я говорю? — усмехается ланон ши.
На стенах — ледяная изморозь, и кажется, будто с каждым ударом сердца становится холоднее. Но пар изо рта не идет, значит — морок. Все морок! Это же фейри! Она стоит спиной ко мне, как раз между мной и Виннаром, только он на шаг ближе. Позади алтарь, и будь я священником Единого… Впрочем, будь я священником, она бы меня к алтарю не подпустила.
— Ты прав, проводник уходящих, — говорит она, не оборачиваясь, и голос ее не теплее заледеневших стен. — Это был Бельтайн. Хмельной Бельтайн, ликующий скрипками, флейтой и танцами у кострами, пахнущий яблоневым цветом и сладостью поцелуев. Кто пляшет у дерева, обвивая его лентами? Ты часто присматривался? Кого только ни увидишь в толпе… Я всего
Восточная часть герцогства Альбан, монастырь святого Рюэллена,резиденция Великого магистра Инквизиториума в королевстве Арморика,двадцать девятое число месяца ундецимуса, 1218 год от Пришествия Света Истинного— Итак, брат Арсений, вы полагаете, что колдун из часовни — это Грель Ворон?Игнаций в задумчивости сплел пальцы, опираясь на них подбородком и глядя на отца-инквирера Каприччиолу.— Все сходится, отец мой.Арсений устало вытянул затекшие от долгой скачки ноги в кавалерийских сапогах к еще полному горячих углей очагу, не смущаясь, что для этого пришлось несколько отвернуться от главы Инквизиториума. Ему после долгих лет совместного служения было прекрасно известно, что в границах ордена магистр никогда не предпочитал этикет практичности. И действительно, Игнаций просто переставил кресло ближе к огню, подбросил в него пару поленьев и сам повернулся к Арсению, который уверенно продолжал:
Восточная часть герцогства Альбан, монастырь святого Рюэллена,резиденция Великого магистра Инквизиториума в королевстве Арморика,первое число месяца дуодецимуса, 1218 год от Пришествия Света ИстинногоСтоль долгой и теплой была осень, что серо-зеленые сережки орешника у монастырской стены закачались второй раз в году, только не было в этом цветении надежды на урожай. А весной теперь зацветет ли?Поддавшись внезапному порыву, Игнаций протянул руку и, поймав болтающуюся на ветру сережку, сжал, прикрыв глаза. Сухая шероховатость, податливо рассыпающаяся под пальцами, едва уловимый запах растертой зелени. В детстве он часто играл с младшим братом в придуманную тем игру, на ощупь и по запаху угадывая травы и листья, кожу, металл или кость. Впрочем, выиграть Игнаций не мог и даже не пытался: трудно превзойти слепого в чутье и осязании. Память маленького Феличиано хранила сотни, если не тысячи, запахов и звуков, а отличать пальцами б
где-то на северо-западе Арморики, Звездные холмы, кэрн Дома Дуба,первая четверть доманиоса, семнадцатый год Совы в правление короля Конуарна из Дома ДубаДети железа и соли говорят, что цветущий боярышник пахнет смертью, манит в дом ту, кого лучше не поминать без нужды. Костлявую, Ходящую с Косой. Человеческие бредни, смесь глупости и страха. Как может звать беду цветущая ветка, с какого куста ее ни сломи? А Жница приходит туда, куда сочтет нужным, и когда пожелает.Все это так, и, разумеется, боярышник пахнет лишь боярышником, но Вереск этот запах не любила никогда. Есть в нем, есть некий привкус тлена и гнили. То ли дело нежная сладость яблонь, горькая свежесть полыни или густой дурман роз. А боярышник — невзрачный цветок, пустая ягода, птичья радость в зимние холода. Вспомнился давешний дрозд, и Вереск даже поморщилась, чего глупая пичуга, конечно, не заслуживала. Улетел — и попутного ветра ему.Вереск сделала последний с
Рыжий Лис Мартин предпочитает встречаться в харчевнях, из тех, что пошумнее и побольше. В этом есть смысл, да и глаз на шпионов у Рыжего наметан, так что я и в этот раз соглашаюсь. Но харчевню все равно проверяю тщательно, осматривая зал и людей из-под полуприкрытых век, пока Мартин заказывает еду и выпивку. Все чисто, а если и попадается что-то любопытное, то не по моей части. У парня, играющего в кости с парой мясников, на груди тлеет звездочка амулета — мясники сегодня расстанутся с изрядной долей выручки. На чернявом красавчике, что болтает с подавальщицей, сразу три приворота, изрядно мешающих друг другу. Кстати, если их не снять, выбор парнишка, может, и сделает, а вот в постели счастливицу не обрадует. На стене за спиной трактирщика прибиты оленьи рога на удачу и для мужской силы. Только вот на этих рогах — кровь убитого оленем охотника, и оттого в харчевне особенно часто случаются драки...Наконец подавальщица все-таки отвлекается от че
Где-то в графстве Мэвиан, полнолуние доманиоса, семнадцатый год Совы в правление короля Конуарна из Дома ДубаТолстые корни белеют в лунном свете, стоит стряхнуть с них землю. Корявые подобия человечков шевелятся под пальцами, искажают рожицы, но вслух кричать не смеют, чуя кровь сидхе — хозяев трав. Самое трудное — выкопать корень целиком, не повредив ни единого волоска, чтобы сила не ушла впустую. Темно-зеленые резные листья, покрытые серебристым пушком, шелестят, уклоняясь от ладоней, оскорбленно съеживаются под прикосновениями и поникают, тускнеют, стоит воткнуть возле них нож в рыхлый луговой перегной… Лучшую мандрагору, сполна впитавшую силу солнечного года, берут в полнолуние между Самайном и Йолем. Только ни один человек в здравом рассудке не отправится на сбор трав после Самайна: все, что покрывает земную плоть в эту пору, по древнему договору между богами принадлежит сидхе. Время людей — от Бельтайна до Самайна. И е
Стамасс, столица герцогства Альбан, дворец его блистательности герцога Орсилия Альбана,6 число месяца дуодецимуса, 1218 год от Пришествия Света ИстинногоКогда-то, еще мальчиком, я спросил у деда, кто придумал шахматы, мы или люди? Теплые летние сумерки пронизывал золотой свет заката, и лес примолк то ли настороженно, то ли восхищенно. Мы ехали по опушке леса, окружающего кэрн, и я знал здесь каждую ветку, но тем вечером мир вокруг был странен, и будь я волчонком, у меня на загривке шерсть встала бы дыбом.— Себя, значит, ты к людям не причисляешь? — безразлично спросил дед, скользя взглядом по траве, низкой и такой густой и упругой, что копыта лишь ненадолго приминали ее тугие завитки.— Я Боярышник из рода Боярышников, — отозвался я, стараясь, чтобы голос был таким же ровным и бесстрастным. — Разве не этому ты учил меня?— И что из того? А если бы я учил тебя тому, что ты свиристель или травя
Наутро выпадает первый снег, словно наш второй танец с Вереск раскачал медлящее Колесо года и оно, наконец, еще немного повернулось в сторону зимы. От высокомерно молчаливого неба до робко притихшей земли все заполняется крупными пушистыми хлопьями, и я думаю, что музыка, не прозвучавшая вчера для нас, все-таки проснулась и теперь кружит, свободная и счастливая, над холмами и скалами, увлекая за собой в единой пляске снежинки и потерянные души. Да, наверное, именно так сказал бы Терновник. А может, и нет. Он смотрел бы куда-то в пустоту, в только ему видимое пространство, где цвета, прикосновения и запахи переливаются в слова и звуки, и, слушая их, я бы понимал, что флейта Арагвейна знает обо мне больше, чем я сам, и безжалостно рассказывает всему миру. Удивительно, почему до сих пор никто не убил этого безумца?Мысли о Терновнике окончательно портят и без того невеселое настроение, потому что не буду же я обманывать самого себя: на самом деле это мысли о
Деревенька, куда я еду гонять боуги, затеряна в горах. Мой провожатый — тот самый полезный человечек — представляется мэтром Бюи, сборщиком налогов. Его лошадка приземиста и неказиста, зато крепкие ножки уверенно ступают по горной тропе, а я не раз жалею, что не оставил Уголька на постоялом дворе.— Как вы здесь на телегах ездите?— А мы и не ездим, — уныло откликается мэтр. — Если надо поклажу вниз или наверх свезти, так на это ослы есть.Из вежливости я спрашиваю, чем живет местный люд, хотя и так понятно, что охотой да скудными огородами. Так и есть. Мэтр Бюи собирает налоги шкурками, медом диких пчел и копченой рыбой, которую ловят в ручьях.— Здесь такая форель! — оживляется мэтр, забывая, что надо бояться страшного малефика. — Вот я вас угощу под пиво…Опять пиво. Хотя с форелью, может, и пойдет. Во всяком случае, мэтр слег
День накануне Йоля...Может, есть и другой путь, более надежный, безопасный… Даже наверняка есть. Только вот времени на его поиски не осталось. Мое время, и без того скупо отмеренное, потратила рыжеволосая вдова Бринара. И потому утром кануна Йоля — тьфу, святого Амасвинда — к забору охотничьего домика подъезжает верхом один из личных телохранителей Альбана, не раз бывавший здесь прежде с герцогом. Обычная беда дорогих магических щитов: они великолепны в отражении атак, а вот простенькую иллюзию внешности распознать зачастую не способны. Так что под личиной я спокойно поднимаюсь по лестнице на второй этаж, по-хозяйски открываю дверь, которую пометил крестиком на плане дома Лис Мартин. И обрушивается тьма...Прихожу в себя от жуткой головной боли. Через минуту, отдышавшись, понимаю, что болит не только голова. Запястья и щиколотки горят, словно их обмотали крапивой. В спину упирается что-то твердое, узкое, поддерживая позвоночник и лопатки. А еще пахн
Стамасс, столица герцогства Альбан,23 число месяца дуодецимуса, 1218 год от Пришествия Света ИстинногоЛуна прячется в низкой туче, едва просвечивая бледным пятном, и снова начинается снег. Мы стоим между двумя высокими каменными домами, выходящими другой стороной на улицу Черных роз. Это ряд домов перед широкой дорогой, по другую сторону которой через каждую дюжину шагов торчат деревянные столбики с вырезанными стрелами — защитой от зла. Раньше, до прихода Света, кладбище ограждали такие же столбики, но с розами, потемневшими от дождей, снега и ветра — отсюда и название улицы, одной из первых в Стамассе, и присказка: «Когда черные розы зацветут». Потом розы сменились стрелами, а город ушел дальше, оставив кладбище на окраине и заложив новое, куда больше.До дома шагов полсотни влево по улице. Чтобы разглядеть лучше, я перехожу на другую сторону, вглядываюсь в темноту. Ставни закрыты, за ними ни проблеска
Где-то в предгорьях Форрольского хребта,18 число месяца дуодецимуса, 1218 год от Пришествия Света ИстинногоСемь дней до Йоля...Что делать, если не можешь выполнить заказ, не выполнить который нельзя? В моем случае ответ простой — сдохнуть. Вторая бутылка самого жуткого пойла, что только нашлось в кладовой, подходит к концу. Вроде бы, раньше я оттирал им лабораторный стол? Плевать… Не имеет значения, если я не справлюсь. Тонкий пергамент с легкой, наклоненной влево вязью слов сгорел в камине в одну из бессонных ночей на прошлой неделе, но у меня и нет в нем нужды. Буква в букву, до мельчайшей завитушки, словно до сих пор смотрю на него: «Полагаю, ты помнишь уговор. Если герцог Альбан, брат короля Ираклия, умрет до полуночи Йоля, можешь считать себя свободным от ученичества и любых обязательств передо мною. Если же нет, тебе стоит продолжить обучение». Мне-то казалось, что мое убежище — тайна от всех, и уж точно
Восточная часть герцогства Альбан, монастырь святого Рюэллена,резиденция Великого магистра Инквизиториума в королевстве Арморика,шестнадцатое число месяца дуодецимуса, 1218 год от Пришествия Света ИстинногоЗапахи старого пергамента, пыли и горячего воска пропитали кабинет насквозь, и Игнаций подумал, что потом надо велеть окурить здесь ладаном и можжевельником. Широкий и длинный стол, залитый светом дюжины свечей, почти целиком скрылся под стопами бумаги, приходно-расходными книгами, пожелтевшими и задубевшими свитками пергамента, которые кричали громче глашатая на площади, только нужно было знать их язык. Предшественники Экарния Жафреза, восемь лет назад получившего монастырь по протекции брата, скрупулезно вели записи, отмечая неурожаи и падеж скота, лесные пожары, ливни с градом и заразные хвори — все, что могло быть работой зловредных ведьм и колдунов.Скривившись и чихнув от лезущей в нос пыли, Караччиола поставил
Западная часть герцогства Альбан, королевский тракт,двенадцатое число месяца дуодецимуса 1218 года от Пришествия Света Истинного— Не хотите ли апельсиновой воды, баронетта?Принимая стакан, Энида Бринар застенчиво, но очень мило улыбнулась, став точной копией матери, разве что моложе. Госпожа баронесса тоже охотно и мило улыбалась по любому поводу и выглядела совершенной провинциальной простушкой, только в глазах никак не исчезала едва уловимая настороженность, которую менее внимательный человек не заметил бы. А еще менее внимательный и умный человек обязательно посчитал бы баронессу Бринар не способной думать ни о чем, кроме детей и рукоделья, которым достойная дама ухитрялась заниматься даже в качающейся на местных колдобинах карете.Рукоделье, по словам госпожи Бринар, ее успокаивало. Но Теодорусу казалось, что женщина, способная убить мужа, пережить Дикую Охоту, встречу с малефиком и допрос Инквизиториума, а потом сбежать из-
Западная часть герцогства Альбан, баронство Бринар, двенадцатое число месяца дуодецимуса 1218 года от Пришествия Света ИстинногоЗамок Бринар, нежеланное наследие, так и не ставшее домом, решено было покинуть на рассвете. Ночью, по-воровски, а не законными хозяевами, они собирались в дорогу, прячась от всех, кроме Агнесы и двоих слуг, приведенных ею. С экономкой Женевьева накануне имела долгий и тяжелый разговор, отослав Эрека побыть с Энни. Сын перечить не посмел, только глянул на экономку волчонком — того и гляди оскалится. Никому в замке он не верил и даже не скрывал этого.Не верила и Женевьева, но понимала, что старая Агнеса далеко не глупа и вовсе не горит желанием отдать сытое и теплое место кому-нибудь из монастырских пройдох. Это вдове барона без Агнесы, знающей в замке каждый уголок и каждого мальчишку-гусопаса, никак не обойтись, а отцу Экарнию настырная и властная экономка только помеха. Конечно, выдай она Женевьеву с детьми,
Деревенька, куда я еду гонять боуги, затеряна в горах. Мой провожатый — тот самый полезный человечек — представляется мэтром Бюи, сборщиком налогов. Его лошадка приземиста и неказиста, зато крепкие ножки уверенно ступают по горной тропе, а я не раз жалею, что не оставил Уголька на постоялом дворе.— Как вы здесь на телегах ездите?— А мы и не ездим, — уныло откликается мэтр. — Если надо поклажу вниз или наверх свезти, так на это ослы есть.Из вежливости я спрашиваю, чем живет местный люд, хотя и так понятно, что охотой да скудными огородами. Так и есть. Мэтр Бюи собирает налоги шкурками, медом диких пчел и копченой рыбой, которую ловят в ручьях.— Здесь такая форель! — оживляется мэтр, забывая, что надо бояться страшного малефика. — Вот я вас угощу под пиво…Опять пиво. Хотя с форелью, может, и пойдет. Во всяком случае, мэтр слег
Наутро выпадает первый снег, словно наш второй танец с Вереск раскачал медлящее Колесо года и оно, наконец, еще немного повернулось в сторону зимы. От высокомерно молчаливого неба до робко притихшей земли все заполняется крупными пушистыми хлопьями, и я думаю, что музыка, не прозвучавшая вчера для нас, все-таки проснулась и теперь кружит, свободная и счастливая, над холмами и скалами, увлекая за собой в единой пляске снежинки и потерянные души. Да, наверное, именно так сказал бы Терновник. А может, и нет. Он смотрел бы куда-то в пустоту, в только ему видимое пространство, где цвета, прикосновения и запахи переливаются в слова и звуки, и, слушая их, я бы понимал, что флейта Арагвейна знает обо мне больше, чем я сам, и безжалостно рассказывает всему миру. Удивительно, почему до сих пор никто не убил этого безумца?Мысли о Терновнике окончательно портят и без того невеселое настроение, потому что не буду же я обманывать самого себя: на самом деле это мысли о
Стамасс, столица герцогства Альбан, дворец его блистательности герцога Орсилия Альбана,6 число месяца дуодецимуса, 1218 год от Пришествия Света ИстинногоКогда-то, еще мальчиком, я спросил у деда, кто придумал шахматы, мы или люди? Теплые летние сумерки пронизывал золотой свет заката, и лес примолк то ли настороженно, то ли восхищенно. Мы ехали по опушке леса, окружающего кэрн, и я знал здесь каждую ветку, но тем вечером мир вокруг был странен, и будь я волчонком, у меня на загривке шерсть встала бы дыбом.— Себя, значит, ты к людям не причисляешь? — безразлично спросил дед, скользя взглядом по траве, низкой и такой густой и упругой, что копыта лишь ненадолго приминали ее тугие завитки.— Я Боярышник из рода Боярышников, — отозвался я, стараясь, чтобы голос был таким же ровным и бесстрастным. — Разве не этому ты учил меня?— И что из того? А если бы я учил тебя тому, что ты свиристель или травя